Борьба с подземной непогодой (журн. вариант) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/27
- Следующая
Кто возьмет: вулкан-богатырь или люди со своей богатырской машиной?
Кажется, машина сильнее. Дрожа всем корпусом, она продвигается вперед сантиметр за сантиметром. Но вот ответный выпад. Ковалев видит, как в замедленной съемке, что правое окошечко вдавливается внутрь, металл вздувается пузырем, расходятся пазы… Котов пытается удержать его — наивный человек! Что он может сделать со своей мышиной силой там, где сдает сталь? Ковалев отталкивает его вовремя. Кварц вылетает и разбивается вдребезги о заднюю стенку. Кабина тонет в густом желтоватом дыму. Ковалев успевает открыть герметическую дверь, и пар устремляется туда. Теперь нельзя его удерживать, пусть выходит наружу. Дверь открыта, но давление в кабине все еще велико… Пар пробивается через выдыхательный клапан, щекочет ноздри едким сернистым запахом. Глаза слезятся, в горле першит, очки запотели… Ничего не поделаешь, надо терпеть… 20 сантиметров выиграны, но они не принесли победы. Трещина еще не закрыта, может быть, удастся закрыть ее, сделав еще один шаг. Значит, приступаем к новому циклу. Зубья вперед… Искра!
Котов исчез из поля зрения. Радиомикрофон доносит хриплые вздохи. Включив искру, Ковалев отправляется на поиски. Конструктор сидит в углу, словно прижатый силой пара. Но, видя машиниста, он машет рукой вперед… только вперед…
Слезы заливают глаза, от кашля нельзя вздохнуть. Ковалев щедро выпускает кислород. Что получится в скафандре из кислорода и горячего сернистого газа? Некогда думать об этом. Снаружи треск. Что такое, гнутся зубья? Значит, они уже прикрывают трещину. Тогда надо подать их назад, чуть-чуть, иначе будет худо. Продвигаться не по 20, а по 10 сантиметров. Так дольше, но надежнее. Терпеть и не торопиться — таков стиль работы в подземном комбайне.
Только бы не потерять сознание — вовремя включать и выключать. Нужно вытерпеть еще 6 минут, или 12, или 18. Сколько прошло? Одна минута! Терпи Ковалев, глотай кислород, кислорода хватит. Во рту кисло, в голове шумит. Какой-то настойчивый голос входит в сознание. Запрашивают по радио: «Котов, Котов, слышите ли вы меня? Что у вас случилось?»
И Ковалев кричит, что есть силы:
— Котову худо. Присылайте за ним носилки. У нас прорвался горячий пар. Сдерживаю натиск. Сдержу…
Трещину удалось закрыть через полчаса.
10.
Дежурный врач грустным тоном сказал, что положение Котова серьезно. Тяжелые ожоги на левом боку и на спине в пожилом возрасте и с утомленным сердцем — вещь опасная. Оказалось, что у Котова был пробит скафандр осколком кварцевого стекла или болтом, вылетевшим из рамы окошка. Хорошо еще, что Котов прижался к стенке, он мог бы свариться заживо.
Ковалев вошел в палату на цыпочках, приготовился к самому плохому. Но, увидев Котова, он успокоился. Котов мог лежать только на животе, но неподвижность его не устраивала. Каждые четверть минуты он пытался перевернуться, охал от боли, морщился, приподымался на локтях, снова падал, вертел головой, двигал ногами. Завидя Ковалева, он закричал, не здороваясь:
— Хорошо, что ты пришел, Степан, я уже послал тебе два письма. Сейчас нужно работать во всю. Всякие маловеры будут хулить комбайн, надо доказать им, что для нашей машины не страшны такие передряги. День даю тебе на ремонт, а послезавтра ты должен выдать 150 процентов плана. Надо будет добавить тяжелый тормоз, я уже говорил Кашину — он закажет. И еще поставим коробку скоростей, чтобы на легком грунте идти быстрее. Я напишу, чтобы сюда прислали чертежницу. Эти бюрократы-врачи не понимают, что такое план. Им попади в лапы…
Котов был полон энергии и надавал Ковалеву десяток поручений, записок, советов. Но задерживать его не стал, сам сказал: — Иди скорее, принимайся за дело, тебе теперь работать за двоих.
В коридоре Ковалев встретил начальника строительства Кашина. Ковалев поклонился издали, он не любил навязываться в знакомые начальству, но Кашин подозвал его.
— Как состояние? — спросил он, бровью показывая на палату.
— Лучше, чем говорят доктора.
— К сожалению, доктора правы. Человек живет на нервах, а здоровье у него неважное. Боюсь, что он уже не вернется под землю.
«Вот еще один летчик потерпел окончательное крушение», — подумал про себя Ковалев.
Кашин между тем взял его под руку и отвел в сторонку.
— Ко мне поступило ваше заявление, — сказал он, вынимая бумажник. — Я не буду держать вас насильно, здоровье надо беречь. Вообще, мы дали маху с этим лавопроводом. Следовало добиваться полной автоматизации, не отправлять людей в эту огненную печь. Но что поделаешь, работа сложная, конструкторы требовали два года на один проект, а сколько еще на испытания и освоение. А тут пришел этот фанатик Котов со своим комбайном, мы поверили ему. В общем, сейчас отступать поздно, надо пробиваться вперед. Но вот беда, товарищ Ковалев: Котов слег, вы уходите, кто будет работать на комбайне? Может быть, вы потерпите месяц-полтора, пока мы подготовим машинистов на три смены? Я напишу на вашем заявлении — уволить с 1 октября. Не возражаете?
