Болезнь Китахары - Рансмайр Кристоф - Страница 27

• Предыдущая
• 27/77
• Следующая

Когда Амбрас неожиданно наклонился вперед и тронул Беринга за плечо, тот, целиком погруженный в свое по-черепашьи медленное, сантиметр за сантиметром, лавирование, от испуга так сильно вздрогнул, что клювом «Вороны» столкнул в колючие заросли какого-то ряженого человека с набеленным лицом.

— Шут с ним. Езжай дальше, — сказал Амбрас. И, помолчав, добавил: — Эта штуковина при тебе?

Штуковина . Собачий Король редко называл вещи своими именами. Машина — эта штуковина . Радио — эта штуковина . Телевизор, стеклорез, карбидный фонарь, перфоратор — эта штуковина , та штуковина . Только для своих собак он постоянно изобретал новые, нередко заковыристые клички, ласкательные и бранные, менявшиеся, впрочем, настолько быстро, что зверье больше ориентировалось по всегда одинаковой, особой высоте голоса или свиста, каким он их подзывал. Но из осторожности они все поднимали голову, хотя Амбрас и имел в виду лишь одного из них.

— При мне? Какая штуковина? — Беринг и на службе у Амбраса от названий отказываться не желал. Как же это без названий?! Ведь самая крохотная деталька какого-нибудь механизма и та вместе с названием имела свое определенное назначение... И хотя за минувшие недели он уже привык разбираться в хозяйских штуковинах , равно как и в скупых его жестах, при случае он все же пытался мнимо недоуменным вопросом вырвать у Амбраса название. Большей частью, правда, такие попытки кончались тем, что ему же самому и приходилось называть предмет, который имел в виду Собачий Король.

— Какая штуковина, говоришь? А чем, по-твоему, можно вообще произвести впечатление на этих вот горлопанов? Метелкой для пыли? Ну, так при тебе эта штуковина или нет?

— Тут она, — сказал Беринг, на миг коснувшись рукой спрятанного за поясом пистолета. До сих пор Амбрас ни разу про оружие не спрашивал.

Поездка затянулась. Не будь на дороге людей, она заняла бы полчаса, не больше. Но в эту пятницу они добрались до горного плато, где находился аэродром, очень не скоро — когда солнце давным-давно зашло. Вдалеке уже были слышны пробные инструментальные пассажи, гулкий рокот бас-гитары. Ворота ангара купались в слепящем свете прожекторов. А у этих ворот бурлила толпа — черная река силуэтов и пляшущих теней. Похоже, здесь собралась не одна тысяча людей.

Взлетно-посадочная полоса старого аэродрома была самым широким и хорошо сохранившимся участком шоссейной дороги из известных Берингу во всем приозерье: за минувшие недели он трижды приезжал по этой безлюдной долине на плато, чтобы на несколько секунд разогнать «Ворону» до скорости, немыслимой на моорской щебенке. Но взлетная полоса, которая мчалась тогда ему навстречу, словно река из внезапно открытого шлюза, сегодня была густым и медлительным людским потоком — и где-то в нем затерялась «Ворона», безвольная щепка, черепашьим шагом ползущая к ангару.

— Что-то я не припомню... — Лили не договорила, потому что каждый в машине подумал об одном и том же: никто из них не мог припомнить, чтобы на концерт собиралась такая прорва народа, и ведь этот наплыв был связан с одним-единственным именем, которое красовалось на всех афишах, а теперь, выведенное электрическими лампочками, мерцало над воротами ангара:

PATTON'S ORCHESTRA

Невероятный ажиотаж, который вызвало это горящее, пронзаемое вспышками имя, даже моорского секретаря, казалось, поверг в полную растерянность. Бурно жестикулируя, он внезапно вырос перед ними, бурно жестикулируя, указал им место на импровизированной стоянке машин армейской колонны, а по дороге через заблокированное солдатами пространство бестолково суетился и поминутно твердил, что такая прорва народа в ангар нипочем не войдет, это немыслимо, и он, когда еще только начало смеркаться, переговорил с военной полицией, так что зрители разместятся под открытым небом, а сцена останется под крышей.

