Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 62

• Предыдущая
• 62/81
• Следующая

В Путятине только-что отужинали…

Обычно после ужина не занимались ничем. Софья, шелками вышивавшая для тетушки салфетку, складывала работу до завтра, а сама Анна Евстафьевна оставляла в покое свои мотки шерсти, разматывать которые она заставляла бездельничавшего отставного капитана Сашу Возницына.

Тетушка приказывала ключнице принесть орехов, сырого гороху, брюквы, моченых яблок, и все втроем (Помаскина, Софья и Возницын), пододвинув скамейку к жарко накопленной печке, садились поговорить.

Где-то в углу трещал сверчок, в трубе завывал ветер. Было тепло и уютно. Приятно было сидеть, грызть орехи и слушать рассказы. Рассказывали все: тетушка – про самодуров соседей-помещиков, Софья – про поездку с Мишуковыми за рубеж, а Возницын – о житье-бытье астраханских татар или персов, в Астрахани он за четыре года хорошо познакомился с ними.

В беседе незаметно коротали остаток долгого зимнего вечера. Наконец, тетушка все чаще и чаще крестила зевающий рот, свеча уже догорала до самого шандала, и Анна Евстафьевна говорила:

– Ну, детки, пора спать!

И первая подымалась с уютного теплого местечка.

Возницын в Путятине отдыхал душой. Он никуда не отлучался из сельца – ему так хорошо было с Софьей и тетушкой! Он совсем забыл о том, что где-то есть вотчина, крестьяне, подушные подати и постылая жена. Возвращаться в Никольское он пока не думал, да и не было нужды. Возницын хотел выждать, чтобы приехать, к тому моменту, когда духовная дикастерия разберет его дело о разводе с Аленой. Он полагал, что к будущей весне дело решится. И преспокойно сидел у гостеприимной, милой тетушки Помаскиной.

Сегодня рассказывала Софья. Она вспоминала о Кенигсберге.

– Постой, Софьюшка, кто-то стучит! – перебила ее Анна Евстафьевна.

Все прислушались. В сенях раздавались голоса.

– Кто бы это там? – вскочил Возницын.

– Нет, ты не ходи, я сама, – сказала тетушка, легко подымаясь с места.

По голосу тетушки, здоровавшейся с приезжим, легко было догадаться – приехал кто-то знакомый, свой.

– Раздевайся и приходи ко мне! Поговорим! Лошадь без тебя уберут. Палашка, а ты принеси ко мне в столовую горницу ему поужинать! – отдавала приказания Анна Евстафьевна.

Затем она быстро вошла к Возницыну и Софье, ожидавшим ее, и сказала вполголоса:

– Сидите тихо! Приехал из Никольского, – и ушла, унося с собой огарок свечи.

Возницын притянул к себе Софью, и они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. Слушали.

Тетушка говорила с мужиком, раздевавшимся на поварне.

Дверь из горницы в сени была открыта – сонная Палашка, почесываясь и зевая, ходила из поварни в столовую горницу, приносила ужин. Вот шлепнула на стол краюху хлеба – нож стукнул черенками, поставила деревянную солонку. Затем принесла чашку щей – брякнула об стол ложкой. Кот Васька, услышавший звон посуды, спрыгнул с печки, замурлыкал. Палашка сердито прикрикнула на него:

– Брысь ты, окаянный!

Послышались шаги: тетушка шла с мужиком. «Какого дурака Алена прислала?» – думал Возницын.

– Ступай, Палашка! Постели ему на печке, – сказала тетушка. – Ну, Фома, садись, ешь да рассказывай!

– Спасибо, матушка-барыня! – отвечал мужик и на секунду умолк, видимо крестился на образа.

Возницын узнал его по голосу – это был глуповатый, но самый сильный во всем Никольском мужик.

Раздалось вкусное чавканье: проголодавшийся и промерзший Фома быстро ел.

Возницын и Софья сидели, не шевелясь.

– Так что ж, ты один приехал в Смоленск?

– Не, сама барыня приехадчи, – отвечал Фома.

Возницына взорвало:

– Не вытерпела – прилетела! – гневно зашептал он, но Софья прикрыла ему рот рукой:

– Ти-и-ше!

– Зачем же вы пожаловали? – спокойно спрашивала тетушка.

