Новочеркасск. Кровавый полдень - Бочарова Татьяна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая

В 1991 г. мы наращивали темпы работы, которая сводилась к выявлению участников и пострадавших и сбору воспоминаний. Этим, в основном, занималась Ирина Мардарь, председатель новой городской комиссии, проводившая одновременно журналистское расследование. Собранные материалы дополнились документами, взятыми у А. В. Третецкого, и в результате получилась довольно правдивая картина событий, которую Ирина изложила в небольшой книжке «Хроника необъявленного убийства», изданной в мае 1992 г. на базе новой демократической газеты «Новочеркасские ведомости».

Первый номер газеты вышел в августе 1990 года. Создание этого печатного органа воплотило нашу мечту о собственной газете, привлекло демократически настроенных журналистов и новую власть, которую мы при всех натяжках считали своей. И в последующие годы газета, переживая проблемы роста, всегда оставалась стержнем городской печати, а в августе 1991 г. сыграла особую роль.

В начале 1991 г. закончилась моя попытка перевоспитать партию. В КПСС меня все-таки приняли, и с весны 1990 г. я была членом партии, заместителем секретаря парторганизации музея. А с другой стороны, к сопредседателъству в неформальной организации «Новочеркасский культурный центр» прибавилось членство в городском правлении движения «Демократическая Россия».

Средний возраст коммунистов музея, где я работала, был больше 60, и им трудно было принять мою идеологически не подходящую кипучую общественную деятельность. После ряда выступлений в печати с требованием к партии признаться в своих грехах и покаяться, и особенно после публикации «Смотреть правде в глаза», на меня обрушились отклики недовольных. Впрочем, была и поддержка. Журналист, тогда депутат нового горсовета, Елена Тарасова опубликовала заметку: «В КПСС не должно сметь свое суждение иметь?». Пошли отклики в газете. С одной стороны, на меня, вместе с Ельциным, «вешали всех собак», с другой — защищали. Городская парткомиссия искала выход из положения.

Жаль было почтенных коллег, собравшихся на обсуждение моего персонального дела, — параграф Устава КПСС не предусматривал вины. Но я сама приняла решение и на второе собрание в январе 1991 г. по этому же вопросу пришла с заявлением о выходе из партии по политическим мотивам.

Мне всегда было искренне жаль простых, честных людей, которые в силу идеологической инерции исполняли роль статистов, одобряя и разделяя принимаемые сверху решения. И позже приходилось наталкиваться на их убежденность в своей абсолютной непричастности к грехам партии. А как же тогда преемственность» коллективная ответственность? Ведь именитые партийные чудовища взращивались голосом каждого!

Увы, не выделена в отдельное преступление эксплуатация компартией доверия людей. Вера в коммунизм и провозглашенные идеалы многим заменила религию, и богом являлся вождь. Искаженным становилось сознание и мировоззрение людей, лишенных правдивой информации и с самого детства включенных в октябрятско-пионерско-комсомольско-партийную цепь. Отказаться теперь от этого для многих означало отказаться от себя, от всей своей жизни, которую прожить заново было уже невозможно. А мы, наивные, хотели, чтобы человек вот так, запросто, зачеркнул все прожитое, в котором было и хорошее, и светлое, и раскаялся в грехах, которые не понимает и не хочет относить на свой счет.

Весной 1991 г., накануне 29-й годовщины расстрела, удалось отметить памятные места трагедии. Особый настрой этого года ощущался во всем: никто ничего не запрещал, но и не разрешал. Все словно выжидали. А мы пытались делать. И вот так, ориентируясь в политической конъюнктуре — где-то она помогала, где-то нас пытались остановить, затормозить, — мы действовали и в последующие годы.

Еще на первом митинге 2 июня 1990 г. решили, что на площади расстрела нужно установить памятный знак. А похороны Петра Сиуды, наш проход мимо НЭВЗа с короткой митинговой остановкой у проходной породили мысль о необходимости памятной доски на заводе. Этим и занимались в мае 1991 г.

Демократичность нового председателя горсовета Сергея Шаповалова, а возможно, и его тонкая политическая интуиция выражались в том, что он сам сразу решал многие вопросы, по которым приходилось к нему обращаться. И, перебираясь с ним с одного валуна на другой в каменотесном цеху, мы искали что-то, что могло стать памятным обелиском на площади. Помню, мне приглянулась розовая пирамидальная глыба, но Сергей Александрович предложил длинный сероватый кусок мрамора, который и в памятнике сохранил свой как бы склоненный вид. В течение нескольких дней отшлифовали поверхность камня и выбили скорбную дату «2 июня 1962 г». По совету священника Олега Добринского, настоятеля Свято-Михайловского храма, надпись дополнили скромным христианским крестом.

Место так же без волокиты выбрали. Вышли из Атаманского дворца и решили: здесь Камню стоять, у центрального входа в сквер с площади. Как позже рассказал один из участников демонстрации, Александр Косоножкин, в этом месте он и был ранен. Впрочем, густо полита кровью вся земля сквера и площадь у Дворца…

Установить Камень решили крепко, чтобы никто не мог его выдернуть-вытащить из земли. А такие опасения были. Поэтому 31 мая 1991 г. утром к скверу подъехал самосвал, сгрузивший в яму бетон, и стрела подъемного крана опустила в жидкую массу подготовленный камень. Выровняли его, сохранив естественный угол наклона, засыпали землей. Спасибо ребятам-демократам из СУ СКБУ — Николаю Дроботову, Александру Семенову. Кстати, это была первая городская парторганизация, активно воспринявшая перестроечные преобразования, и именно на ее территории 10 ноября 1990 г. было учреждено городское отделение «ДемРоссии».

День установки Камня — самый запомнившийся день моего рождения. Мы дружески отметили его в «курятнике», на последнем этаже Атаманского дворца, где располагалась редакция газеты «Новочеркасские ведомости». Помню подаренный мне букет огромных ромашек и темно-красную розу, неизвестно кем положенную на свежей земле у Камня-на-Крови.

В эти же дни готовили и мемориальную доску на стену заводоуправления НЭВЗа, где все начиналось. Директор завода, депутат Верховного Совета РФ Эдуард Путилов, подписав наше письмо-просьбу об изготовлении доски, уехал в Москву на сессию, и нам самим пришлось решать вопросы изготовления и установки доски.

Текст надписи сложился сразу: «Здесь началось стихийное выступление доведенных до отчаяния рабочих, закончившееся 2 июня 1962 г. расстрелом на центральной площади города и последующими репрессиями». Как думала, так и написала. Но понимала, что надо бы с кем-то согласовать, посоветоваться. И в то же время не хотелось затягивать дело, а в этом случае самое надежное — решать самим. Так и делали. Обсудили с художником Костей Сидениным эскиз, в котором он выделил разорванную пулями дату. Затем вырезал из липовой доски модель. Мы не захотели стандартного мрамора и отлили доску из металла силумина, подготовили специальные болты для крепления. Этим занимался мой соратник и земляк, старый партизан Алексей Давыденко.

И снова было чувство зыбкости: установив доску тоже 31 мая, мы просили казаков и милицию, чтобы они присмотрели за ней до открытия. Опасения наши имели под собой почву. Увы, большой заинтересованности увековечить память о своих товарищах коллектив НЭВЗа не проявил. Более того, на стол председателя горсовета лег депутатский запрос следующего содержания:

Вот так она, Доска несогласованная и Камень полулегальный имеют место быть. Время разрешило их.

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая