Полосатая спинка. Рассказы - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 39
- Предыдущая
- 39/44
- Следующая
«Запанели!» А Ясек и близко не видел, как паны живут. Их хибарка в самой дремучей части леса ставлена — авось управитель не так часто сюда заглянет. А и заглядывать-то на что? Стол? Четыре палки в земляной пол вбиты, платом коры покрыты. Досок ведь взять неоткуда: пила есть у управителя, да разве у него допросишься? У стола — коряги, пни вывернутые, кое-как топором подтёсаны. Ясеку это не диво. Если бы в лепёшки муки побольше, а толчёной коры поменьше, жить было бы вовсе хоть куда.
С похлёбкой живо управились. И по яйцу с куском лепёшки получили. А там — спать и во сне выдриные игры видеть.
На другое утро Ясь, чуть свет, уж на ногах.
— Куда?
Ну и глаза у матери — живо углядят.
— На речку. Рыбы на уху, ты же сама велела.
— Ну, беги коли так. Да смотри, чтобы рыба была, не то…
— Будет! Будет! — Второе «будет» послышалось уже за порогом, а третье замерло в кустах. Крючки у него самодельные, кузнецова работа, целых три в тряпочку завёрнуты и в пояс штанишек закручены. За них Ясек кузнецу целую неделю в кузнице отработал. Хоть большого толка от него не было — мал ещё, но уж очень кузнецу понравилось, как он из кожи лез услужить чем можно.
Крючки вышли на славу. В то время мало ещё кто их имел, в ходу больше были сеть да бредень. Яся научил рыбачить бродячий музыкант. Кто знает, каким ветром занесло его в это дремучее место. Три дня у них прожил. А за прокорм рыбы с крючков-то сколько натаскал! Мать коптить не поспевала. Он и Яся хитрой науке выучил и даже один крючок подарил, по которому кузнец два других сделал.
— Бери, — сказал весело, — мне за песенку кузнец ещё пару откуёт.
Ясек был очень рад. С сеткой ему одному ведь не справиться, а отцу не до рыбы, работы много.
Вот и речка, вот и тайник в дупле старой берёзы. Там лежат аккуратно свитые в колечки лески из конского волоса. Что греха таить, волос надёрган из пышного хвоста сердитого жеребца, а жеребец-то чей? Самого управителя! Как-то он пожаловал к их ветхой хатенке проверить: неужто не спрятан у матери в закутке хоть какой-нибудь поросёночек? (Поросёночек живо бы переехал во двор самого управителя, а отцу не миновать бы хорошей плётки — не прячь, мол, поросёнка.) Поросёнка, правда, не оказалось. И хоть отцу всё же досталось плёткой поперёк спины, но уже не так сильно. За то, что он не сумел завести поросёнка.
Всё это Ясь вспомнил, когда осторожно запустил руку в заветное дупло. Но тут же с криком её отдёрнул: в дупле лежало что-то мягкое, мохнатое, даже немножко тёплое. А где же драгоценные лески? Ведь другой раз к жеребцу управителя не подберёшься. Передохнув, Ясь опять засунул руку. Не двигается! Значит, не живое. Стиснув зубы, Ясь вытащил… мышь, да не одну… Но самое главное, на дне дупла нашарил свои драгоценные лески. Кто бы ни таскал мышей, а его имущества не тронул. Благодарный Ясь вынул все лески, а мышей покидал обратно в дупло: пользуйтесь на здоровье, я себе другой тайничок найду.
Как ни торопился Ясь, а по привычке двигался неслышно. Знал, что его лесные друзья шума не терпят. Ловля оказалась на редкость удачна. Берестяная кошёлка уже полна отборной рыбой. Осталось подсмотреть — не катаются ли выдры с любимой горки? Ясь торопливо смотал удочки, осторожно, на четвереньках, пробрался по берегу сквозь гущу кустов и замер, поражённый: маленький выдрёнок, по-ребячьи неуклюжий, скользя и спотыкаясь, царапался вверх по горке.
«Неслух, матки не слушает», — подумал Ясь и весело улыбнулся, но тут же стиснул зубы, чтобы не охнуть: за выдрёнком-то наблюдал не он один. По другую сторону накатанной горки, под кустом ивняка, мелькнуло что-то рыжее и два жёлтых глаза. Но светились эти глаза такой холодной злостью, что у Яся по спине прополз холодок. Лисица была ближе к выдрёнку, гораздо ближе, чем Ясь, и подбиралась ещё ближе.
Вот жёлтое метнулось из-под кустов и оскаленная пасть впилась в спинку выдрёнка.
Ясь не помнил, кричал ли он, но наверно крикнул и громко, потому что лисица в то же мгновение исчезла в кустах, а раненый выдрёнок покатился в воду.
Но покатился не быстрее, чем Ясь, потому что тот, уже стоя по пояс в воде, успел подхватить малыша и прижать к груди-крепко и нежно.
Уцепившись рукой за ветку ивы, Ясь осторожно выбрался на берег. От страха бедный выдрёнок даже не пищал, только-сильно дрожал. Из укусов на спине сочились тоненькие струйки крови, малыш тяжело дышал и не делал даже попытки вырваться.
— Мой! — сказал Ясь и задохнулся. — Мой! Слышишь?
Выдрёнок отозвался чуть слышным свистом.
— Мой! — повторил Ясь и от радости заплясал на одном месте, кружась и подпрыгивая. — Ой, да как же я тебя любить буду!
Но тут же внезапно сник…
— Мать не разрешит, — проговорил он упавшим голосом. — Всё равно, умолять буду, в ноги кинусь! Рыбу буду… — Тут рыба напомнила ему об оставленной кошёлке. Он быстро засунул дрожащего выдрёнка за пазуху, подобрал кошёлку и торопливо зашагал к дому.
Ясек долго просил мать оставить выдрёнка. Дело решил отец.
— Не шуми, матка, — сказал он. — У одного человека выдра была, как собака ручная. Она ему рыбы из речки таскала — не переесть. А рана пустяковая: только шкурку лиса прокусила, подлая. Заживёт.
Мать отвернулась, промолчала.
— Ладно, — согласилась она наконец, — неси своего нечистого духа в хату, я всё равно святой водой покроплю.
— Ой, мама! — только и смог выговорить Ясь и осторожно прижал к груди завозившегося под рубашкой раненого зверёныша.
Ночь у обоих прошла без сна. Ясек устроил в углу хаты постельку из травы, осторожно гладил зверька, стараясь в темноте не задеть больное место. И чуть не заплакал от счастья, когда бедный малыш наконец согласился проглотить несколько кусочков рыбы.
Время шло. Год, два. Ясь подрос. А выдра… Ясь до сих пор не переставал удивляться: выдра — большой, красивый Гуц сделался любимцем матери.
— Гуц, — звала она его. — Не принесёшь ли рыбки к обеду?
И Гуц подходил, ласково тыкался усатой мордой в её колени и исчезал. Это означало, что вскоре он опять появится, мокрый, весёлый, с блестящими глазами. Рыбу, большую (мелочи он не носил), он подавал матери в руки. Но иногда она, занятая чем-нибудь, говорила ему: — Положи вон там, в углу, на пол. — И Гуц слушался. Положив рыбу, он поворачивался и уходил. В этот день его уже нельзя было заставить принести ни одной рыбы.
Но по-настоящему любил он до обожания только Яся. С ним он мог сидеть, положив усатую морду ему на колени, не сводя с него маленьких блестящих глаз. Он бегал за мальчиком, как собака, и тому приходилось поневоле часто останавливаться, чтобы друг отдохнул. Ведь у сильной ловкой выдры ноги коротковаты, и на земле Гуц уставал быстрее Яся. Зато в воде не было рыбы, которая могла бы ускользнуть от него. На животе, а то и на спине, подгоняя себя мощным хвостом, он молнией скользил под водой, и только цепочка пузырьков воздуха указывала его путь.
— Довольно, Гуц, хватит, — смеялся Ясек. Тогда Гуц, весело подкинув последнюю рыбу на воздух, ложился в траву и наедался досыта. Ел и поглядывал на Яся, точно спрашивал: — А вам хватит?
— Хватит, Гуц, хватит, — говорил Ясек и поднимал полную кошёлку. — Идём, а то я не донесу.
И друзья отправлялись домой.
Собак у отца Ясека не было. Но как-то к ним на полянку забежал неизвестно откуда большой пёс и с рычанием кинулся на выдру, гревшуюся на солнышке. Ясь не успел даже вмешаться: выдра мгновенно перевернулась брюшком кверху, и пёс с жалобным воем исчез в лесу, а за ним протянулся кровавый след.
Мать выскочила из избы с ухватом. Но помощи не потребовалось: пёс исчез, словно его и не было, а Гуц, насмешливо посвистывая ему вслед, спокойно устроился на прежнем месте у порога.
Как ни странно, но Гуц не искал общества своих родственников. Раза два Ясек видел, как вдалеке от Гуца, в воде, показывалась усатая голова, раздавался призывной свист, но тем дело и кончалось. Гуц не пробовал отозваться, словно ничего и не слышал, и голова снова исчезала под водой.
- Предыдущая
- 39/44
- Следующая
