Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/68
• Следующая

Это был совсем маленький домик из двух комнат, кухни и большой террасы. Терраса тремя ступеньками выходила в тенистый сад. В нём росли два громадных грецких ореха и целое море роз, над которыми в тёплые летние вечера летали золотисто-зелёные жуки.

В домике жила самая маленькая семья — всего двое: муж и жена. Меньшей семьи ведь не бывает; если живёт один человек, то это ещё не семья. Днём они оба уходили на работу, а вечером жена садилась за рояль, а муж брал скрипку, и они играли.

Однажды вечером во время игры муж наклонился и тихонько сказал жене:

— Пожалуйста, не пугайся и не переставай играть. Посмотри, какой у нас нашёлся слушатель. Но жена, взглянув, вскрикнула и всё-таки перестала играть: на пороге широко открытой двери сидела огромная серая жаба, покрытая бородавками. Когда музыка смолкла, она повернулась и медленно вышла на террасу, а оттуда спустилась по ступенькам и исчезла в саду.

Молодая женщина еле пришла в себя от изумления.

— Что это за ужасное существо? — воскликнула она.

— Неожиданный любитель музыки, — засмеялся муж. — Жабы любят музыку, особенно тихую и мелодичную. Я об этом читал где-то, но сам вижу в первый раз.

На следующий вечер, как только началась музыка, гостья не замедлила явиться. Жаба по-вчерашнему сидела на пороге и, не отрываясь, смотрела на музыкантов.

Когда музыка кончилась, она тотчас же повернулась и исчезла в саду.

На третий вечер жена принесла дощечку и положила её на ступеньки лестницы.

— Это для нашей гостьи, — улыбаясь, сказала она, — ведь ей нелегко с её толстым животом прыгать по ступенькам.

И им удалось подсмотреть, как жаба, сразу же оценив всё удобство новой лестницы, спокойно поднялась по ней.

Её удивительные глаза сияли, как звёзды. Она доверчиво позволяла подходить к ней, и часто, уже после того, как музыка смолкала, сидела, словно погружённая в раздумье, и «драгоценный камень», спрятанный в её безобразной голове, переливался золотыми искрами.

— Том, Том, — ласково звала её молодая женщина, и какова же была её радость, когда однажды жаба подошла к ней на зов.

Скоро она уже начала брать из рук живых мух и жуков и часто днём важно сидела под розовым кустом, точно ожидала вечерней музыки.

— Катя, — тихо позвал раз муж, — посмотри!

Жаба вошла в комнату днём и ползала вокруг рояля, останавливаясь и как будто прислушиваясь.

С первыми осенними дождями Том исчез. Его искали по саду, клали самых вкусных червяков под его любимый розовый куст, но всё было напрасно.

— Его съел кто-нибудь, — чуть не плакала Катя.

— Успокойся, — уговаривал её муж. — Том спит где-нибудь в норке. Вот увидишь, в первый тёплый весенний вечер он явится попросить, чтобы ему поиграли.

И вот кончилась короткая ташкентская зима. В саду ожили насекомые, лягушки.

Катя волновалась:

— Сегодня вечером придёт Том. Ты видишь, я уже накопала червяков для него.

И, как только стемнело, она положила дощечку на ступеньки лестницы и заиграла тихую нежную мелодию. Через несколько минут шорох заставил её обернуться: Том сидел на обычном месте, на пороге, и глаза его, казалось, светились радостью свидания.

Прошло шесть лет. По маленьким комнатам давно уже топали весёлые детские ножки, и дети знали, что старой жабе под розовым кустом можно приносить червяков, но ни дразнить, ни пугать её нельзя.

Она до того привыкла к дому, что иногда днём заходила в комнату и важно сидела под роялем.

— Томик очень хороший, — с нежностью говорила маленькая девочка. — Он очень старый, даже старше меня, говорит мама. Я хочу сшить ему платьице с ленточками, ведь ему холодно голенькому, а мама не позволяет, говорит: «Жабы не девочки, и у них не бывает насморка».

— Нам нужно ещё собачку, — просил мальчик. — Папа, купи нам маленькую собачку. У других детей есть собаки, а у нас нет.

Однажды отец вернулся домой раньше обыкновенного.

— Серёжа, — позвал он, — посмотри, кого я привёз! — И он опустил на землю маленького весёлого фокстерьера.

— Его зовут Снежок, — сказал отец. — Дайте ему чего-нибудь вкусного и бегите в сад, он будет вас ловить.

Через минуту в саду поднялся дым коромыслом: лаял Снежок, в восторге визжали дети.

— Чудесный пёсик, — сказала жена. — Хорошо, что ты его достал. — И тут же, прислушиваясь, тревожно воскликнула: — Что-то случилось, ты слышишь, дети плачут, идём скорее!

— Томик, Томик милый! — плакала девочка.

Возле куста, весь горя от радостного возбуждения, стоял Снежок и недоумевающе смотрел на девочку.

Кажется, он хорошо поохотился: поймал такую удивительно громадную жабу. А дети плачут, и никто не сказал, что он молодец.

Его большие карие глаза были полны удивления. Дети плакали навзрыд.

Старый Том лежал под своим кустом белым брюшком кверху, и лапки его слабо вздрагивали. Вот они ещё раз дрогнули и застыли, а золотые глаза потускнели — драгоценный луч жизни улетел из них.

Мальчик в гневе ударил палкой всё ещё ничего не понимавшего щенка.

Снежок завизжал, а девочка подняла жабу на руки и прижала к груди.

— Томик, Томик милый! — плакала она.

Отец осторожно взял у неё жабу и положил на землю.

— Мы похороним Тома, — печально сказал он. — Снежок не виноват, ведь он не знал, что Том наш друг и что он старше тебя.

— Не хочу видеть Снежка, увези его! — требовал мальчик, вытирая красные глаза.

И отцу с трудом удалось убедить его, что щенок не виноват в причинённом им горе.

Вечером в доме не было музыки. Дети ходили как в воду опущенные, а мать сказала отцу дрогнувшим голосом:

— Ведь он жил здесь с того дня, как мы поселились в нашем доме, он в самом деле был почти членом нашей семьи.

Утром дети похоронили Тома. Девочка отдала ему свой лучший кукольный матрасик, а мальчик — ящик от игрушек.

Снежок шёл за детьми унылый, с опущенной головой, смутно чувствуя, что он в чем-то сильно провинился.

Тома закопали под розовым кустом, мальчик выстрелил над могилой из пугача и сказал:

— Он погиб, как герой, сражаясь с собаками.

— И он был самая толстая и красивая жаба на свете, — прибавила девочка.

И сам Том не мог бы пожелать слов, сказанных с более искренней и горячей любовью.

Рыжий большеголовый мальчишка держал в руках ворону. Одной рукой он прижимал её к груди, а другой щёлкал по носу. Ворона изо всех сил мотала головой, пытаясь освободиться. Перья на загривке стали у неё дыбом, а глаза были злые и испуганные. Она тяжело дышала, широко раскрыв клюв, и пыталась каркнуть. Но каждый раз при этом мальчишка щёлкал её по носу и взвизгивал от удовольствия:

— А, ты так? А, ты так? А я — вот так!

Мальчишка, как нам показалось, был сильный и сердитый. Его рыжие волосы блестели, хитрые серые глаза тоже, а редкие зубы так и оскаливались при каждом щелчке.

Мы с сестрёнкой стояли, взявшись за руки, держа в свободной руке по корзиночке, полной земляники. На глазах у нас были слёзы жалости к бедному воронёнку и страха перед его мучителем. Нам обеим хотелось убежать домой или хоть спрятаться за кустом. Но вместо этого мы, дрожа и не сводя глаз с загорелой веснушчатой руки мальчишки, подходили к нему всё ближе и ближе, точно кролики к удаву. А он, не замечая нас, сидел на пне, широко расставив босые ноги, и всё щёлкал и щёлкал воронёнка по раскрытому беспомощному клюву.

— А я — вот так! — повторил он и вдруг, подняв голову, увидел нас, перепуганных, жавшихся друг к другу. На минуту он остановился и даже опустил руку. Его глаза обшаривали кусты вокруг нас, убеждаясь, что мы единственные свидетели его развлечений. Успокоившись, он сдвинул брови.

• Предыдущая
• 26/68
• Следующая