Сказки Западной Африки. Живой огонь - Автор неизвестен - Страница 38

• Предыдущая
• 38/82
• Следующая

Чей ребенок?

Мавангу был такой любвеобильный, что взял в жены сразу двух девиц — Кенги и Гунгу. Он расчистил для них участок в зарослях и поровну поделил его между ними. Посеяли там его жены маис, окру, бобы и кассаву, и скоро еды в семье стало хоть отбавляй. И хоть жили и питались они все вместе, каждая из жен гордилась своей делянкой и плодами, которые с нее собирала, и ревниво следила за успехами другой.

Однажды Гунге понадобилось немного бобов для одного кушанья, а на ее делянке их в то время не оказалось, поэтому она зашла на делянку Кенги и набрала бобов там. Кенги заметила пропажу и очень рассердилась на Гунгу. Та повинилась перед ней, но сказала при этом, что особой беды в том не видит, поскольку муж у них один и питаются они все вместе.

Кенги этих ее объяснений не приняла, и в конце концов они договорились так: все, что уродилось на делянке одной, принадлежит только ей, и другая не должна брать это себе. А в остальном жены вполне друг с дружкой ладили.

Случилось так, что однажды, когда обе женщины работали на своих делянках, Кенги почувствовала, как у нее во чреве круто повернулся ребенок, и поняла, что близятся роды. Курение, как известно, притупляет боль, поэтому Кенги принялась искать табак и, не найдя, пошла на делянку к Гунге, чтобы попросить у нее.

Гунга встретила Кенги приветливо, усадила ее отдохнуть и дала табаку, чтобы она покурила. И пока Кенги отдыхала на делянке Гунги, у нее начались схватки, и она родила сына.

Гунга в ту же минуту взяла младенца на руки, обрезала ему пупок, обмыла и протерла тельце маслом, в общем, сделала с новорожденным все, что полагается. Когда Кенги пришла в себя, она поблагодарила Гунгу.

— Ты мне очень помогла, Гунга, — сказала она, — и я тебе премного благодарна. Ты так хорошо все сделала для моего ребенка, как будто это твой собственный ребенок. Спасибо тебе большое.

— А он и есть мой собственный ребенок, — отвечала ей Гунга. — Вспомни наш уговор, и тебе ясно станет, что этот мальчик принадлежит мне. И я его не отдам.

Как ни умоляла Кенги, как ни плакала, Гунга стояла на своем. Но все же в конце концов она согласилась, чтобы кто-то рассудил их, и женщины договорились сходить вместе в соседнее селение, где жил Маниломби, и изложить ему свою тяжбу. Маниломби славился своей мудростью и справедливостью, и каждая считала, что он решит спор в ее пользу.

Пришли они к Маниломби, почтительно с ним поздоровались и вручили ему подарки. Маниломби велел им изложить причину спора.

— Я дала жизнь ребенку, — сказала Кенги, — а Гунга отобрала его у меня. Я носила этого ребенка в своем чреве и мучилась родами, потому что он мой сын. Что тут еще объяснять? Это по вине Гунги мы пришли сюда. Пусть она докажет, справедливо ли она поступила.

А Гунга вот что ответила:

— Нет, это мой ребенок, потому что когда я сорвала немного бобов с делянки Кенги, она рассердилась на меня, и тогда мы договорились наперед, что все, что уродится на ее делянке, принадлежит ей одной, а что уродится на моей делянке — мне и что мы никогда больше ничего не возьмем с чужой делянки. Я Кенги не звала, она сама пришла на мою делянку и родила на ней мальчика. Значит, по нашему уговору, мальчик этот мой и она не может отобрать его у меня.

Маниломби все внимательно выслушал и решил, что Гунга поступила по справедливости и ребенок принадлежит ей. Много нашлось таких, что не согласились с решением Маниломби и говорили, что важно не то, где родился ребенок, а кто его родил. Так до сих пор и не пришли односельчане к согласию, справедливо рассудил Маниломби или нет.

Мудрый ястреб

Крепко и горячо любили друг друга девушка Камале и юноша Доуга, наглядеться-нарадоваться один на другого не могли, жизнь в разлуке и не мыслили. Но вот напасть: случилась засуха, и пошел по деревне голод. Много родных и близких смерть унесла. Но любовь Камале и Доуги только окрепла, и дали они страшную клятву у священного дерева: случись одному умереть, другой не покинет умершего до конца дней своих, не отдаст тело ни земле сырой, ни зверям лютым.

