Томка. Тополиная, 13 - Грачев Роман - Страница 4

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая

– Доброго здоровьица доброму человеку!

Я обернулся. На скамейке возле песочницы сидел сухонький мужичок в рыбацкой штормовке и черных брюках, помнивших первую мировую войну. Руками он опирался на трость с потертым стеклянным набалдашником. Мужчина улыбался, собрав в кучу все свои морщины.

– Здравия желаю, Петр Аркадьевич. – Я подошел к нему, протянул руку, присел рядом. Пасмурное небо над нашими головами расступилось, пропустив в небольшое окошко пучок солнечных лучей, отчего стало чуть радостнее.

– Новый учебный год? – спросил абориген, кивая на девчонок.

– Ага. Гулять бы еще и гулять, но время несется галопом.

– Поправка, молодой человек: время летит истребителем, поверь моему опыту и возрасту. Твоя скорость еще не та.

Я вздохнул. Дядя Петя был хорошим человеком, но возрастная мудрость его порой наводила на меня смертельную тоску.

– Па-ап! Можно мы сами поднимемся к Татьяне Валерьевне? Я посмотрел на часы.

– Валяйте. Номер квартиры помнишь, чтобы на домофоне набрать? – Ага.

– Когда подниметесь, подойди к окну в кухне и помаши мне рукой, чтобы я знал, что ты нормально дошла. Девчонки, сверкая пестрыми юбками и шортами, помчались к подъезду. Я вынул из кармана сигаретку.

– Не угостите табачком, мил человек?

Я протянул и ему. Мы закурили, пустили струи сизого дыма вверх.

– Как поживаете? – спросил он.

– Хочется верить, что хорошо. Обычная суета.

– Это у вас-то обычная?

Я улыбнулся. Аркадьевича не проведешь.

– Вы правы. С моей работой и семейными нагрузками все очень весело. Расслабиться некогда.

– В отпуске был хоть?

Я покачал головой. Под термином «отпуск» большинство понимает двухнедельную поездку к морю или в какую-нибудь европейскую страну с музеями, фонтанами и безудержным шоппингом, но я нынешним летом мог похвастаться лишь двумя вылазками с дочкой на свое любимое озеро. Мы провели там в общей сложности не больше недели. Чтобы соблюсти условия полного социального пакета для персонала детективного агентства «Данилов», мне приходилось идти на жертвы: в июле-августе я торчал в офисе с утра и до вечера, иногда брал Томку с собой, чтобы она не скучала без отца (да и мне без нее бывает тоскливо, если вы помните), и один выполнял работу, которой в обычные времена занимались пять человек. Поэтому на вопрос Петра Аркадьевича я смог лишь развести руками.

– Ничего страшного, – сказал он. – Лето само по себе маленькая жизнь, пусть хоть и в душном городе.

– Согласен. Вы как поживали без нас?

Дядя Петя ответил не сразу. Молча докурил сигарету, задавил ее своими прохудившимися осенними штиблетами.

– У нас тут все не очень спокойно, мил человек.

– В каком смысле?

Он обернулся на угол дома – туда, где начинался неосвоенный строителями пустырь, упиравшийся в березовую рощу.

– Пока не знаю, но мне это не нравится.

Во времена советского режима, по старой русской традиции не то проклинаемые, не то вновь вожделенные, когда всеобщая малодоступность качественной пищи и обилие плохой одежды примиряли даже классовых врагов, дома жили какой-то особой жизнью. Это были шумные и суетливые муравейники, и едва ли преувеличивал Михаил Козаков, наделяя обитателей своих нетленных «Покровских ворот» коллективным разумом.

В каждой убогой пятиэтажке грязно-серого кирпича существовала своя полноценная футбольная команда, готовая и в дождь, и в снег мутузить единственный на несколько подъездов мячик. В каждом доме всегда можно было найти злого старого перца, оберегающего цветы под окнами, и местная детвора, забыв про собственно цветы, обязательно с восторгом дразнила старика, доводя его до заслуженного инфаркта. Свадьбы и похороны проходили при полном аншлаге, обитатели первых этажей слышали, как кто-то пустил голубка на пятом, местные алкаши могли рассчитывать на сносные подаяния, а ключи от своей квартиры всегда можно было оставить соседям или, на худой конец, спрятать под ковриком у двери. Коврики никто не шмонал и не тырил.

Все изменилось ныне. В двадцать первом веке на одной шестой части суши человек перестал быть человеку даже волком, с которым образовалась бы стая. Жилые дома вместо положенных основательных двух лет стали возводиться за считанные месяцы, а потому уже не внушали доверия по части долговечности. Дома стали «коробками», от безликих многоэтажек советских времен они отличались, пожалуй, лишь планировкой и цветовой гаммой. Дворы облысели, лишились растительности и уюта. Обитатели ячеек в коробках не торопились знакомиться и дружить, зачастую вообще не проявляли никакого интереса к соседям, и последние уцелевшие романтики напрасно мечтали о возрождении коллективного разума.

Впрочем, дом номер тринадцать явно отличался от многих других, стоявших вдоль пыльной, широкой и шумной Тополиной улицы. У этой коробки, выкрашенной в красно-оранжевую клетку, была душа. Ее звали Петр Аркадьевич.

Он слыл местной звездой. Причин тому было несколько. Во-первых, Петр Аркадьевич умел создавать алкоголь из воздуха в самые ответственные моменты, когда ни у кого не оставалось здоровья бежать в магазин к автобусной остановке. Во-вторых, он знал тысячи анекдотов на все случаи жизни, коими затыкал любую неловкую паузу в разговоре. Наконец, дядя Петя – в прошлом преподаватель музыкального училища – почти всегда носил с собой аккордеон.

Фамилии его никто не знал, поскольку он всегда представлялся либо дядей Петей, либо по имени-отчеству, и документов никому не показывал. Возраст его тоже никто определить так и не сумел, хотя причудливый рисунок морщин на смуглом лице, неэлегантно заросший подбородок, седина ежика волос и спрятанная за бодрой улыбкой тоска позволяли предположить, что мужчина пожил при всех шестерых генсеках КПСС, причем пожил далеко не в шоколаде. В какой квартире он обитал сейчас, никто не знал. Поговаривали даже, что он вообще не местный, а может, и бомжует на теплотрассе на задворках гаражей, иногда выползая к людям по вечерам, словно оголодавший за день вампир. Черт его знает. Но с ним всегда весело, он всегда на месте, и от него никогда не ждешь подлости. Железная и безотказная кандидатура для любого Дня взятия Бастилии!

Не удивительно, что Петр Аркадьевич стал свидетелем и непосредственным участником драмы, разыгравшейся в доме номер тринадцать во второй половине августа, буквально две недели назад.

В тот день аборигены обмывали покупку. Как я уже упоминал, позади дома в два ряда стояли бетонные гаражи, и один из боксов в тот день обрел хозяина. Сорокалетний бизнесмен, крупный оптовый поставщик алкоголя по фамилии Семенов недавно прикупил в этом доме трехкомнатную квартиру, сразу же подсуетившись насчет стойла для железного коня, кремовой «камри», и теперь решил обмыть это дело с соседями. Никто из них не возражал.

Собутыльников было четверо, включая Петра Аркадьевича. Двое, Саша и Кеша, принадлежали примерно к той же возрастной и весовой категории, что и виновник торжества – 35–40 лет; третий, Владимир Петрович, был седовлас и мудр, как старая черепаха, несущая на панцире весь мир. У относительно молодых Саши с Кешей в гаражах соответственно стояли подержанные «девяносто девятая» и «пятнашка», а у седовласого соседа пенсии и доходов бомбилы хватало только на содержание древней грязно-синей «копейки». Таким образом, сложилось весьма демократичное автомобильное сообщество, особенно если учесть, что в собственности Петра Аркадьевича из колесного транспорта числилась только старая тележка для перевозки чемоданов.

Сначала накрыли поляну на капоте семеновской «камри», припаркованной под окнами первого этажа, потом поняли, что это неудобно и не совсем безопасно для лакокрасочного покрытия, и перетащили импровизированную скатерть, «сотканную» из страниц прошлогодней «Комсомольской правды», на бетонный пол пустого гаража.

– Давай, сосед, за новоселье, – произнес первый тост суетливый Кеша, протягивая Семенову пластиковый стаканчик с коньяком.

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая