Красавица - Мак-Кинли Робин - Страница 13

• Предыдущая
• 13/43
• Следующая

Жервен, нахмурившись, уставился в пол. Отец не отрывал взгляда от пламени в камине.

— Кто-то должен туда вернуться, Грейс, — наконец проговорил он. — Но я поеду один.

— Нет, — возразила я.

— Красавица! — взмолилась Хоуп.

— Отец, — настаивала я, — Чудище ведь пообещало, что не тронет меня.

— Мы не можем рисковать твоей жизнью, дочка.

— Гм. А твоей, выходит, можем?

Отец понурился:

— Она и так на исходе. А ты молода. Спасибо за предложение, но я вернусь один.

— Я не предлагаю. Я еду.

— Красавица! — прикрикнула на меня Грейс. — Прекрати, отец, зачем вообще кому-то ехать? Не явится же Чудище за тобой сюда в самом деле. Здесь тебе ничто не грозит. Его владения кончаются за воротами.

— Вот именно, — подхватила Хоуп. — Жер, скажи им. Может, они хоть тебя послушают.

Жервен вздохнул:

— Прости, Хоуп, сердце мое, но я вынужден согласиться с отцом и Красавицей. Давши слово — крепись.

Хоуп ахнула и, залившись слезами, уткнулась в плечо Жервена, который принялся гладить ее по каштановым волосам.

— Если бы не роза, я и сам бы нипочем не поверил… Это я виноват. Надо было предостеречь вас получше, — тихо сокрушался Жервен. — О том, что в лесу нечисто, рассказывали еще деды и прадеды. Надо было мне прислушаться.

— Ты прислушался. Ты же велел нам не ходить в лес, предупреждал, что он древний и опасный и что о нем много странных слухов бродит…

— Нет, парень, ты тут ни при чем, — заверил отец. — Не казни себя. Это моя дурная голова повела меня через лес в пургу. Виноват я один и никто больше, мне и расплату нести.

— Слухи… — проговорила Грейс. — Мы с Хоуп слышали, что в лесу живет Чудище, страшилище, которое поедает всех тварей, бегающих и летающих, и поэтому в лесу нет дичи. А еще оно заманивает путников на погибель. И оно очень, очень древнее, как холмы вокруг, как деревья в лесу. Мы ничего вам не рассказывали, потому что боялись, вы нас засмеете. Это нас Молли предостерегала, чтобы мы не ходили в лес.

Я оглянулась на Жера. За два года мы ни разу не возвращались к тому, о чем он рассказал мне той первой осенью.

Хоуп перестала плакать:

— Да, мы думали, это все чепуха. А ходить в этот жуткий лес у нас и без того не было ни малейшего желания. — По щекам сестры вновь заструились слезы, однако она выпрямилась, прижимаясь к Жервену, обнимавшему ее за плечи. — Ох, отец, неужели ты не можешь взять и остаться?

Отец покачал головой.

— А что в ваших седельных сумках? — вдруг спросил Жервен.

— Да ничего особенного. Немного денег — я думал купить корову, чтобы не возить молоко для малышей из города, но, боюсь, там и на корову едва хватит.

Жервен встал, не выпуская руку Хоуп, и склонился над седельными сумками, со вчерашнего вечера лежавшими в углу. Грейс и Хоуп, всегда исправно следившие за порядком в доме, почему-то не решились их тронуть.

— Когда мы с Красавицей вчера их тащили, они показались мне тяжеловатыми.

— Разве? Да нет же. Откуда там тяжесть? Они почти пустые. — Преклонив колени рядом с Жервеном, отец расстегнул одну из сумок и с изумлением вытащил две дюжины превосходных восковых свечей, льняную скатерть с изящной кружевной каймой, несколько бутылок выдержанного вина и бутылку еще более выдержанного бренди, серебряный штопор с головой грифона (красные глаза подозрительно напоминали рубины). Бережно завернутый в кожаный кисет, на свет появился нож с костяной ручкой в виде вытянувшегося в прыжке оленя, заложившего за спину ветвистые рога. Дно мешка по самое запястье наполняли монеты — золото, серебро, медь, латунь. Под грудой монет скрывались три деревянные шкатулки, на полированных крышках которых блестели инкрустированные перламутром инициалы — Г., Х. и К.

— Грейс, Хоуп и Красавица… — догадался отец и раздал шкатулки.

Сестры принялись извлекать одно за другим золотые ожерелья, жемчуга, бриллианты и изумруды, серьги с топазами и гранатами, сапфировые браслеты и опаловые перстни. Вскоре на домотканых подолах заискрились груды самоцветов.

Моя шкатулка была до краев наполнена коричневато-зелеными неровными катышками. Я зачерпнула горсть, и они с шелестом заструились сквозь пальцы обратно в шкатулку. И тут меня осенило.

— Семена розы! — рассмеялась я радостно. — А Чудище, оказывается, с юмором! Мы бы с ним, кажется, поладили.

— И не думай, Красавица! — осадил меня отец. — Я никуда тебя не пущу.