Голод не разбирает, молод или стар, отжил свое или только входишь в силу. Скосила вскорости смерть красавицу Камале. Горько печалились о ней родные, да делать нечего, нужно похороны готовить. Один только Доуга и слышать об этом не хочет, не отдам, говорит, тело любимой. Помешался, должно быть, с горя, решили родители девушки. Но рассказал им Доуга про клятву страшную у священного дерева. Что ж, клятва есть клятва. Вынесли тело девушки за деревню, положили под раскидистым баобабом и ушли, один Доуга остался возлюбленную сторожить. Взял он ее на руки, обнял. И просидел так три дня и три ночи.

Летел мимо старый мудрый ястреб. Сел на ветвь баобаба, посмотрел на поникшего юношу с мертвой невестой на руках и говорит:

— Что толку так сидеть?

— Камале — моя возлюбленная, — отвечает Доуга, — и мы поклялись, что, случись одному из нас умереть, другой не оставит тело ни земле сырой, ни зверю лютому, а станет стеречь его до скончания дней своих. Раз я дал клятву — с места не сойду!

Отвечал на это старый ястреб:

— Друг мой, ты юн и неопытен. Невдомек тебе, что все женщины неверны и легкомысленны, добра не помнят и добром платить не умеют. Иди себе с миром, оставь тело мне.

Молвил Доуга:

— Не достанется тебе моя возлюбленная. Может, и не ведаю я про неверность женскую, но и тебе не уразуметь, что такое клятва страшная и каково ее преступить. Так что оставь ты меня с моею возлюбленной, а сам отправляйся восвояси.

Вот каким верным и любящим был Доуга! Полетел ястреб дальше. Да только на другой день снова заявляется, снова на баобаб садится, снова разговор заводит:

— Вижу, ты, Доуга, как сидел, так и сидишь. Что, не дашь мне поживиться? Эх, простофиля ты, простофиля. Нашел кому клясться — женщине! Да ни одна женщина такой клятвы не стоит!

Но Доугу не разубедить, не предаст он Камале ни за что на свете. Снова ни с чем пришлось ястребу убираться.

И на третий день прилетел, думал, надоест парню истуканом подле мертвого тела сидеть, авось отдаст его ястребу. Да напрасно. Прилетел на четвертый день и говорит:

— Видно, друг мой, не удастся мне ничем поживиться. Что ж, не хочешь с этой никчемной женщиной расставаться — не надо. Так и быть, верну я ей жизнь, только крепко помни мои слова: неверны женщины. Сам в один прекрасный день убедишься.

Сказал так, слетел с ветви да прямо девушке на грудь. Приложил клюв к ее устам и дохнул три раза. Потом взмахнул крыльями и исчез в вышине.

Смотрит Доуга — глазам своим не верит: вздохнула Камале и глаза открыла. Приподнялась, обняла Доугу. Подхватил он ее на руки и домой понес. И устроили пиршество на всю деревню, горе-печаль позабыли.

Только недолго счастье их длилось. Заболел Доуга и скоро умер. Повезла семья его хоронить, да вспомнила мать о страшной клятве, которую сын и Камале друг другу давали.

— Надо б сперва с ней посоветоваться, — говорит. Пошли к Камале, а она слезами горькими заливается.

— Не предавайте Доугу земле сырой, — говорит, — несите тело его за деревню, под тем же раскидистым баобабом положите. Буду день и ночь над возлюбленным сидеть, как некогда он надо мною. Навеки нас клятва связала.

Отнесли Доугу, положили под деревом. Села над ним Камале, голову его к себе на колени положила. День сидит, другой, третий, так три дня и три ночи минуло.

Как и в первый раз, прилетел старый ястреб. Сел на ветвь, поглядел на Камале и спрашивает:

— Что ж ты, девушка, сидишь здесь? Шла бы петь да танцевать. Праздник у вас в деревне. Хороший урожай собрали, не ведать вам больше голода. Иди, там столько подруг твоих и красивых сильных юношей. Что тебе проку от мертвеца? Оставь его мне, а сама иди веселись с живыми. С ними тебе место, а не с мертвым.

• Предыдущая
• 38/82
• Следующая