Борьба с подземной непогодой (журн. вариант) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая

И вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над трубой. Вдали засветился второй язычок, третий… Густой черный пепел заклубился, набирая высоту — это летели из пробитого вулкана кусочки застывшей лавы, захваченные газами.

— Первое в мире искусственное извержение, — торжественно объявил Дмитриевский.

Наконец-то до землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов. Разбуженный вулкан рычал гневным басом. И насколько сам он был больше льва, настолько голос его был страшнее львиного рычания.

— При подлинном извержении больше шуму было — хладнокровно заметил Грибов.

Через некоторое время оранжевые языки стали короче, огонь как бы уходил в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они и светились над темно-голубой горой.

Тогда Кашин решительным движением нажал пластмассовую кнопку, ту, которая приводила в движение заслонки. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Ржавый свет исчез, словно его отрезали ножом. Зрители ждали минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора внезапно осветилась.

Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы светящаяся схема больших дорог, идущих по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли спокойным желтым светом, дальние рассыпались мелкой звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в тысячах фонарей. С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в землянку и взял трубку телефона.

— Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. Включайте ваш комбайн. Ка-ак? Почему не работает? — В голосе начальника послышались угрожающие нотки — Примите все меры! Не только Ковалев, сами идите в забой. Сейчас я прилечу и посмотрю, в чем дело.

Мочана не взяли в вертолет. На лаволитейный завод он попал через два часа.

У ворот завода, на дворе и возле устья лавопровода было много постороннего народа. Из уст в уста передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издалека одежду можно было принять за человека, и низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.

— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил его Мочан.

Рабочий ответил неохотно. Он отлично знал бригадира соперников.

— Управление отказало, — сказал он. — Можете потирать руки. Щит встал, ни вперед, ни назад.

— Нашел чем обрадовать. — Мочан даже плюнул от негодования. — Что я, сенатор какой-нибудь, чтобы радоваться нашим бедам.

— А между прочим из-за вас дело вышло, — крикнул рабочий вдогонку Мочану. — Мы вас поджидали, а лава ждать не хотела, пробилась в тоннель и прихватила рычаги.

— Ну, вот, с больной головы на здоровую. Уже мы виноваты.

— Дайте пройти, товарищи!

На крыльцо вышел начальник строительства и Тартаков. Геолог был бледен, дрожал, заикался. Его грузная фигура понурилась. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного самоуверенного человека.

— Хорошо, что же вы предлагаете сейчас? — говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх.

А тот, должно быть, от волнения не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал торопливо оправдываться.

— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…

— Почему же вы не предупредили с самого начала?

— Но вы отдали приказ никому не ходить в забой без вашего разрешения.

— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение, спросили бы…

— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…

— Глупости какие! Вербина находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в 25 метрах от лавы…

— Но если бы у Вербиной было чувство долга…

— Если бы, кабы, было бы! — с раздражением прервал Кашин. — В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват — вы или Вербина и я. Что вы предлагаете сейчас?

— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.

— Оставлять нельзя — это правильно. И разбирать нельзя. Лава еще не застыла, а когда застынет, получится пробка, этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать, ногтями? Нет уж, приходится рвать.

— Что рвать?

— Все рвать. Породу, застывшую лаву и комбайн.

— Такую дорогую машину! Мы не имеем права. Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.

Кашин отмахнулся.

— Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где инженер? Подрывники вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.

Мочан, слышавший этот разговор, подбежал к Кашину.

— Михаил Прокофьевич, бригада бурильщиков находится здесь. Я сам бывший подрывник, умею обращаться с аммоналом. Разрешите помочь.

Кашин несколько мгновений, прищурясь, смотрел в лицо Мочану, как будто припоминал, кто это. Затем сказал четко:

— Разрешаю, товарищ Мочан. Понесете в забой материалы. Берите костюмы. Поступите в распоряжение товарища инженера.

Узкий тоннель шел прямо, как луч, 9 километров и без единого поворота. Так было предусмотрено проектом, каждый поворот затруднял бы движение лавы. Навстречу плыли гладкие, совершенно одинаковые стены. Казалось, что люди топчутся на месте — они шли полчаса и час, и те же стены теснили их. Кое-где попадались надписи мелом — числа, расстояния, размеры, записи ковалевцев: «Этот перегон строил мастер Ковалев». «Все на штурм вулкана!» Было и шуточное приветствие:

«Здравствуй, лава! Как тебе нравится здесь?» Через несколько часов лава должна была прийти и стереть эти надписи.

Тоннель был невысок, долговязый Мочан царапал потолок шлемом, приходилось идти, не распрямляясь, от этого болели шея и спина. В скафандре было жарко, трудно дышать, так как несгораемый костюм надежно защищал тело не только от жары, но и от охлаждения. Работая на вершине, Мочан привык к свежему горному воздуху и с трудом переносил жару. Пот лил с него градом и струйками бежал по спине. Чесался нос, спина, затылок, локти… Мочан ожесточенно хлопал себя рукавицами, но удары пропадали в пробковой прокладке. От лишних движений становилось все жарче, и еще сильнее зудела кожа. Очень хотелось снять шлем и почесаться вволю, но грозные плакаты предупреждали:

«Берегись, стены обжигают!» «Берегись, не снимай костюма!»

Возле плакатов висели термометры, и каждый показывал больше предыдущего. Вскоре температура превысила 100 градусов, потом 200… А рабочие продолжали идти вперед.

Но вот замелькали огни, послышался лязг металла, в микрофоне зазвучали непривычно гулкие голоса. Затем стали видны очертания огромной машины, перед ней копошились странные фигуры, задевающие макушкой за кровлю. Одна из них кинулась навстречу подрывникам, и Мочан узнал взволнованный голос Ковалева.

— Отчего так долго? Лава уже в трубе. К комбайну подойти нельзя.

Уже несколько часов подряд жидкая лава просачивалась в комбайн небольшими порциями и, быстро остывая, превращалась в окаменевшие лепешки. На них наплывали все новые и новые порции. Лава уже пробилась в штольню и не подпускала людей к комбайну. За это время машияа была затоплена наполовину, она как бы вросла в камень Станина, рычаги, зубчатые колеса, валы и тяги тонули в твердеющем базальте. Машина напоминала незаконченный памятник, где скульптор успел высечь лицо, а очертания фигуры еще спрятаны в камне, угадываются с трудом.

Темная лава казалась прочной и безвредной. Она не светилась, электрические фонари забивали слабый свет огненных трещинок. Но когда один из рабочих с силой воткнул в нее ломик, пробитая дырка вспыхнула раскаленным угольком. Температура под тонкой корочкой доходила до тысячи градусов.

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая