Дитя лета - Райс Луанн - Страница 57

• Предыдущая
• 57/72
• Следующая

Лили стояла в сторонке, наблюдая, как они с Лаэмом беседовали и смеялись, как Лаэм показывал ей ноутбук с пульсирующей зеленой точкой Нэнни рядом с бухтой Бостона.

– Почему она здесь? – спрашивала Роуз уже в который раз, потому что ей нравилось получать на это один и тот же ответ.

– Нам не дано об этом знать, – отвечал Лаэм, поглядывая на Лили. – Но нам с мамой кажется, что ей хочется быть с тобой рядом.

– Но она же меня не знает!

– А мне думается, что знает, – отвечал Лаэм.

– Но я же девочка, а она – кит. Мы же с ней никогда не разговаривали, не играли, не плавали вместе. Мама вышила мне про нее много картин, и они висят у меня на стене, но она-то меня не знает.

– Я тебе расскажу об этом вот какую историю, – сказал Лаэм. – Историю о том, каким образом Нэнни может тебя знать. Это история о морском ястребе и черной кошке.

– Но… – засомневалась Роуз.

Однако зеленые глаза распахнулись, и лицо озарила улыбка. И как раз в это время откуда ни возьмись появилась физиотерапевт, чтобы предупредить Роуз о том, что ее ждет по возвращении домой. Она показала ей, как держать левую руку и позвоночник, и проверила, имеются ли у Лили координаты службы послеоперационного наблюдения, расположенной неподалеку от Кейп-Хок. Лили заверила ее, что имеются.

Когда врач ушла, Роуз вдруг сникла. Она посмотрела на Лаэма, словно ждала, чтобы он подбодрил ее историей о ястребе и черной кошке.

Лили тоже хотелось послушать. Она решила, что он сразу же приступит к делу и поведает Роуз свою историю, чтобы отвлечь ее от довольно суровой программы, только что намеченной терапевтом. И несмотря на то что предписания были очень полезными и даже в каком-то смысле развлекательными, Лили понимала, что Роуз это встревожило. Сам Лаэм тоже, казалось, встревожен и озабочен.

– Это ведь не игрушки, Роуз, ты же понимаешь? – спросил он.

Она вскинула голову, словно желая узнать, о чем он говорит. Но, наверное, успела прочесть что-то по его глазам – глазам родственной души, знающей все об ее чувствах, – потому что она просто покачала головой и затем наклонила ее так низко, что подбородком коснулась груди. Когда она снова подняла лицо, оно было мокро от слез.

– Я помню, как это было тяжело, – сказал Лаэм.

– Что вы имеете в виду? – спросила девочка. – Вы тоже проходили курс послеоперационной терапии?

– Да, – сказал Лаэм. – Сначала он длился шесть месяцев, а потом еще год.

– Когда вы лечили руку?

Он кивнул:

– Мне пришлось всему учиться заново. Самым простым вещам.

– Например?

– Ну, например. Руки не было, а ощущение было такое, что она на месте. Иногда ночью я просыпался и тянулся за стаканом воды левой рукой. Как если бы он была цела. Все падало, и я очень смущался и переживал. Но ведь если я ее чувствую, то, стало быть, она на месте? А ее не было. И я – как бы это сказать – ужасно злился…

– Со мной тоже такое бывает, – тихо призналась Роуз.

– Готов поклясться, что бывает, – шепнул он ей в ответ.

– А еще что?

– Еще я стал учиться делать все только правой рукой. В том числе то, что обычно делал левой. И мне приходилось добираться ею до любой части тела, отчего правое плечо ужасно болело. Кроме того, нужно было научиться действовать левым плечом, ведь, несмотря на то что руки не было, оставались плечевые мышцы, и они умели сокращаться, и я учился использовать это свойство.

– Я тоже умею дотягиваться до всех частей тела одной рукой, только левой. Я делаю это потому, что не хочу, чтобы кто-нибудь толкнул меня в сердце.

– Я вижу в этом определенный смысл, – сказал Лаэм.

– Но из-за этого я вся перекручиваюсь и нарушается осанка! А мне нет до нее дела!

Мне тоже было не до того, Роуз. Потому что заботило только одно: научиться делать одной рукой в два раза больше. Но ведь ты же все-таки хочешь ходить и держаться ровно? Даже если думаешь, что не хочешь. Ведь ты хочешь, чтобы у тебя был ровный позвоночник, верно? Ну-ка давай посмотрим, что нам тут велено делать. Ага… «Беречь сердце, следить за спиной». Что еще?

– Пользоваться обеими руками! – сказала Роуз и захихикала.

– Нуда, как же мы забыли? – воскликнул Лаэм, прикинувшись, что он что-то записывает в воображаемый блокнот. Увидав, что он держит этот мнимый блокнот протезом, а пишет здоровой рукой, Роуз замерла. Лили видела, как внимательно она наблюдает, и ее охватило чувство благодарности к Лаэму. У нее и самой таяло сердце, когда она смотрела на него, поэтому она притихла и просто слушала их разговор.

– А что вы чувствовали? – наконец спокойно спросила Роуз.

– Когда мне надели протез? Видишь ли, он-то как раз и послужил причиной того, что мне пришлось еще целый год ходить на курс терапии. Чтобы научиться грамотно пользоваться протезом.

– Наверное, вам все это время было очень грустно, – посочувствовала Роуз.

– Это точно. – И вдруг взглянул на нее: – А ты откуда знаешь?

– Потому что мне тоже бывает очень грустно, – ответила девочка. – Я тоже кое-кого потеряла. Вы потеряли брата, а мы с мамой тоже кое-кого потеряли.

– Роуз? – вмешалась Лили, понятия не имея, о чем она собирается говорить.

– Моего папу, – продолжала Роуз. – У меня никогда не было папы. А тот, что был, меня не хотел.

– Роуз, ты тут ни при чем, – сказала Лили. – Причина того, что его нет в нашей жизни, заключается вовсе не в тебе!

– Не важно, какова причина, важно, как она это ощущает, – сказал Лаэм, держа Роуз за руку. И впервые за долгое время Лили почувствовала раздражение. Он должен был согласовать это с ней, с Лили, и убедить Роуз в том, что вовсе не она оттолкнула отца!

– Во мне, – прошептала Роуз. – Поэтому мое сердце плохо работает.

– Знаешь, у меня тоже бывало такое ощущение, – сказал Лаэм, – я тоже винил себя в смерти брата, ведь я был рядом и я был старшим. И все время думал: нужно было лучше его защищать! Быстрее плыть, спасать – и вообще на его месте должен был оказаться я, а не он.

Лили застыла, вспомнив о том, что он рассказал ей в ту ночь.

– И вы подумали, что акула откусила вам руку, потому что вы плохой? – спросила Роуз.

– Да. Долгое время я думал именно так.

– Вот и я тоже так – думаю, что, наверное, я плохая, если у меня нет папы.

– Родная моя… – всполошилась Лили и запнулась в поисках нужных слов.

– Но знаешь, Роуз, на самом деле это не верно, – снова заговорил Лаэм. – И ты это знаешь, ведь знаешь? Ты у нас самая чудесная девочка. Просто всякое бывает в жизни. Ты родилась с пороком сердца, но не потому, что ты такая плохая. Если бы это было так, то у тебя не было бы такого доброго, нежного сердца – самого прекрасного на свете.

– И акула укусила тебя не потому что вы плохой, правда ведь?

– Правда. – И тут Лаэм оглянулся на Лили. – Ив конце концов я это понял.

– А когда вы это поняли?

– Когда родилась ты.

– Честное слово? – подскочила Роуз.

– Честное слово, – кивнул в ответ Лаэм.

Довольная, что нашла, чем занять руки, Лили вышивала и «поглядывала на Лаэма и Роуз. Она услышала историю Лаэма в их последнюю ночь в Мельбурне и теперь наблюдала, как распахнулись глаза Роуз, когда она узнала, что причастна к ней. Лаэм – просто подарок судьбы для нее, подумала Лили. Роуз считала себя настолько плохой, что от нее отказался отец. Но появился Лаэм и убедил ее в обратном. В том, что именно она своим появлением на свет помогла ему вернуть веру в себя.

Пристроившись чуть сзади, Лили тихонько вышивала, давая возможность своей дочери, у которой не было отца, и человеку, у которого не было дочери, вести свой разговор. И пыталась представить, что же будет дальше.

Энн Нил стояла в саду между гостиницей и парковкой и срезала цветы на столики в обеденном зале. На голове у нее была широкополая соломенная шляпа, а в руках – плоская корзина, постепенно заполнявшаяся свежими цинниями, львиным зевом, живокостью и космеей. Она прекрасно знала, что Камилла устроилась в кресле-качалке на пороге гостиницы и наблюдает за каждым ее движением. Этот сад был показательным выступлением Камиллы – она долгие годы создавала и холила его. И хотя порой Энн чувствовала себя со свекровью немного неловко, она бесспорно признавала за ней право на звание истинного творца и хозяйки сада.

• Предыдущая
• 57/72
• Следующая