Восхождение денег - Файбисович Илья - Страница 13

• Предыдущая
• 13/22
• Следующая

Вот что интересно: пока новые центры на севере континента усиленно перенимали и улучшали разработанные итальянцами приемы ведения дел, одна страна выглядела совершенно чужой на празднике финансовой жизни. Изобилие драгоценных металлов сыграло с прежде грозной Испанией злую шутку. Она не построила отвечающую запросам времени финансовую систему и в поисках наличности обращалась к купцам из Антверпена, обещая расплатиться по приходе следующей партии серебра. Жители Мадрида так толком и не поняли, что настоящие деньги – там, где кончается металл и начинается кредит, и жестоко поплатились за это: с 1557 по 1696 год испанская монархия по меньшей мере четырнадцать раз полностью или частично отказывалась рассчитываться со своими кредиторами. С таким отношением к делу и всего серебра Потоси было недостаточно, чтобы исправить репутацию ненадежного заемщика. В новом мире власть принадлежала банкирам, а не банкротам.

Специалисты по истории вопроса расходятся в оценке влияния взрывного развития финансов начиная с XVII века на ускорение роста всей экономики, начавшегося в Великобритании в конце XVIII века, а затем распространившегося на Западную Европу и крупные европейские поселения в Северной Америке и Австралии⁴⁰. Ни один человек в здравом уме не будет спорить с тем, что финансовая революция предшествовала революции промышленной. Решающие шаги в текстильной промышленности и металлургии – а именно эти отрасли находились в авангарде революции – были сделаны практически без помощи банков, это правда⁴¹. Но роль последних в развитии событий на континенте была гораздо больше, чем в Англии. Не стоит расходовать время на тщетный поиск железной причинно-следственной связи, вроде “усложнение кредитных отношений подтолкнуло экономику к росту” или “экономический рост повлек за собой скачок в финансовом мастерстве”. Скорее всего, процессы развивались независимо друг от друга и черпали силы из своих внутренних источников. И там и там налицо были основные признаки эволюционного процесса: непрерывные мутации (в виде технологических прорывов), умножение видов (создание фирм все новых типов) и проколотые равновесия (кризисы, отделявшие выживающие фирмы от вымирающих).

Сам Адам Смит отзывался о финансистах с одобрением: “Благоразумные банковские операции, заменяя бумажными деньгами значительную часть этого золота и серебра… [создают], если позволено употребить такую метафору, своего рода воздушный путь, дают стране возможность как бы превращать большую часть ее дорог в хорошие пастбища и хлебные поля и таким образом весьма значительно увеличивать годовой продукт ее земли и труда” [12]. Столетие после публикации, в 1776-м, его “Богатства народов” – период расцвета в Европе и Северной Америке банков самых разных типов. Дольше других были известны дисконтные банки, помогавшие внутренней и международной торговле благодаря операциям с векселями. В эпоху Смита в Лондоне уже обосновались известные и очень успешные компании вроде банка братьев Беринг, что специализировался, говоря современным языком, на межатлантических коммерческих операциях. Законодательство располагало к тому, что почти все английские банки функционировали в форме частных товариществ; одни сосредоточили свои усилия на квадратной миле Сити, коммерческом и финансовом центре Лондона с многовековым стажем, другие уделяли свое внимание в основном состоятельным землевладельцам. Вот почему “деревенские банки” расцветали вместе с сельским хозяйством своей страны – и вместе с ним падали вниз.

Главное отличие природной эволюции от эволюции финансовой – в той роли, которая играется “разумным замыслом”, пусть во втором случае речь и идет о человеческом, а никак не божественном вмешательстве. Шаг за шагом, никуда не торопясь, Банк Англии, чья монополия на печать банкнот была вновь подкреплена в 1826 году, принимал на себя все больше общественных обязательств, открывал отделения вдали от крупных городов и брал под свой контроль выпуск бумаг деревенских банков”[13]. Постепенно банк вживался в роль главного посредника между частными кредитными учреждениями. Все большая часть взаимных расчетов проходила через его штаб-квартиру в грандиозном комплексе на Треднидл-стрит. Его действия сковывали лишь законы о ростовщичестве, устанавливавшие верхний предел ставки по векселям, но в 1833 году были упразднены и они, что позволило крупнейшему банку в Сити полноценным образом использовать свое положение. Чем дальше, тем с большим единодушием участники денежного рынка считали учетную ставку Банка Англии самой низкой ставкой по краткосрочным займам посредством дисконтирования векселей.

