Красавица - Мак-Кинли Робин - Страница 37

• Предыдущая
• 37/43
• Следующая

— Это явно тебе! — Я перекинула платье Грейс.

Она слишком поздно протянула руку, и водопады золотистой ткани заструились по ее плечам и коленям. К платью прилагались туфли, гребни для волос, усыпанные рубинами, и длинные нити рубинов на шею.

В глубине сумки лежало нефритово-зеленое платье, украшенное изумрудами, для Хоуп, а еще два длинных вышитых плаща с капюшонами и мягкие сафьяновые перчатки, отороченные белым мехом. Ниже обнаружились наряды для отца и Жервена, а на самом дне, в небольшом узелке, который я чуть не проглядела, — платьица и шапочки для малышей, крошечные шпильки с жемчугом и сапфирами и мягчайшие шерстяные одеяльца.

Гостиная сверкала, будто королевская сокровищница. Оставалось только диву даваться, как все это поместилось в одной седельной сумке, а ведь еще была вторая, тоже набитая битком, к которой я даже не успела притронуться. Хоуп, обмотав шею ниткой изумрудов и перекинув через руку зеленую шаль, шелковая бахрома которой ниспадала до самого пола, со вздохом подхватила со стола крошечное платьице.

— Сколько я мечтала принарядить близнецов, не получается — они ведь мигом из всего вырастают. А такая красота мне и не снилась. Не знаю, что мы со всем этим будем делать, но мне просто смотреть на это все — уже приятно. Спасибо тебе, Красавица, дорогая! — Хоуп поцеловала меня в щеку.

— Не возьму я подарков от Чудища! — заявил отец. — Откупиться решил? Пусть забирает свои сокровища и вернет нам нашу девочку.

— Отец, прошу тебя, считай, что их подарила я. Оставьте их на память обо мне.

Он опустил взгляд и неуверенно погладил меховой воротник подаренной куртки.

Жер вздохнул:

— Я все равно не понимаю. А не понимать я не люблю. Сразу чувствую себя несмышленышем, которого мать пугает страшными сказками. Но я сделаю как скажешь, если тебе так будет приятнее. — Он взял со стола берет и покрутил на пальце. — Наверное, Чудище души в тебе не чает, раз так щедро одаривает твоих родных. — (Отец хмыкнул, но ничего не сказал.) — Спасибо вам обоим, — поблагодарил Жервен и тоже поцеловал меня в щеку. — Всегда любопытно было, каково это — нарядиться знатным вельможей. Вот и случай представился. — Он надел берет задом наперед, низко надвинув на лоб, и кончик пера защекотал ему подбородок. — Да, совсем другим человеком себя чувствуешь, — сказал он, сдувая перо с губ.

— Выглядишь точно другим, — рассмеялась Хоуп.

— Представляете, какой фурор я произведу, когда заявлюсь в кузницу в этом берете и белых атласных лосинах? Эх, жаль, я не догадался заодно попросить новые мехи в кузницу. Тут, кажется, одно перо как раз в их стоимость выйдет.

Он перевернул берет как положено, а Хоуп набросила ему на плечи плащ и принялась застегивать золотые пряжки и цепочки. Жер стоял смирно, улыбаясь уголком губ. Наконец Хоуп закончила возиться и отошла. Мы все посмотрели на Жервена. Он был все тот же, родной и знакомый Жер, но в то же время какой-то другой. Такой Жер мог бы запросто командовать армией. Густые волосы спрятались под беретом, открывая высокий лоб и прямые гордые линии бровей и губ.

— По-дурацки я себя чувствую, — признался он. — Не смотрите на меня так.

Жер стянул берет и плащ, превращаясь обратно в мужа Хоуп и самого искусного кузнеца на ближайшие полдюжины городков.

— Ты выглядел как принц, — улыбнулась Хоуп.

— Вот любящая жена, — похвалил он, обнимая ее за талию.

Оставив парчовое платье струиться со спинки стула на сиденье блестящим каскадом, Грейс поднялась и стала зажигать свечи и лампы в дополнение к камину.

— Красоваться — так при ярком свете, — пояснила она и, проходя мимо, поцеловала меня и шепнула украдкой: — Спасибо, милая. Пусть мне некуда его надеть, я буду смотреть на него каждый вечер и вспоминать тебя. И даже твое ужасное Чудище постараюсь помянуть добрым словом.

Я улыбнулась. Отец встал и тоже улыбнулся, но улыбка его была печальной.

