Красавица - Мак-Кинли Робин - Страница 32

• Предыдущая
• 32/43
• Следующая

Выплакавшись, я уселась на полу напротив камина, подобрав мерцающее облако юбок. Кулон я сняла — уже не из протеста, а лишь для того, чтобы рассмотреть. Это оказался золотой грифон с расправленными крыльями и рубиновыми глазами. Крупный, в два раза крупнее моего кольца, которое я носила каждый день, а на ночь клала рядом с кроватью. Почему-то при виде него я снова расплакалась. Лицо, наверное, все распухло, однако на королевском платье от капающих слез не оставалось ни пятнышка. Я обессиленно повязала ленту с кулоном обратно, и он уютно устроился в ложбинке между ключицами.

О том, что хозяин замка стоит под моей дверью, я узнала за несколько минут до того, как он позвал нерешительно: «Красавица? С тобой все хорошо?» Обычно на то, чтобы переодеться и спуститься в трапезную, у меня уходило в два раза меньше времени, чем я провела, сидя на полу.

— Меня силком одевают в ненавистное платье, — угрюмо буркнула я, не поднимаясь. — Я не могу его снять.

— Силком? Это почему?

— Не имею ни малейшего представления! — крикнула я и, сорвав несколько браслетов, швырнула в камин. Развернувшись на лету, они наделись обратно мне на запястье.

— Очень странно, — раздалось из-за двери. — А что не так с платьем?

— Оно мне не нравится.

— Можно взглянуть?

— Разумеется, нет! Если бы я хотела тебе в нем показаться, разве я сидела бы тут? Кому на меня еще смотреть?

— Тебе не все равно, в каком виде передо мной предстать? — Даже через дверь я уловила в приглушенном голосе удивление.

— Не буду его носить, и точка, — заявила я, оставив вопрос без ответа.

После недолгого молчания из коридора донесся яростный рык, от которого я невольно пригнулась и заткнула уши, но тут же поняла, что этим не спасешься. Я не разбирала слов, но почувствовала, как меня рывком ставят на ноги и вертят в разные стороны. Когда вихрь улегся и я перевела дыхание, королевский наряд пропал, а вместе с ним, как подсказывало шестое чувство, Лидия и Бесси. Я стояла в неброском платье блеклого серо-бежевого цвета, украшенного лишь белой кокеткой. Длинные рукава заканчивались простыми белыми манжетами, а высокий воротник-стойка упирался чуть не в подбородок. Рассмеявшись, я пошла открывать дверь и заметила, как на ходу что-то бьется в ямочке на шее. Протянув руку, я нащупала золотого грифона.

— Боюсь, теперь они на тебя в обиде, — предупредил хозяин замка, встретив меня суровым взглядом.

— Да, наверное, — весело согласилась я. — Что ты им сказал? Я чуть не оглохла. Впрочем, сомневаюсь, что я слышала это ушами.

— Ты слышала? Прости. Впредь буду осторожнее.

— Ничего. Главное, что ты своего добился.

— Тогда пойдем вниз?

Он посторонился, пропуская меня к лестнице.

— А ты не хочешь взять меня под руку? — спросила я.

Мы посмотрели друг на друга в наступившей тишине — казалось, каждая свеча, каждая плитка в мозаичном полу, каждая цветная нить в гобеленах дружно затаили дыхание, дожидаясь ответа Чудища. Он подошел ближе и протянул мне руку. Я вложила свою ладонь в его. Мы пошли вниз.

Лето неспешно и мирно перетекло в осень. Я прожила в замке уже полгода, однако так пока и не приблизилась к разгадке, какое именно заклятие наложено на Чудище и его владения. Шестое мое чувство тоже острее не становилось — по моим ощущениям, во всяком случае. Зато я начала постепенно понимать все больше книг из библиотеки. Причем, если я намеренно пыталась представить, скажем, автомобиль, выходила одна головная боль и никакой радости от чтения. Но стоило мне вжиться в созданный автором мир, и все читалось на одном дыхании — до самой последней страницы. Впрочем, ничего удивительного, если подумать, — ведь Кассандру, Медею, суд Париса как причину Троянской войны и прочие выдумки я безропотно принимала задолго до того, как столкнулась в книгах с телефонами и паровозами. И свою жизнь в этом замке я тоже приняла как данность. Наверное, принцип тот же.

Я продолжала слушать разговоры Лидии и Бесси, не показывая своей осведомленности, однако ничего полезного не узнала. Иногда я едва не выдавала себя ответными репликами на слова, не предназначавшиеся для моих ушей, но Лидия со свойственным ей прямодушием, кажется, ничего не заметила. Бесси — та могла, однако она больше помалкивала и вслух никаких подозрений не высказывала, а мысли ее оставались для меня неведомыми. Может быть, горничные подчинялись запрету Чудища. Ни королевский наряд, ни монашеское платье я больше не видела, и упоминаний о той ссоре не возникало — разве что во время мелких препирательств Лидия иной раз говорила с нажимом: «Уж мы-то знаем, как она умеет упрямиться». Получается, победа осталась за мной.

Иногда до меня доносились обрывки других разговоров — между посудой за обеденным столом, например, но ее языка я не понимала. А если разбирала отдельные фразы («Эй, подвинься!» или «Что за наглость, сейчас моя очередь!»), то не тогда, когда слушала ушами, а когда реплики словно сами просачивались в сознание. И хотя большей частью за столом раздавался лишь звон серебра и хрусталя, мне хватало и этого, а если прибавить болтовню Лидии и Бесси, то замок уже не казался таким пустынным и чужим, как вначале. «Пссст! Проснись, соня!» — слышалось в тишине, и встрепенувшийся канделябр поспешно зажигал свечи.

Я всегда чувствовала, где находится Чудище. Если далеко, можно было не обращать внимания, а если близко, это походило на шелест ветра в высоких кронах, от которого никуда не деться. Можно не замечать, но он все равно будет шелестеть, сколько ни притворяйся, будто не слышишь. Так и выходило.

— Чудище, — не выдержала я где-то через неделю после памятного обморока, — ты всегда так подкрадываешься?

— Мне нравится за тобой наблюдать. Мешаю?

— Н-нет… — замялась я от неожиданности. — Не особенно.

В зеленых лесах за окном моей спальни стали мелькать проблески осеннего багрянца, и я снова стала кутаться в плащ во время дневных поездок. О родных я старалась не вспоминать, гоня прочь все мысли о них и о доме. Я почти заставила себя забыть о словах Чудища, сказанных как раз перед тем, как я потеряла сознание, однако именно из-за них я предпочла никогда не заглядывать в будущее. Когда родные все же являлись в мои мысли — а они являлись, чаще всего во сне, но и наяву не уходили далеко, несмотря на холодный прием, — я представляла их такими, какими запомнила перед отъездом. Старалась не думать, насколько выросли близнецы, удалось ли отцу с Жером пристроить еще одну комнату, как они хотели. Я не позволяла себе мечтать о встрече. И где-то глубоко-глубоко, на самом донышке, чтобы при всем желании не достать, пряталась мысль, что я не смогу сейчас оставить свое Чудище, даже если представится случай. Я по-прежнему скучала по родным и хотела бы повидать их, но только не ценой возможности снова вернуться сюда, в замок. Однако ощущения эти оставались смутными и зыбкими, а четко я осознавала только одно: чтобы избежать невыносимых страданий, о прошлой жизни надо забыть.

Каждый вечер, перед тем как подняться к себе после ужина, я слышала неизменный вопрос Чудища: «Красавица, ты выйдешь за меня замуж?» И каждый вечер, скрепя сердце, закрыв глаза и отбросив все мысли, я отвечала: «Нет, Чудище».

Проливные осенние дожди давали знать о себе даже здесь, на заколдованных землях. Однажды в октябре небо весь день хмурилось, и вечером я никак не могла заснуть, а мрачные свинцовые тучи нависали все ниже и ниже над высокими башнями замка. Наконец далеко за полночь по стеклам забарабанили первые капли, но заснуть мне все равно удалось лишь под утро. Я увидела сон. В нем были мои родные, и, хотя я встречалась с ними во сне уже не первый раз, никогда прежде сон не казался таким похожим на явь.

Они завтракали — я отчетливо ощутила запах густой овсянки, которую Грейс раскладывала по мискам. За кухонным столом велись одновременно два разговора: отец с Жервеном добродушно спорили о том, как распиливать половицы, а Хоуп рассказывала Грейс, что Мелинде удалось отыскать в своих запасах зеленые нитки как раз под тот зеленый хлопок, из которого она хотела шить платье. Хоуп между делом нарезала хлеб, Грейс расставила наполненные миски, а отец передал тарелку с жареной ветчиной. Близнецы уже вовсю орудовали ложками — Ричард, держа ложку вверх ногами, с веселым хлюпаньем размазывал по дну миски кусок хлеба. Мерси старательно помогала, пока не вмешалась мама и не остановила ее, заодно перевернув ложку в руке сына.

• Предыдущая
• 32/43
• Следующая