Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/81
• Следующая

Возницын слушал, как где-то в разлужьи кричал коростель, как из сада, из прудов доносился немолчный лягушечий стон. Все, все – как когда-то в детстве! Ничего не изменилось. И ему казалось, что вообще он никуда не выезжал из этих своих мест, что не прошло тринадцати лет с тех пор, как пьяный шурин, Иван Акимович Синявин, увозил его, заплаканного, в неведомый и далекий Питербурх…

Наискосок от Возницына, на нижней ступеньке крыльца, сидела Алёна. Она старательно укрывала летником ноги – немилосердно кусали комары – и, наклонив голову набок, внимательно слушала рассказы брата, сидевшего рядом с Возницыным.

Она смотрела на него снизу вверх, и каждый раз ее взгляд задерживался на Возницыне.

Возницын глядел на нее, розовощекую, быстро заливавшуюся от стыда или гнева до самой шеи румянцем, с желтыми крапинками веснушек на полных руках и толстой косой. И эта рыжая Аленка, из семилетней маленькой девочки превратившаяся в крепкую девушку, казалось всегда была такой же.

И сейчас, как вчера, думая об Аленке, Возницын вспомнил Софью. Восемь месяцев прошло с тех пор, как они расстались в Астрахани. Тогда Софья обнадежила его, что князь Меншиков обещал капитану Мишукову обязательно вытребовать его весной в Питербурх.

Возницын боялся сейчас одного – как бы Софья не проехала через Москву, не увидевшись с ним.

Расставаясь в Астрахани, Возницын не надеялся, что весной получит отпуск. А теперь дела складывались у него как будто довольно удачно.

В последнее время в Питербурхе упорно поговаривали о том, что многих дворян возьмут из флота в кавалергарды (флот осточертел Возницину донельзя). А там, может быть, как-либо удастся улизнуть из армии совсем и зажить спокойно в Никольском своей семьей.

– Нет, надо вставать! Надо ехать в Москву! Авось Софья написала что-либо!

(Они условились, что Софья, проезжая через Москву, зайдет – на всякий случай – в московский дом Возницыных).

Возницын вскочил и стал одеваться.

Когда Возницын вышел на двор, он встретил Андрюшу.

– Что ты так рано поднялся? Спал бы еще! – сказал Андрюша.

– А ты давно на ногах? – спросил Возницын.

– Мое дело хозяйское. Я встаю с солнцем. За всем присмотреть надо – распустился народ без мужской руки. Маменька хоть и управляется, да все-таки – женщина! Ну, коли встал, так пойдем на речку купаться да и завтракать! Девка! Подай полотенце! – крикнул он, подходя к дому.

Из дома слышались какой-то крик, брань.

– Поставили тебя, подлую, стеречь грядки, так стереги, а не спи! – отчитывала кого-то Ирина Леонтьевна.

Послышались какие-то шлепки, и с крыльца на двор кубарем скатилась всклокоченная девчонка лет шести. Она больно шлепнулась оземь, залилась было в плаче, но, взглянув на стоявшего у крыльца помещика, разом притихла и быстро засеменила к огороду, почесывая поротую спину.

Андрюша недовольно покосился на нее.

– Вот так-то маменька умеет, а приказчик крадет, сколько влезет! – буркнул Андрюша, нетерпеливо поглядывая на дверь.

В это время с полотенцем в руках выбежала миловидная дворовая девушка. Лицо ее было заплакано. Она, стыдливо закрываясь рукавом, взглянула мельком на барина и его гостя и робко подала полотенце.

Андрюша рванул полотенце из ее рук и пошел к саду.

Проходя мимо дома, Возницын в раскрытое окно увидел за столом сытую, курносую Настасью Филатовну. Она говорила кому-то:

– Им поноровку дашь – совсем ничего делать не станут! Надобно стегать!

Они уже кончили купаться, когда по мосту кто-то проехал.

– К нам, верно, – сказал Андрюша, прислушиваясь.

На дворе залаяли кобели. Зазвенело рыскало у житных амбаров.

– К нам!

– Кто же это так спозаранку? – догадывался Возницын.

Они стали одеваться.

Уже подходя к дому, издали услышали знакомый раскатистый смех.

– Ах, это вон кто! Князь Масальский пожаловал, – узнал Андрюша. – Ну, с чем хорошим приехал? – спросил он, входя в столовую горницу.