Сцену — подмостки на стальном каркасе, обвешанном светящимися спиралями и маскировочными сетями, — перенесли к открытым раздвижным воротам, и на ней еще толклись техники, все как один в форме. Пустой ангар на заднем плане, превратившийся теперь в резонатор, полный огромных летучих теней, прямо-таки вибрировал от пробных пассажей.

Телохранитель моорского секретаря проводил Собачьего Короля и его свиту на залитую слепящим светом сцену и указал, где они могут расположиться. Места на сцене представляли собой тесные закоулки между футлярами от инструментов, усилителями и акустическими колонками, в полумраке, далеко от рампы. И теперь они, так или иначе испытывая неловкость, стояли там; как вдруг со всех сторон грянул пронзительный свист — истинный кошачий концерт: публика желала наконец лицезреть своих кумиров.

Patton 's Orchestra! В зонах оккупации не было имени (не считая разве что имени мироносца) более славного — и более скандального. Благодаря вечерним шоу, транслируемым по средам всеми армейскими теле— и радиостанциями и достигавшим всех секретариатов, песни этой группы стали гимнами и шлягерами, их распевали в самых отдаленных медвежьих углах, и они вызывали бурю восторга, даже когда доносились из динамиков сквозь хрип и треск помех.

Bandleader , тощий гитарист с длиннющими, до пояса, волосами, заплетенными в косу, окрестил себя и свой «оркестр» в честь славного танкиста, генерала Паттона , и девиз, каким он украсил барабаны ударных инструментов и брезент автофургонов, в которых под армейской защитой и по армейскому найму разъезжал сквозь Ораниенбургский мир, — этот девиз его фэны затвердили куда лучше, чем стелламуровские лозунги: Hell on Wheels.

Там, где Паттонов Ад на колесах очертя голову мчался на сцену, рвал к себе инструменты и для настройки «долбал» несколько оглушительных тактов, бушевало ликование — никакая другая музыка подобного безумия не вызывала. Hell on Wheels! стало боевым кличем, который, бывало, не на шутку пугал даже тяжеловооруженных солдат взвода сопровождения, ведь нередко за ним следовали бури восторга, практически неотличимые от всеобщего бунта. Тогда в воздухе летали камни и бутылки, железные прутья и горящие флаги...

Бог весть какие такие эмоции возбуждали в головах и сердцах своей безрассудно восторженной публики Генерал Паттон и его музыканты, — но публике этой удержу не было, утихомирить ее зачастую удавалось только силой. Однако ж, несмотря на побоища в залах и массовые потасовки возле сцены, не было случая, чтобы кто-то из комендантов хоть раз запретил выступления Паттона: ведь в оккупированных областях эти концерты, бесспорно, превращали всякое недовольство в неистовое, но в конечном счете безобидное ликование. Вдобавок концерты Паттона словно магнитом притягивали и шайки из Каменного Моря и разрушенных городов. Прикинувшись горластыми, размалеванными мелом фэнами, даже бритоголовые из тех, что были в розыске, иной раз пробирались к сцене и там попадались в ловушку военной полиции.

Поток зрителей, стремившихся через летное поле к ангару, еще не иссяк; Амбрас сердито распекал моорского секретаря, речь шла о неотправленной партии камня; Лили и Беринг молча стояли рядом, завороженные громадным, ярко освещенным сценическим пространством, которое раскинулось перед ними, — и вдруг, без всякого объявления, начался концерт.

Человек в пятнистом камуфляже — вроде бы техник по звуку, ведь он только что сосредоточенно настраивал гитару, — повторил несколько тактов, все ускоряя и ускоряя темп; ударник, только что со скуки позванивавший треугольником, неожиданно вскинул руки — и барабаны грянули бешеной дробью... Это был сигнал. Тотчас же на освещенное пространство выскочили трое ряженых — сплошь в амулетах, лица размалеваны, гитары в руках, словно шпаги. Бас-гитарист подал знак — могучий аккорд заглушил все прочие голоса.

Лили схватила Беринга за плечо и что-то крикнула. Ему пришлось наклониться ухом к ее губам как никогда близко, чтобы в конце концов разобрать:

• Предыдущая
• 27/77
• Следующая