Вопрос о разумном соотношении между резервами Банка Англии и количеством банкнот в обращении ожидал решения долгие сорок лет. Дж. Хорсли Палмер, председатель банка в 1840-х, говорил, что объем резервов должен определяться масштабом дисконтной деятельности банка, при условии, что треть его в любом случае будет обеспечиваться золотой монетой или слитками. Премьер-министр сэр Роберт Пиль был настроен скептически: его воображение рисовало избыточную печать банкнот и следующую за этим инфляцию. Доверившись инстинкту, в 1844 году он провел через парламент банковский акт, разделивший Банк на две части. Отныне коммерческие интересы Банка блюл его банковский отдел; эмиссионный отдел получил от своих создателей ценных бумаг на 14 миллионов фунтов, а также золото в монетах и слитках для обеспечения торгового баланса с внешним миром. Совокупный номинал банкнот в обращении не мог превышать суммы золотых резервов и ценных бумаг банка. Потрясшие экономику в 1847, 1857 и 1866 годах кризисы дали понять, что в смирительной рубашке могущественный банк был не в силах противостоять оттоку ликвидности, и действие закона было временно приостановлено[14]. Банковская паника отправила на дно прежде неуязвимый банк Overend Gurney, заставив редактора уважаемого журнала “Экономист” Уолтера Бейджгота переопределить роль банка в кризисных ситуациях в качестве “кредитора последней инстанции” с полномочиями на свободную раздачу (дорогостоящих) кредитов нуждающимся в ликвидных активах компаниям⁴².

Давайте скажем сразу: Бейджгот так и не решил главную денежную проблему Викторианской эпохи. Ни ему, ни великим экономическим мыслителям xix века не удалось поколебать принцип, заложенный Исааком Ньютоном в бытность его смотрителем монетного двора: фунт стерлингов должен по первому желанию обмениваться на золото в точно установленном отношении, а именно 3 фунта 17 шиллингов и десять с половиной пенсов за одну унцию металла. Почитайте записи бушевавших тогда споров о золотом стандарте и убедитесь: в своем почтении, если не трепете, к драгоценному металлу просвещенные викторианские джентльмены недалеко ушли от грубых конкистадоров XVI века. Один из грандов лондонского Сити, барон Оверстоун, выразил распространенную точку зрения: “Драгоценные металлы – единственные истинные деньги. Бумажные обещания только потому и принимаются в качестве денег, что они являют собой воплощение денег металлических. В противном случае они лишь лживые самозванцы. На металл свои бумажки могут обменять один, два, несколько вкладчиков, но никак не все, а значит, это именно бумажки, но не деньги” ⁴³. Если бы предложение денег в экономике так и осталось намертво привязанным к количеству монет и золотых слитков в хранилищах Банка Англии, то, даже принимая во внимание открытие новых запасов металла в xix веке, ни о каком экономическом росте не было бы речи. Банк настолько осторожничал с выпуском денег, что с конца девяностых годов вплоть до начала Первой мировой войны стоимость всех банкнот в обращении уступала его золотым запасам! Ситуацию спасло появление и ускоренное размножение новых видов банков, в особенности тех, что работали с вкладами населения. Снятие в 1858 году ограничений на работу акционерных банков привело к преображению в коммерческих гигантов сразу нескольких скромных предприятий вроде основанного в 1833 году Банка Лондона и Вестминстера, Национального Провинциального банка (1834), Банка Бирмингема и Центральных графств (1836), к которым позднее присоединились банки Lloyds и Barclays – в 1884 и 1896 годах соответственно. После крушения Overend Gurney Британия не перестала быть благоприятной площадкой для промышленных инвестиционных банков, таких как бельгийский Societe General, французский Credit Mohilier или немецкий Дармштадтский банк. Без банков – инвесторов в промышленные предприятия еще можно было обойтись: настоящей редкостью были учреждения, нацеленные на привлечение сбережений в качестве депозитов, а по сути – неиссякаемого источника все новых ссуд и все новых процентов по этим ссудам.

• Предыдущая
• 13/22
• Следующая