Погонщики туч - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/16
• Следующая

Но никто не хотел слушать его рассказов, и сам Василий смолк — не до воспоминаний было.

Шура неотрывно глядела только назад — на исчезающее облако, все более превращающееся в серую дымку обезвоженной пыли. Оно было почти прозрачно, лишь в центре сохранилось желтовато-серое ядро.

— Не успеем. Не успеем… — твердила девушка. — Придется опять возвращаться на море. И опять все равно не довезем.

Идя на небольшой высоте, самолет поравнялся с измятой верхушкой горы, клочки облака зацепились за ее крутые склоны. Затем самолет понесся над четкой, словно рейсфедером проведенной, линией баскунчакской дороги, построенной когда-то специально для вывоза на Волгу соли из этого знаменитого озера, которое тысячи лет может снабжать солью весь Советский Союз.

Волга была почти рядом. На горизонте голубой лентой блестела Ахтуба ее левый проток. Набирая скорость, лейтенант повел самолет на снижение, развернулся над деревянной пристанью, у которой в ряд стояли тяжелые баржи с солью, и бреющим полетом пошел над водой. Едва ли десятая часть облака, привезенного с моря, серела сзади на буксире.

Теперь самолет следовал по прихотливым извивам реки, слева мелькали бесчисленные острова с жирной зеленью и пестрыми камышами. Лейтенант не отрывал глаз от показателя скорости. А Шура все смотрела на облако и грустно покачивала головой.

«Поздно уже. Все напрасно», думала она.

Как всегда, прибор оказался точнее глаза. Девушка не могла уловить никакого изменения; ей казалось, что облачко все еще продолжает таять, а прибор уже отметил новое понижение скорости, что означало увеличение веса облака.

Через полчаса стало ясно, что понижение скорости не случайное. Действительно, таяние облака прекратилось, даже больше того — оно вновь начало обрастать водой за счет испарения Волги.

Когда над зелеными, изрезанными бесчисленными арыками островами встала амфитеатром голубоватая гряда высокого берега и белый силуэт сталинградских зданий на нем, скорость самолета спустилась до 240 километров в час. И стало на глаз заметно, что облако вновь становится плотной, непрозрачной массой.

Зорин вывел свой самолет выше Сталинграда — там, где огромный город-гигант, протянувшийся на полсотни километров по берегу Волги, заканчивается Металлогородом. Широкая блестящая полоса реки уводила их к горизонту, как асфальтовая дорога. Слева, почти возле самого самолета, вздымались крутые, изрезанные оврагами обрывы; справа расстилалась плоская равнина, дымчато-голубая у горизонта.

220… 210… 200… — указатель скорости показывал неуклонное падение. 190… 180… — в матовом тумане снова скрылись бусы конденсаторов. Повеселевшая Шура снова стала строить заманчивые планы полета над Саратовом. Когда на правом берегу показались в зелени садов дома Камышина, облако на буксире у самолета было уже гораздо больше, чем над Каспийским морем.

— Когда же наконец будет Саратов? Скорее бы! — волновалась Шура.

За стеклами самолета мелькали такие знакомые места. Вот в кустах белеют палатки. Здесь Шура была в пионерлагере. Отвесная стена возвышается над рекой — это знаменитый бугор Стеньки Разина. «Сколько же до Саратова километров сто семьдесят? Целых сто семьдесят километров еще!», с ужасом думала она.

И еще один человек думал о предстоящих 170 километрах если не с ужасом, то с сомнением. Это был Зорин. Скорость самолета продолжала снижаться. Приближалась противоположная крайность. Вес облака скоро должен был пересилить тягу самолета, и Зорин тогда вынужден будет совершить посадку.

150… 140…. Зорин физически ощущал громадную тяжесть облака. На каждом повороте самолет катастрофически терял скорость — вот-вот начнет проваливаться. В пределах длины канатов Зорин свободно маневрировал, но, как только они натягивались, инертная масса водяного пара, продолжая движение в прежнем направлении, увлекала самолет за собой.

Неподалеку от большого села летчик окликнул Шуру:

— Выбирайте огород, Шура, будем поливать.