– Барина Лександра Артемьича ищем. Афонька сказывал – уехал за польский рубеж лечиться, а когда и скоро ль вернется – от Афоньки не дознались. Барыня его уж и на конюшне стегать пробовала.

– Вот стерва! – зашипел Возницын.

Ему стало жаль ни в чем не повинного Афоньку.

– А почему ж она сама не приехала в Путятино?

– Хотели приехать, да вчерашней вьюги испужались. Я и то чуть было не заблудился тут у вас…

– Тебя, стало быть, в проведы прислала, не слыхать ли где про твоего барина? – спросила Помаскина.

– Ага, – ответил Фома, выхлебывая дочиста чашку щей.

– Ну, так вот, теперь ступай, ложись спать! А завтра я с тобой чуть свет поеду в Смоленск. Сама все расскажу барыне. Ты наелся?

– Много благодарны, барыня-матушка!

– Ступай, я те покажу, где ляжешь. Да не разговаривай там а ложись и спи: завтра подыму чем свет!

Фома и тетушка ушли. Через некоторое время Анна Евстафьевна вернулась к Софье и Возницыну. Она плотно прикрыла дверь, поставила свечу на стол и сказала, улыбаясь:

– Каково? Счастье, что вчера метель поднялась!

Возницын вскочил с места:

– Все равно, я бы ее отсюда выкинул!

– Ну, не петушись, Саша! Дело-то пустяковое. Сиди спокойно! Завтра я еще до света поеду с этим болваном в Смоленск и скажу Алене, что ты уехал в Польшу лечиться, обещал, мол, весной вернуться в Никольское. Вот и все.

– Чтоб только дворня не сказала ему, что Саша здесь! – вставила Софья.

– Не бойся. Сейчас он уже храпит – намерзся, устал за сутки, по такой дороге едучи. А завтра я раньше его встану и не отпущу от себя ни на шаг. Ступайте, детки, спите спокойно!

– Что же ты, Аленушка, до места не доехала – почитай у самой нашей околицы остановилась? – с шутливой укоризной сказала Анна Евстафьевна, входя в хату Герасима Шилы.

– Как же ехать было, пани Помаскина: этакая завируха поднялась! Я не пустил! – ответил за Алену Герасим Шила.

– Ну, рассказывай, как живешь, как матушка? – спрашивала Помаскина, садясь на лавку.

Алена не любила Помаскиной – не могла смотреть ей в глаза. Говорила, глядя куда-то в сторону.

– Ничего, живем! Вот приехала Сашу сыскать: пропал из Питербурха неведомо куда.

– Разве денщик не сказывал?

– От того дурака толку не добьешься! Поехал, говорит, за рубеж, а куда – неизвестно.

– Он собирался сначала ехать в Оршу, а потом в Полоцк – там, слышно, лекари хорошие. Жаловался мне: едучи в прошлом годе из Питербурха в Никольское, селезенку простудил! – сказала Помаскина.

– А не говорил, когда вернется?

– Говорил. Вылечат, аль не вылечат – к пасхе, говорит, вернусь.

Алена повеселела.

– Хоть так-то бы мне сказал, я бы не тревожилась. Столь времени нет, – всего надумаешься! А тут еще из Москвы, из Вотчинной Коллегии приезжали. Над всеми сашиными вотчинами опеку назначили.

– Как опеку? – удивилась Помаскина.

– А так! Опекуншей поставили сестру Матрену. Она и просила Сенат назначить, потому что Саша, мол, безумный, его-де за помешательство в уме и из службы выключили…

– Вот оно что! – протянула Помаскина, а сама подумала: «Матреша тоже хороша. Придется Сашеньке разлучиться с милой – поехать в Никольское. Этак можно всего добра лишиться!»

– Что ж это я сижу! – схватилась Алена. – Вы промерзли с дороги, вам надо хоть чаю согреть! Верка! – кликнула она девку.

– Сидите, пани, я уже поставила, – ответила из-за перегородки жена Герасима Шилы.

– Я, ведь, Аленушка, не надолго – лошадей покормлю да и назад: у меня дома-то никого не осталось, – ответила Помаскина. – Поехала только, чтоб тебя увидеть! А, может, ты все-таки заедешь ко мне на денек-другой?

– Нет, благодарствую, тетенька! – ответила Алена. – И у меня там маменька разрывается на два дома – и в Лужках, и в Никольском.

• Предыдущая
• 62/81
• Следующая