А Ковалев забыл про свое заявление. Голова у него была занята катастрофой, болезнью изобретателя, его поручениями, новым тормозом и коробкой скоростей… Он взял свое заявление из рук Кашдна и спокойно разорвал его.
«Не бывает нелетных погод» — с этими словами когда-то он отправлялся на вершину горы, чтобы доставить туда Виктора. С этими же словами сейчас он пробивается внутрь вулкана. Он сидит в железной кабине, изнывая от жары. Над его головой миллионы тонн камня. Если они сдвинутся, от него не останется мокрого места. Вулкан коварен и активен. Он встречает пришельца духотой, зноем, горячим паром, он может обрушиться каждую секунду. Но летчик Ковалев не подведет. Он не сбежит, никому не уступит своего почетного, самого опасного на стройке поста. «Надо пробиться вперед», — сказал Кашин. Сделаем, товарищ начальник. Для Ковалева не бывает нелетных погод.
«Если надо пробиться вперед, не бывает нелетных погод». Получилось под рифму, как в песне. Можно напевать эти слова, сидя за рычагами. Пусть песня нескладная и не подходит для подземного машиниста, но это первая песня, которую Ковалев напевает с тех пор, как он оставил небо.
11.
Здравствуйте, уважаемый Александр Григорьевич! Пишет Вам Ваша старая знакомая Таисия Вербина. Вы, наверное, совсем забыли меня, писем не присылаете, и я узнаю о Вашей жизни только из газет. Когда беру центральную газету, первым долгом смотрю, нет ли на последней странице сводки: «по сведениям Бюро Подземной Погоды новые толчки в Армении не предвидятся», или же «по сведениям Бюро Подземной Погоды в период от 25 до 30 сентября ожидается землетрясение в районе Северного Памира силою до 5 баллов». И я уже знаю, что в эти дни Вы сидите над картой Памира, считаете, проверяете, чертите, думаете. Недавдо в «Огоньке» я читала очерк о вашем Бюро и вырезала фотоснимок. Там Вы стоите у стола я смотрите на чертеж через плечо какой-то девушки. Что это за девушка? Вы не писали про нее ни разу. Хорошо ли она чертит? Лучше меня? Верно, после работы Вы занимаетесь с ней математикой. А потом Вы провожаете ее? Как полагается в Москве?
Теперь напишу Вам о себе. Я по-прежнему работаю на вулкане, обслуживаю бурильщиков мастера Мочана. Я писала Вам про него — такой кудрявый, веселый, шутник. Говорят, лучше его нет мастера на всем Дальнем Востоке, на пульте работает, — заглядение. Как на рояле играет. Но на всех не угодишь. Многие обижаются — «ругает, а не учит. Если что не так, столкнет, и сам за рычаги». А Мочан им: «Вас учить, время терять, а Степа проценты набирает». Степа — это Степан Федорович Ковалев. У них с Мочаном соревнование — кто скорее гору пробьет. Мочан обучал его, теперь, конечно, не хочет уступать ученику.
Степан Федорович кланяется Вам. Сейчас он и машинист и бригадир всех рабочих лавопровода. Я была у них недавно в забое. Ужасная жара, температура грунта — градусов 750, через окошечко видно, что базальт светится красивым таким темно-вишневым светом. Работают все в несгораемых костюмах, похожи на водолазов. Кругом вода, пар. Жару сгоняют водой и забой поливают, чтобы камни трескались, тогда легче их выламывать.
Я бываю у них не так часто. В Духовке (так у нас называют лавопровод) — свой подземный разведчик, даже не техник, а геолог — Вадим Георгиевич Тартаков, может Вы его знаете, он из Москвы, был доцентом в Университете.
Я иногда спускаюсь в Духовку, чтобы выручать Вадима Георгиевича, потому что он никак не привыкнет разбирать снимки на глаз. Я советовала ему упражняться, но он махнул рукой и сказал, что снимки — тлен, как только кончится стройка, он уедет в Москву и никогда не возьмет аппарат в руки.
Он часто вспоминает Москву, но совсем не так, как Вы или Виктор Шатров. По Вашим рассказам Москва представлялась мне сплошным Институтом, где по кабинетам сидят ученые люди и задумывают новые машины, книги, проекты, законы, чтобы всем лучше жилось. А Вадим Георгиевич пересчитывает рестораны, где подают мороженое в горячих сливках, и комиссионные магазины, и залы для танцев; объясняет, где можно достать ковры, где редкие книги, где старинный фарфор. У него получается, что в Москве никто не занимается делом, а все рыщут по магазинам и думают, как бы обставить свою квартиру.
Мне очень хочется знать, какая же Москва — всамделишная. Скоро у нас кончается стройка, и все разъедутся. Меня зовут на Курильские острова, в Петропавловск, и здесь тоже можно остаться, потому что за Горелой сопкой надо следить, проверять, что там творится внутри. Но останусь ли я или уеду куда-нибудь, это зависит от одного человека.
Приезжайте обязательно, Александр Григорьевич. Если приедете заблаговременно, не в самую последнюю минуту, я постараюсь взять отпуск, чтобы встретить Вас. Возьмите с собой шубу потеплее, в ноябре у нас уже зима.
Остаюсь, помнящая Вас всегда
- Предыдущая
- 22/27
- Следующая
