Болезнь Китахары - Рансмайр Кристоф - Страница 69

• Предыдущая
• 69/77
• Следующая

Новый приемник. Может, такой же вот маленький, невесомый, как у солдат в Бранде: они цепляли их к поясу или, засунув в карман френча, таскали с собой повсюду и ни на миг не расставались с музыкой. Рок-н-ролл из крохотных наушников, громко и мощно, будто в Самолетной долине. Не будет больше ни трескучей коробки на шее мула, ни эфирных помех! И духовой музыки из динамиков на плацу не будет, и бритоголовых, и пожарищ. Все это в прошлом.

— Эй! — Лили подтолкнула капитана локтем, точно лишь теперь, в потемках, осознала, что с каждой секундой все дальше и безвозвратно удаляется от Моора. — Эй! Мы едем. Бразилия! Мы в пути.

По стенам туннеля, по грубому камню, на котором в лучах фар взблескивали и снова гасли вкрапления слюдяного сланца и осколки кристаллов, ползли черные струйки влаги.

Светло.

Колонна окунулась в серый свет ущелья — и исчезла в следующем туннеле.

Темно.

Беринг тихонько отпихнул хозяина: Амбрас боролся со сном и все же то и дело ронял голову Берингу на плечо. Шофер тягача, солдат, которого пассажиры заботили не более, чем периодический грохот и лязг груза за спиной, насвистывал какой-то мотивчик, неслышный в шуме езды. Второму туннелю прямо конца не было. Берингу чудилось, что сквозь тепло Амбрасова соседства на него наваливается тяжесть гор, холод чудовищной массы, громоздящейся на сотни и тысячи метров над головой. Где-то в недрах этого горного хребта, навеки заключенный в камне, как миллионолетняя златоглазка в янтаре или кристаллики пирита и газовые стрекозки внутри изумрудов, что спрятаны у Амбраса в кожаном мешочке, где-то там парил труп куриного вора. Может, как раз сейчас, сию минуту, они проезжали глубоко под основанием того карстового поля, глубоко под заключенным в известняке кладбищем, что хранило замерзших беженцев, и Лилину винтовку, и обсыпанного кровавыми перьями бритоголового.

Снежный свет. Горы выплевывали их из туннелей — в теснину, полную водяной пыли, в заброшенные долины, плавно клонящиеся к равнине. Не останавливаясь, колонна шла мимо развалин конюшен и пастушьих хижин, мимо каменных стенок, окаймлявших заросшие альпийские пастбища, почти неотличимых от обросших мхом скал. С белых высот стекали каменные реки осыпей. Вершины и хребты уже укрылись снегом. Раза два-три Берингу померещился у самой границы лесов дым бивачных огней, сквозистые, тающие вдали дымные столбы, — дырявый взор более не прятал от него окружающий мир. Слепые его пятна плыли в безлюдье, бледные и прозрачные для света. Над карами и скалистыми склонами скользили тени облаков.

Хотя дни были по-зимнему коротки, колонна еще до наступления ночи добралась до сортировочных путей и платформ Брандского вокзала. Город был невидим за черными от копоти павильонами и пакгаузами — купол света, вырастающий в сумраке. Возле тускло освещенных поездов кишели людские толпы, а между ними Беринг заметил остовы вагонов, из простреленных или попросту насквозь ржавых крыш тянулись вверх кусты и тоненькие березки...

На широкой щебеночной полосе, окаймленной высокими мачтами фонарей, движение резко замедлилось. Солдаты с походной выкладкой и штатские с узлами, ящиками, чемоданами и птичьими клетками, напирая друг на друга, спешили к платформам на посадку, и ехать можно было только с их скоростью, то есть шагом.

— Беженцы? — спросил Беринг.

— Переселенцы, — ответил Амбрас. Шофер тягача жал на клаксон, и громкие гудки разбудили Собачьего Короля. — Армия обещала им целинные земли.

Североморский экспресс стоял в тупике на запасном пути — казалось, сюда без ладу и складу собрали весь подвижной состав, что в годы Ораниенбургского мира был реквизирован, признан негодным или брошен на разбомбленных узловых станциях, отданный во власть ржавчины, мародеров, сборщиков утиля: грузовые платформы, товарные вагоны, телятники и тут же пассажирские вагоны первого класса с выбитыми стеклами, цистерны, вагоны с опрокидными кузовами, спальные и салон-вагоны — все вперемежку, сцепленные друг с другом по принципу случайности и набитые грузом, скотиной и людьми.