— Хорошо, милая моя, будь по-твоему — ты снова одержала верх, но к этому, впрочем, мы уже привыкли. Я, как и Жер, ничего не смыслю в чарах, но, раз мы в их власти, я сделаю, как ты скажешь, и удовольствуюсь тем, что есть — твоими рассказами. Но на эту неделю ты полностью наша.

— Я надеюсь, — кивнула я.

Вскоре после этого мы разошлись спать. Я спохватилась, что так и не сказала Грейс про Робби.

«Завтра, — решила я. — Сегодня и так слишком много всего сразу. Но дольше тянуть нельзя».

В моей чердачной каморке все осталось по-прежнему — разве что чуточку чище. Грейс наводила порядок куда лучше меня. Постель была не пыльной и отсыревшей за полгода, а чистой, свежей и аккуратно заправленной — я перед отъездом заправляла гораздо небрежнее. Усевшись на сундук под окном, я поглядела на темнеющий за лугом лес.

Мысли невольно возвращались к прошедшему вечеру, к нашей беседе у камина, когда я пыталась оправдать мое Чудище в глазах родных. Теперь я разобралась, что произошло, но не могла рассказать своим близким: только здесь, дома, я осознала истину, на которую благополучно закрывала глаза последние несколько недель в замке. Я полюбила Чудище. Родные не стали мне менее дороги, но дороже его для меня никого нет. Я вспомнила о непонятном колдовстве, о загадке, которую, по словам Лидии и Бесси, мне предстояло разгадать, но все это вдруг отступило на задний план, причем без особых усилий с моей стороны — я просто забыла об этом думать.

Я пробуду с родными целую неделю!

Дом затих, но тишина эта мало походила на ту, в которой я прожила последние полгода. Тени за окном двигались лишь в такт луне, и никаких посторонних отзвуков до моих ушей не доносилось, сколько я ни напрягала слух. Прокравшись вниз, я пошла в конюшню. Доброхот ненавязчиво заигрывал с новой кобылкой, и та не сказать чтобы отвергала его знаки внимания.

— Не припомню, чтобы к лету планировался жеребенок, — протянула я. Конь потерся об меня мордой. — Да ты все равно не слушаешь.

Я сняла уздечку с крюка, и Доброхот, вскинув голову, посмотрел на меня вопросительно, но я всего лишь вынула из оголовья красную розу, а потом накинула уздечку обратно. Конь успокоился.

— Спокойной ночи, малыш, — попрощалась я, похлопав его по обширному крупу, и неслышно пробралась обратно в дом.

Взяв на кухне глубокую плошку, я наполнила ее водой, потом на цыпочках поднялась к себе на чердак и поставила плошку с розой на подоконник. Только теперь я поняла, как сильно устала. Я разделась, легла в постель и заснула, едва коснувшись головой подушки.

Два дня пролетели на одном дыхании. На третий день Доброхота и Сидр обнаружили на лугу у заколдованного ручья, где они мирно паслись бок о бок, самостоятельно выбравшись из конюшни. Доброхот, ко всеобщему удивлению, вдруг заартачился, когда Жер пошел его отлавливать, и не подпустил его к кобыле, которая стояла смирно, навострив уши, и ждала, что будет дальше. Сперва я наблюдала за спектаклем с кухонного порога, рассеянно жуя бутерброд с черничным вареньем, сваренным Грейс, затем не выдержала и пошла на луг.

— Твоя болонка-переросток, оказывается, умеет показать норов, — пожаловался Жервен, улыбаясь.

— Давай я попробую. Иначе будем целый день за ними гоняться. Ну что ты, дурачина, — обратилась я к Доброхоту, который, заслонив собой кобылку, наблюдал за моим приближением. — Порезвиться ты уже порезвился — ночь напролет, как я погляжу. Так что теперь не балуй. Долг зовет. — Отступив на несколько шагов, я протянула ему на раскрытой ладони остатки бутерброда с вареньем. — А будешь плохо себя вести, отправлю в коровник.

На мгновение наши взгляды скрестились, и Доброхот, вздохнув, покорно опустил голову, подошел ко мне и ткнулся губами в ладонь.

— Тяжеловоз, — поддразнила я любя и накинула на шею коня припасенный недоуздок.

Доброхот только ухом дернул, когда Жер заарканил кроткую Сидр. Мы повели лошадей обратно в конюшню, при этом Доброхот всю дорогу обнюхивал мои карманы в поисках хлеба с вареньем.

• Предыдущая
• 37/43
• Следующая