– Всякого много: и худого и хорошего. Сидите тут, а не знаете, что царица умерла!

– Когда? – в один голос спросили Возницын и Андрюша.

– В прошлую субботу.

– Царство небесное, вечный покой! – с трудом выжимая притворную слезу, закрестилась Настасья Филатовна.

– В Москве уже присягали Петру второму!

– Он же еще младенец, – сказала Ирина Леонтьевна.

– Хорош младенец – четырнадцать лет, выше Андрюши, – улыбнулся князь Масальский.

– А ты чего, князь, весел? – спросил Андрюша.

Масальский нахмурился, напустил на себя минутную серьезность и сказал:

– Теперь наверняка в кавалергарды попадем. Теперь для коронации будут набирать. Вчера из Питербурха Митька Блудов приехал. Говорит, здесь мы не засидимся – живо вытребуют в Санкт-Питербурх! А с флотом – прощай флот! Поплавали!

– Меня в кавалергарды не возьмут, – сказал Андрюша, садясь.

– Почему так? Что ты, хуже других? – встрепенулась Ирина Леонтьевна.

– Не хуже, а ростом мал. В кавалергарды берут таких, как они, – кивнул он на товарищей.

– А ты откуда знаешь? – спросил Возницын.

– Да ведь взяли ж Горсткина, Сукина, Елизарова, – правофланговые первой роты, а я…

– Ну это еще неизвестно, – поддержал князь Масальский. – За один рост брать не станут! Сына какого-либо мелкопоместного аль приказного, будь он хоть как покойный царь Петр, – не возьмут! Берут ведь только из знатного шляхетства.

– Вот и я ж говорю, – вмешалась Ирина Леонтьевна.

– Обмундирование надо самому строить. Это больших денег стоит. Ух, и красивый же мундир! – закрутил от восторга головой Масальский. – Знаете, Аленушка, тут – алое, тут – зеленое и кругом золото!

– Да ничего особенного, – махнул рукой Андрюша. – Кафтан обыкновенный, зеленого сукна…

– А обшлага разрезные, алого цвету и по борту золотой галун, – прибавил князь Масальский.

– Камзол алый, – продолжал безо всякого воодушевления описывать Андрюша: – Да сверху этот, как его… супервест. Вот и все.

– А что это такое? – улыбнулась Алена, не запомнив, как выговаривается это мудреное слово.

– Супервест? Это сверху кафтана надевается, – словоохотливо подхватил князь Масальский. – Из алого сукна. На нем спереди вышита серебряная звезда Андрея-первозванного, а сзади черным шелком…

– Погоди, – перебил его Андрюша: – Что же Митька Блудов сказывал?

– Митька очень торопился домой. Ехал пыльный, усталый. Завтра, говорит, приезжайте в Москву, расскажу все подробно!

– Поедем, Андрюша, в Москву, разведаем, – сказал Возницын, которого не прельщали ни красивая форма, ни служба в кавалергардах.

Ему хотелось поскорее узнать, нет ли какого известия от Софьи.

– Что ж, позавтракаем и поедем, – ответил Андрюша.

– Как дунул ветер с норда – у них он называется «верховой», так мы свету божьего не взвидели. На «Принцессе Анне» от великого ветра поломало стеньги и саленги, а мою посудину так раскачало, что борты от палубы отставали… – говорил князь Масальский, по обыкновению один завладевший разговором.

Возницын сидел, не принимая участия в беседе – он думал о своем.

Оказалось, что он напрасно спешил в Москву: никаких вестей от Софьи не было. (Возницын нарочно оставил Афанасия в своем московском доме – Афонька знал в лицо Софью).

– Что такое случилось? – недоумевал Возницын. – Неужели Мишуков остался в Астрахани еще на год?

Откуда-то вынырнула ехидная мысль:

«Забыла! Разлюбила!»

«Не может быть: года не прошло и уже забыла, – успокаивал себя Возницын. – А если Афонька, чорт лупоглазый, прозевал – не был в то время дома, как приходила Софья?»

Возницын встал и вышел из палаты на крыльцо.

На лавочке возле дома сидел Афанасий. Он посвистывал, дразня индюка, а тот наливался кровью от злости и в ответ горячо бранился своей неразборчивой скороговоркой.

• Предыдущая
• 32/81
• Следующая