Но Берингу в этом протянувшемся на сотни метров экспрессе с двумя гигантскими тендер-локомотивами забрезжил еще и туманный образ поезда свободы , остатки которого ветшали среди буйного кустарника в развалинах моорского вокзала. Он не мог извлечь из пучины памяти и довести до собственного сознания далекий холодный день раннего детства, когда этот поезд в туче гари пропыхтел к нему навстречу, привез из пустыни отца, чужака с багровым шрамом на лбу. Однако теперь, впервые в жизни войдя следом за Лили и Амбрасом в готовый к отправлению железнодорожный вагон, и не какой-нибудь — вагон-люкс, к которому их провожали капитан и двое военных полицейских, он почувствовал, как в нем вскипает что-то вроде панического квохтанья, сотрясшего в тот давний день все его существо, когда чужак подхватил его на руки — и уронил.

Вагон-люкс, реликт почти забытых времен, когда богатейшие постояльцы «Гранд-отеля» и «Бельвю» путешествовали, бывало, в таких подвижных апартаментах через Каменное Море к Моорскому озеру, был прицеплен к груженной бревнами платформе и переполнен солдатами, которые возвращались домой, в Америку: парни в форме сидели в ветхих, привинченных к полу креслах, спали на потертых плюшевых диванах, играли в карты на столиках красного дерева. При виде Лили некоторые из них восторженно завопили.

Капитан согнал с диванов двух «сурков», расчистил для своих штатских место в вагоне, отведенном для marines , для морской пехоты. Лили достала из дорожной сумки бутылку коньяка, поставила ее на самый большой стол и с улыбкой спросила на языке Армии, можно ли закрыть окно или marines в эту холодину проводят тренировки на выживание. Четверо солдат разом устремились на помощь приятельнице капитана.

— Она — его подружка? — прошептал один из картежников. Этот белобрысый шибздик — и такая шикарная штучка. Что ж он тогда убрался со своими гориллами и даже не поцеловал ее на прощание, только козырнул всем троим — ей и этим двум деревенским мужикам. Дырявые занавески голубого бархата вздулись от сквозняка. Дверь вагона с грохотом захлопнулась за капитаном и его гвардейцами. Ночь сулила бурю.

Когда моорское железо, перехваченное цепями и стальными тросами, покачивалось на стрелах подъемных кранов над погрузочной платформой, с маховиков и барабанных грохотов сдувало на рельсы пыль Слепого берега. Не один час тяжкая дрожь и гром погрузки отдавались в металлических стойках, обивке, красном дереве, костях и мышцах, и пассажиры, пытавшиеся до отправления подремать на плюшевых диванах, на холодном дощатом полу или на соломе в телятниках, глаз сомкнуть не могли. Отправление? На вокзалах вроде этого пассажир разыскивал свой поезд, отвоевывал там место, а потом часами — и порой тщетно — дожидался, чтобы населенный пункт, который ему не терпелось покинуть, наконец-то исчез из окон купе.

Полночь давно миновала, когда поезд резким рывком тронулся, да так неожиданно, что один из солдат, поднявшийся из-за карточного стола и потянувшийся к багажной сетке, не устоял на ногах и, чертыхаясь, рухнул в объятия партнера.

Путешествие от края Каменного Моря до побережья Атлантического океана продолжалось всю эту ночь и еще две холодные ночи и три холодных дня. В первый же день Беринг из пустой нефтяной канистры и двух жестяных ведер, найденных в чулане салон-вагона, соорудил печурку, правда, топилась она по-черному: дым уходил через дверь и окна. В вагонах переселенцев горели костры. Зима в этом году пришла рано.

Поезд пыхтел сквозь туман, дождь и снежную круговерть, иногда часами стоял у зональных границ и checkpoints [6], а иногда и без всякой видимой причины — в чистом поле. Торговцы-разносчики, возникавшие тогда словно из небытия и, зазывно крича, спешившие вдоль вагонов, с лотками, корзинами и двухколесными тележками, предлагали только овечий сыр, хлеб, душистые приправы, сидр да связки леденцов.

• Предыдущая
• 69/77
• Следующая