Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/68
• Следующая

Он плакал, забыв, что его могут услышать. Наконец он опомнился и встал.

Подойдя к старому ореховому дереву, он нагнулся и, вытащив из-под корня мешок, с трудом взвалил его на спину.

— Хорошо, — сказал он, — мы с Бурре пойдём к доктору. Теперь и у нас есть еда. — И тонкая, согнувшаяся под тяжестью мешка фигурка исчезла за деревьями.

Бурре точно взбесился. Он больше не хотел сидеть в пещере. Он выл и кидался на стены и чуть не разбередил лапу, пытаясь подкопаться под камень, загораживающий путь к свободе.

Вдруг он притих и прислушался: чу, знакомые шаги…

Гани быстро отодвинул камень и, подкатив его к обрыву, пустил вниз. Камень с грохотом ринулся по откосу, вздымая тучи пыли и увлекая за собой другие камни.

— Больше он нам не нужен! — весело воскликнул Гани. — Завтра мы уходим, Бурре, рано-рано утром, вон туда, куда уехали аскеры. А сейчас давай есть, мы с тобой ещё никогда такой еды не видали!

И вечернее солнце осветило последними золотыми лучами удивительную картину: на большом плоском камне, над самым обрывом, ниже которого начинался ореховый лес, сидели волчонок и смуглый голыш. Между ними стоял большой хурджум. Волчонок с рычанием обрабатывал баранью голову, мальчик — баранью лопатку, отрывая от неё куски сочного мяса.

— Бурре, — говорил мальчик. — Мяса много, ешь, сколько хочешь. Набирайся сил, завтра мы пойдём к доктору.

Солнце уже легло спать, а мальчик всё ещё сидел на площадке, обхватив руками голые коленки. Сытый волчонок слегка вздрагивал и рычал во сне, и только бледная луна видела, как уснул и мальчик, положив голову на мягкую шерсть зверька.

Утро застало их в дороге.

Гани сгибался под тяжестью больших хурджумов, перекинутых через плечо. Правда, хороший ужин и роскошный завтрак сильно их облегчили. Гани знал, что мясо долго не продержится, и не сдерживал аппетитов — своего и приятеля.

— А как мясо съедим, будешь ловить мышей, — сказал он волчонку и похлопал его по спине. — Лепёшки все себе оставлю, я ведь мышей и лягушек не ем.

Бурре подпрыгнул и лизнул хозяина прямо в нос: солнце сияло, и они (он это чувствовал) отправлялись в длительное путешествие. Мир был прекрасен.

Гани любил лазить по горам. Ему нравился простор открывавшегося перед ним горизонта и за горами чудилась другая жизнь, заманчивая, но туманная и неясная, а сейчас мечты его приняли определённую форму. Отдельные фразы о новой жизни, услышанные им от доктора, всецело завладели его фантазией.

И волчонок изменился, когда понял, что его больше не будут запирать в пещере-тюрьме. Ловкость, с которой он находил себе пропитание, была просто изумительна.

Идти равниной, по которой приехали кызыл аскеры, Гани не решался; его могли поймать друзья Рахим-бая. Надёжнее было пройти через перевалы. Разговоры о дороге в Ош он слышал часто и помнил хорошо.

В горах не было недостатка в источниках чистой холодной воды, но там, за тремя перевалами, будет уже равнина, по которой легче идти, но надо запасать воду, иначе пропадёшь. У Гани была тыква, а в хурджуме нашлась чашка, из которой можно поить Бурре.

— Дойдём! — весело сказал он. В это радостное утро всё казалось просто и легко.

Боясь, чтобы не разболелись не привычные к долгой ходьбе лапы волчонка, Гани несколько раз останавливался на отдых. Волчонок выразительно тыкался носом в хурджум. «Что ж, развязывай», — говорили его глаза.

Гани доставал кусок мяса и братски делил его с приятелем. Себе он отламывал ещё кусок лепёшки.

— А ты полови мышек, — говорил он волку.

Кончив еду, они блаженно раскидывались на солнце и дремали, потом кувыркались, боролись и, освежившись таким образом, шли дальше.

Первая ночь застала их на перевале, и Гани чуть не замёрз, кутая свои голые плечи в зелёный шёлковый платок.

— Тебе хорошо, — укорял он утром знатно выспавшегося волка, у тебя шуба-то вон какая! Нет, теперь будем ночевать внизу, там теплее.

Волк не возражал, а утреннее солнце изгнало само воспоминание о ночи.