— Как, интересно? Привяжешь? Я поеду. Более того, если ты прямо сейчас не пообещаешь взять меня с собой, когда выйдет срок, я убегу сегодня же ночью, как только все заснут. Ты ведь сам говорил, замок найти легко — достаточно всего лишь заблудиться в чащобе.

— Слышать невыносимо! — заявила Хоуп. — Должен же быть какой-то выход.

— Нет никакого выхода, — покачал головой отец.

— И ты согласен? — спросила Грейс Жервена; он кивнул. — Тогда придется и мне поверить, — медленно проговорила она. — Кто-то должен поехать. Но не обязательно ты, Красавица. Я могу.

— Нет, — возразила я. — Розу сорвали для меня. Я младшая. И самая некрасивая. Не большая потеря для хозяйства. И потом, Хоуп без тебя туго придется с малышами, а я гожусь только дрова рубить и грядки полоть. С этим любой деревенский парень справится.

Грейс посмотрела на меня долгим пристальным взглядом.

— Ты же знаешь, я кого хочешь переспорю.

— Да, вижу, настроена ты решительно. Только не понимаю почему.

Я пожала плечами:

— Мне уже восемнадцать. Самый возраст для приключений.

— Я не могу… — начал отец.

— На вашем месте я бы ей уступил, — вмешался Жервен.

— Да ты понимаешь, что говоришь? — вскричал отец, вскакивая и роняя на пол опустевшую кожаную суму. — Я видел это Чудище, это страшилище, этот кошмар — а ты нет! И ты предлагаешь мне спасать свою жалкую жизнь ценой жизни моей младшей дочери, твоей сестры?

— Это ты не понимаешь, папа, — возразила я. — Я ведь не на заклание себя отдаю, я лишь хочу выручить тебя. А страшилищу, по крайней мере, не чуждо благородство, так что я не боюсь. — (Отец изменился в лице, словно увидел отражение Чудища в моих глазах.) — Не может быть злым тот, кто так любит розы.

— Но чудище есть чудище. Зверь лесной, — безнадежно увещевал отец.

— Разве зверя нельзя укротить? — спросила я, видя, что он сдается, и желая утешить.

Отец посмотрел так же, как несколько минут назад смотрела Грейс.

— Ты же знаешь, я кого хочешь переспорю, — повторила я, баюкая на коленях деревянную шкатулку.

— Да, дочка, знаю. И жалею об этом, как никогда, — с тяжким вздохом ответил он. — Ты просишь невозможного — но и невозможное случается. Будь по-твоему. Когда выйдет срок, мы поедем вместе.

— Ты не увидишь, как зацветут твои розы… — пробормотала Хоуп.

— Я посажу их завтра же. Они тоже заколдованные, а значит, если повезет — увижу.

Ночью мне не спалось. Отец, согласившись взять меня с собой в замок, когда выйдет отпущенный срок длиной в месяц, поднялся к себе, не вымолвив больше ни слова. Я отправилась на чердак почти сразу же, опасаясь расспросов и чувствуя напряженную тревожную тишину за спиной.

Я села на кровать и стала смотреть в окно на серебристо-черный безмолвный и безмятежный лес. В его молчаливом спокойствии не было ничего мрачного или угрожающего. Он надежно скрывал свои тайны, непостижимые здравому смыслу и воображению.

Итак, мне удалось настоять на своем. Я отправлюсь в замок и потребую от Чудища принять жизнь дочери взамен отцовской. Мне вспомнилось недоумение Грейс и затравленный взгляд отца. «Откуда такая решимость?»

— Хотела бы я знать… — пробормотала я вслух. В решении своем я не сомневалась, никто, кроме меня, на эту роль не подойдет, но, даже если предположить, что мной движет чувство долга, непонятно, чем вызван столь решительный настрой.

Шкатулку со своим инициалом я прихватила с собой наверх и высыпала ее содержимое на постель. Темные шарики с тихим шорохом покатились по одеялу, поблескивая в лунном свете. Последним из шкатулки выпало что-то тяжелое, льдисто-желтое и, подскакивая, покатилось по кровати, раскидывая высыпанные семена. Я подобрала его. Это оказалось кольцо — в форме грифона, как и серебряная ручка штопора, найденного в седельной сумке. Только этот грифон оказался золотым, и в открытой его пасти мерцали ледяными искорками бриллиантовые клыки. Ободок кольца образовывали расправленные крылья грифона, смыкавшиеся внизу, со стороны ладони. Мифический зверь пятился, вытягивая когти и запрокидывая голову на длинной шее, но страха и отвращения он не внушал — в его изящных изгибах читались лишь благородство и доблесть. Я надела кольцо на палец (оно село как влитое) и сгребла семена обратно в шкатулку. Спать мне осталось несколько часов, а бродить потом весь день невыспавшейся я себе позволить не могла. Тем более после сегодняшнего разговора. Моя рука замерла над крышкой шкатулки. Остается четыре недели. Три недели и пять дней.

• Предыдущая
• 13/43
• Следующая