Большая скука - Райнов Богомил Николаев - Страница 2

• Предыдущая
• 2/62
• Следующая

Он берет мой паспорт и читает: «Михаил Коев — научный работник», затем подозрительно смотрит мне в лицо, как бы желая убедиться, что я действительно научный работник. Разумеется, я вовсе не Михаил Коев, если такой вообще существует. Бросив взгляд на покрытое мылом лицо, сходство с фотографией все равно не установишь; человек в форме резким движением ставит штемпель и с каким-то мычанием возвращает мне паспорт — вероятно, это у них такой способ любезно раскланиваться.

На станции Постойна приходится постоять некоторое время. Я могу спокойно закончить свой туалет, одеться и снова погрузиться в науку об обществе, чем я занимался до поздней ночи. Люди из Центра действительно постарались дать мне лишь необходимый минимум литературы, так что заболеть менингитом я не рискую. Отпечатанный на ротаторе конспект по истории социологических учений, такой же конспект, предназначенный для того, чтобы освежить мои знания по историческому материализму, и книга на русском языке о современной буржуазной социологии — вот и вся моя передвижная библиотека. Но что удивительно: в этих пособиях содержатся элементарные вещи, известные любому и каждому, хотя далеко не все подозревают, что это и есть принципы социологии.

Я уже прочел все это, и самое существенное запечатлелось в моем мозгу. Несколько трудней даются буржуазные социологические теории. Во-первых, их слишком много; во-вторых, они изобилуют именами. Так что сегодняшний день я посвящаю анализу всех этих биологических, неомальтузианских, геополитических, эмпирических, семантических, структуралистских и бог весть каких еще теорий.

Как бы долго нас ни держали в Постойне, перемолоть всю эту кучу школ и мудрецов моя голова просто не успевает. Теперь поезд движется по местности, лишенной даже признаков лесной растительности, чтобы сделать очередную остановку уже на итальянском пограничье. Опять с грохотом открывается дверь, человек в форме читает по слогам «Михаил Коев», затем смотрит мне в лицо, шлепает штемпель, бросает свое «грациа, синьор», после чего я пытаюсь проглотить очередную порцию неудобоваримых буржуазных теорий.

Наконец поезд решительно устремляется вперед, грохоча по рельсам и вычерчивая широкие дуги на поворотах. Мы движемся по залитому солнцем каменистому плато, и в силу того, что железнодорожная насыпь очень высока, а поезд мчится все быстрей и быстрей, у меня такое ощущение, будто мы пересекаем плато не на колесах, а летим на небольшой высоте. Уже нет ни сосен, ни влажных альпийских лугов, ни лесной зелени с ее синеватой тенью. Под ослепительным солнцем местность вокруг белая и пустынная, как на Луне, — равнины, усыпанные измельченным камнем, небольшие скалы и каменистые обрывы, белесое, обесцвеченное зноем небо.

Вот он каков, здешний пейзаж. В складках каменистого плато едва заметно вырисовываются массивы бетонных бункеров, над обрывами бдят слепые черные глаза замаскированных в защитный цвет укреплений, вдали поблескивают обращенные к небесному своду металлические уши радарных установок. Вот он каков, здешний пейзаж, пустынный и тревожный, тонущий в тишине и безмолвии, в напряженном бдении и выжидании, которое в какую-то долю секунды способно превратиться в оглушительный взрыв войны. Это мой пейзаж — теневая сторона жизни, хотя это каменистое плато, напоминающее лунную поверхность, слепит глаза своей мертвящей белизной.

Я снова погружаюсь в сухой анализ дрожащей в моих руках книги. А когда спустя полчаса выглядываю в окно, в нем уже синеет манящее царство красивой иллюзии, как писал Шиллер. Поезд мчится по карнизу глубокой пропасти, дно пропасти устлано лазурью Адриатического моря, склоны тонут в зелени, а между зеленью лесов и морской синевой пестрой полоской тянутся пляжи с многоцветьем лодок, зонтов, купальников. Вот мы снова на курорте. Опять я вижу ее, хотя и издали, солнечную сторону улицы. Вдали мельтешат ее обитатели, они разгуливают в соломенных шляпах, пьют цитронад через соломинку, флиртуют. Они даже не осознают того, как хрупок их лазурный и солнечный мир, не задумываются над тем, что в непосредственном соседстве с ним находится мир совсем иной — с бункерами и бетонными крепостями, с напряженно выжидающими щупальцами радаров и зенитных батарей. Впрочем, с точки зрения медицины это неведение, быть может, лучшее средство для сохранения нервов. Если, разумеется, есть кому заботиться о сохранении их жизни.

В Триесте мне удается взбодрить себя с помощью еще одной чашки кофе, более крепкого, чем мой в термосе, а главное — более свежего. По перронам снуют прибывающие и отбывающие курортники: парни в пестрых рубашках и девушки в мини-юбках, стареющие спортсмены в шортах и стареющие красотки, щедро обнажившие свои жирные телеса. Я тоже прогуливаюсь по платформе, чтобы несколько размяться, мысленно наслаждаясь той полнейшей анонимностью, о которой люди моей профессии постоянно мечтают, но которой так трудно добиться. Потом забираюсь в купе, где меня ждет работа.

Поезд трогается как раз в тот момент, когда я с головой ухожу в теории Дарендорфа и Липсета. Не знаю, то ли теории эти слишком утомительны, то ли жара нарастает слишком быстро, но близ Портогруаро мое усердие начинает катастрофически иссякать. Отложив книгу, я устремляю свой усталый взор в окно. Мимо пробегают сады и луга, разделенные зелеными стенами деревьев, розовые и зеленые дома, выгоревшие от солнца огромные надписи, прославляющие легендарные достоинства мороженого «Мота» и минеральной воды «Рекоаро». Все это не так уж интересно, потому что давно мне знакомо. Знакомо потому, что я уже не раз проезжал по этой дороге. Знакомо, как мне знакомы многие другие местности и города, о которых иной турист будет вам рассказывать без конца: здесь, мол, имеются такие-то музеи и такие-то памятники, в этом ресторане подают исключительно вкусные блюда, в таком-то варьете изумительная программа; тогда как у меня эти топографические пункты вызывают лишь воспоминания о том, что мне пришлось пережить при выполнении той или иной задачи, обычно связанной с риском. И как правило — трудной.

Насколько рискованно теперешнее мое задание, будет установлено на месте. Что касается трудностей, то многие из них уже сейчас легко предвидеть. Они исходят из самого условия задачи, весьма неполного, чтобы гарантировать ее решение. Если предложить подобное условие математику или, скажем, электронно-вычислительной машине, оба откажутся работать. Что же касается меня, то я не математик и не электронное устройство, поэтому я должен буду действовать, опираясь на те скудные данные, какими располагаю. А данные эти следующие.

Димитр Тодоров, сорок пять лет, женат. Заместитель директора внешнеторгового объединения. Часто ездил на Запад заключать разного рода сделки. Работник толковый. Иногда оказывал мелкие услуги и нашим органам. Во время своей последней поездки в Мюнхен Тодоров встречается с Иваном Соколовым, бывшим своим однокашником, ставшим впоследствии видной фигурой в среде реакционной эмиграции, сосредоточившейся в ФРГ. Соколов выражает готовность передать Тодорову важные сведения о планируемых подрывных действиях эмигрантского центра. За это он рассчитывает получить сто тысяч долларов наличными. Тодоров говорит в ответ, что такого рода сделки не его специальность, но обещает по возвращении в страну уведомить об этом кого следует. Они договариваются, как им связаться потом, и расстаются.

Так рассказывал Тодоров, когда вернулся в Софию. Однако я постарался запомнить и некоторые подробности. Вот они:

»…Мне надо было пойти поужинать. Выхожу из отеля. Гляжу, возле тротуара стоит «фольксваген». Когда я прошел мимо него, мне показалось, будто меня окликнули: «Митко!» Я остановился, даже немного не по себе стало от удивления. Гляжу, за рулем сидит человек: Соколов! Я знал, что он один из главарей эмиграции. «Не бойся, — говорит, — у меня к тебе очень важное дело», — и приглашает сесть к нему в машину. Проехав несколько сот метров, останавливается в каком-то закоулке. Тут и состоялся наш разговор…»

»…У меня все время было такое ощущение, что Соколов боится за свою жизнь. Он дважды предупредил меня, чтобы я по возвращении в Софию сообщил о его предложении только устно. Кроме того, он сказал, что, если его предложение будет принято, передать сведения и получить за них деньги он хотел бы не в ФРГ, а в любой другой западной стране. Он пожелал, чтобы его уведомили о времени и месте этой встречи письмом, посланным в Мюнхен до востребования. Письмом, якобы отправленном из Софии его братом. В письме должен быть вскользь упомянут город, где я остановлюсь, датой встречи будет обозначенная в письме цифра, после того как он отнимет число «пять». Встреча должна состояться на вокзале, в буфете, в девять часов вечера».

• Предыдущая
• 2/62
• Следующая