— Что случилось? — заволновалась девушка. — Ведь это же Золотое, каких-нибудь сто километров. Постарайтесь уж!

Но тянуть было невозможно. Быстро растущее облако прижимало самолет к воде. Выбрав низменный берег, летчик сделал пологий разворот и вывел тучу на правую сторону. Скорость самолета была чуть-чуть выше посадочной.

— Ну, держитесь! — крикнул Зорин. — Пойду над сушей, чтобы облако не росло больше. Шура, прошу вас, станьте у рубильника. В крайнем случае, придется сбросить часть тучи. Парашютов не надевайте, все равно слишком низко. Ну, рискуем, товарищи! Иди сюда, Вася, ищи свою деревню. Ты узнаешь ее сверху?

Рано утром, когда Василий еще дремал в самолете, в Саратов приехал для проверки опытов представитель Сельскохозяйственной академии — профессор Феофилактов. Это был очень подвижной и сухой старик, такой загорелый, что он казался насквозь прокопченным и не мог уже больше стареть. Он оказался университетским товарищем профессора Хитрово. И хотя в университете они знали друг друга по фамилиям, сейчас старики встретились, как закадычные друзья, и полдня провели в кабинете Хитрово, перебирая студенческие воспоминания.

— А помните «Царя Федора», когда Станиславский был еще молодым? говорил Хитрово.

— А помните Татьянин день, как мы с гитарами… — вторил Феофилактов. И эту черноокую… пела еще… как ее… я встретил ее в прошлом году на Петровке. Глубокая старуха.

— А Тимирязева, Клементия Аркадьевича? Я ему четыре раза ходил сдавать. Он мне сказал еще: «Вы выдающийся студент. За сорок лет никто не отвечал мне так безобразно».

— Приятно вспомнить! Приятно вспомнить! Несколько раз, спохватившись, гость начинал расспрашивать об опытах группы Нерубина, но Хитрово переводил разговор. Он чувствовал себя в щекотливом положении — не мог одобрительно отозваться о работе, в которую не верил, и не считал удобным осуждать своих прогивников за глаза.

— Вернется племянница, введет вас в курс, — говорил он и опять старался свести разговор на приятные воспоминания.

— Так это ваша племянница? — удивился приезжий. — Подумайте, какое время подошло! Яйца курицу учат. Когда же это мы успели постареть? Вчера еще боролись с авторитетами, а нынче — сами авторитеты, проваливаем чужие проекты.

Хитрово кисло улыбался, слушая шутки Феофилактова.

«Шутки., шутками, — думал он, — а может, и правда, я старею. Мне кажется — осторожность, а молодежь видит косность. По-моему — опыт, а по их мнению — предрассудки. Трудно судить о себе, со стороны виднее. Неужели же они правы? Нет, не может быть». И старый профессор, волнуясь, барабанил пальцами по стеклу.

Из окна института открывался великолепный вид на зеленые улицы города, сверкающую, словно расплавленным металлом залитую Волгу и на далекие, подернутые лиловатой дымкой окрестности. Необъятный купол неба, водянисто-голубого у горизонта и яркосинего в зените, дышал сухим зноем.

— Устойчивый антициклон, — заметил Феофилактов, — А это что? Дождь, кажется. — Дальнозоркий старик заметил на горизонте серую тучку и отлогую полоску тумана за ней.

— Откуда дождь? Не может быть!

Некоторое время оба профессора внимательно вглядывались в быстро растушую тучу. Затем из коридора донеслись взволнованные голоса, топот бегущих вперегонку каблучков. Дверь стремительно распахнулась, какая-то быстроглазая девушка скороговоркой кинула:

— Александр Петрович, скорее… Шура!

Из окна видно было, как по двору, перегоняя друг друга, бегут к Волге работники института: впереди всех — шустрые лаборантки, за ними вперевалку научные сотрудники, позади всех — швейцар Архипыч. Позументы не позволяли ему терять солидность даже при чрезвычайных обстоятельствах.

Феофилактов, не спрашивая хозяина, с неожиданным проворством устремился вниз по лестнице. И сам профессор Хитрово, постояв в нерешительности, махнул рукой и выбежал из кабинета.

• Предыдущая
• 11/16
• Следующая