На третий день им долго не попадалась вода. Волк давно уже высунул длинный красный язык и, казалось, с укором посматривал на хозяина: «Почему, мол, в тыкву не налил воды?»

Вдруг он остановился, принюхался и что есть мочи кинулся вверх по обрыву.

— Куда ты, куда ты, Бурре? — закричал Гани, но и сам побежал, доверяя чутью зверя.

И правда, в углублении скалы еле сочилась тонкая струйка воды и пропадала в расселине.

Волк жадно лизал мокрые камни.

— Постой, дурачок, — отодвинул его Гани и подставил под струйку чашку. — Пей! Здесь и привал устроим.

Напившись вволю и наполнив тыкву, мальчик стал спускаться вниз, как вдруг почувствовал укол и резкую боль в ноге.

Взглянув под ноги, Гани похолодел от ужаса: по тропинке, быстро извиваясь, ползла маленькая, пыльного цвета змейка.

— Смерть! — в тоске прошептал мальчик. Но через мгновение решительно схватил острый обломок ножа и, размахнувшись, глубоко надрезал укушенное место. Ещё минута — и он всё тем же зелёным платком туго перетянул ногу выше пореза и пополз обратно к ключу, с трудом волоча свалившиеся с плеча хурджумы. В голове его смутно мелькнула мысль, что если ему придётся несколько дней пролежать больному, надо иметь воду под рукой.

Очнулся он от жалобного воя Бурре. Волчонок лизал его лицо и руки, ощетинившись, с рычанием нюхал больную ногу и, отойдя, заливался унылым воем.

Гани пошевелился и застонал. Нога распухла, как бревно, так что перевязка врезалась в неё.

Бурре снова подошёл к Гани и, подталкивая носом в руку, заглядывал в глаза с такой любовью и участием, что мальчику стало как-то легче на душе.

— Бурре, джаным, — сказал он, — не отходи от меня, мне с тобой легче.

И волчонок, словно поняв его, ласкаясь, лёг и прижался к нему всем телом.

Солнце спускалось, на голых остывших камнях мальчика била лихорадка. Он впал в беспамятство.

Сколько дней прожил он между жизнью и смертью, этого Гани не знал. Приходя в сознание, он жадно пил воду, иногда съедал кусочек превратившейся в камень лепёшки, давал Бурре, но немного, смутно соображая, что тот может прокормиться и чем-нибудь другим. И волчонок не настаивал, но, по-видимому, уделял охоте мало времени, потому что, когда бы Гани ни пришёл в себя, он всегда находил его рядом.

Ногу Гани развязал, и сам не помнил — когда, и даже нашёл в себе силы отползти с камня на землю.

Наконец, настал день, когда мальчик по-настоящему пришёл в себя. Нога его почти не болела, опухоль спала, но во всём теле была слабость, и невероятно хотелось есть.

Гани засунул руку в хурджум, нащупал последний кусок лепёшки. Размочив в воде, он проглотил его в одну минуту и почувствовал себя лучше. Но откуда взять ещё еды?

Оглянувшись, он заметил, что волчонка не было поблизости. Ужас охватил мальчика. А что, если Бурре надоело сидеть с больным и он убежал и больше не вернётся?

— Бурре, о Бурре! — воскликнул Гани дрожащим голосом.

Лёгкий топот быстрых ног послышался в ответ, и перед мальчиком появился волчонок с только что задушенным молодым сусликом в зубах.

Гани протянул к нему руки.

— Бурре, милый Бурре, джаным, ты пришёл, ты меня не оставил!

Волчонок подбежал к нему, видимо, сам сильно обрадованный, и, положив суслика, принялся лизать тонкую, как палочка, руку хозяина.

Новая мысль пришла в голову мальчика. Суслик — сырое, но всё-таки мясо. Он съест его, и у него будут силы пойти накопать кореньев и идти дальше.

Он протянул руку. Бурре ощетинился и тихо заворчал.

— Бурре, — жалобно сказал Гани, — отдай мне суслика, ты ещё поймаешь. Ведь я отдавал тебе всё и мышей ловил. — И он взял суслика в руки.

Волчонок нерешительно смотрел на него. Инстинкт борьбы за добычу и любовь к человеку боролись в нём. Но вот шерсть на нём опустилась, и он отошёл в сторону, уже без злобы наблюдая за Гани. А тот, преодолевая слабость и отвращение, ножом снял с суслика шкурку и выпотрошил его.

• Предыдущая
• 38/68
• Следующая