В Иродовой Бездне (книга 2) - Грачев Юрий Сергеевич - Страница 39

– А не встречал ли ты в Прокопьевске верующих? — поинтересовался Лева.

– Нам не разрешают ходить среди вольных, — ответил кузнец. — Но некоторые приходили к нам по делам ремонта, и я спрашивал. Нет, верующих в Прокопьевске они не знают.

– Может быть, они и есть, да таятся, — предположил Лева.

– Если нет, то будут, — уверенно сказал кузнец. — Город растет, многие приезжают, и здесь будет Церковь Христа.

Почти каждый выходной они встречались, беседовали, сидя на нарах, вспоминали лучшие годы, иногда тихо пели.

— Споем, брат. Люблю гимн «Ближе, Господь, к Тебе».

— О, это любимый гимн брата Ладина, старичка, в Самаре, которого сослали, — отвечал Лева. И они вполголоса запевали: «Ближе, Господь, к Тебе, ближе к Тебе…»

Расходясь, всегда тихо молились, и Лева обычно провожал брата-кузнеца до вахты. Когда тот доставал что-нибудь вкусное (а тогда в ларьках иногда продавали кетовую икру), он угощал Леву.

Однажды кузнец пришел задумчивый и расстроенный.

— Знаешь, брат, — сказал он Леве, — у меня такое переживание, что не знаю, как поступить. Недалеко от нашего лагеря поставили целый состав товарных вагонов. Начальство вызвало меня и говорит: «Оставь всю свою работу, поручаем тебе срочное дело: ты должен ковать решетки и прибивать их к окнам товарного состава. Если выполнишь порученное, горбуши наешься вдосталь». Ну, я, конечно, смолчал. Пошел в кузницу, подобрал проволоку, железо, и вот теперь делаю решетки. У нас разговор идет, что из лагеря готовится какой-то дальний, большой этап, и именно эти вагоны оборудуют для отправки заключенных. Я, конечно, понимаю все это, но вместе с тем думаю, могу ли я, как христианин, делать решетки для людей, для самих себя? С одной стороны, сам-то я не сажаю никого, с другой стороны — делаю решетки, вроде как участвую в создании неволи…

Вопрос брата заставил Леву призадуматься. Наконец, он произнес:

— Нужно молиться. Каждый из нас стоит перед Богом. Если что нельзя, совесть не позволяет, то лучше отпроситься на другую работу, а если сердце не осуждает, то Бог не взыщет… Кому как открыто, кто какого духовного уровня достиг.

Когда они встретились в следующий раз, кузнец рассказал, как пытался перевестись на другую работу, но начальство, видя его честность и добросовестность, отказало: мол, другим эту работу доверить не могут и настоятельно требуют, чтобы именно он делал решетки и прибивал их.

– Ну, и как же ты? — спросил Лева.

– Делаю и прибиваю, — смиренно ответил брат-кузнец. — Надеюсь, что Бог не взыщет. Я здесь ни при чем, что всех нас, людей вообще, в тюрьме держат…

И тут Леве невольно пришли на память строки стихотворения известного поэта Валерия Брюсова:

Каменщик, каменщик в фартуке белом,

Что ты там строишь? Кому?

Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму.

И ему стало тяжело на сердце, когда он понял, что все тюрьмы, лагеря, решетки, замки — все-все до мельчайших деталей сделано самими трудящимися. Ведь не буржуи, не капиталисты строили тюрьмы, а тем более создавали всю лагерную систему: бараки, сторожевые вышки, колючую проволоку. — Все это для самих себя сделали сами рабочие.

— Стало быть, — думал Лева, — мы сами себе создаем наше рабство… Нет, лучше не думать об этом…

Глава 10. Сосковец

»…Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие».

Деян. 14:22

Весеннее солнышко пригревало землю, и снег таял. Приближение весны чувствовалось и в веянии ветерка, и в щебетании птиц, которых заключенным удавалось видеть на стройке.

– Ну, теперь заживем! — говорили некоторые. — Скинем теплую одежду, легче будет работать, греться можно будет не в теплушках, а на солнышке.

– Загорать будем! — добавляли, посмеиваясь, другие.

Однако старые, опытные рецидивисты, с сомнением качая головой, предупреждали:

— Напрасно радуетесь. Весна — самое опасное время. Многие дотягивали до весны, а потом силы иссякали, и они помирали. Особенно кто туберкулезный: закашляет кровью — и конец…

Неожиданно всех встревожила весть: собирают большой этап. Куда, зачем — никто не знал. Состоялась врачебная комиссия, и всех потерявших трудоспособность и резко ослабевших в списки не включали.

— Подбирают трудоспособных. Этап большой — значит, на большие работы, — строили догадки заключенные.

Собственно говоря, ехать никому не хотелось, ведь, можно было попасть из огня да в полымя. Здесь все-таки стройка больше плотницких работ, пока шахта еще не развернулась. А там можно попасть в каменоломни, на тяжелые земляные работы или на лесозаготовки. Но, само собой разумеется, с заключенными никто не советовался: у них ничего не спрашивали и им ни о чем не докладывали. Они были просто рабсилой, которую можно направить куда угодно, когда угодно и использовать в любых условиях. В списках отправляемых оказались и Лева, и брат-кузнец, и многие другие.

Снег уже стаял, когда этап был готов к отправке. На сердце у Левы было спокойно. Он знал, что так или иначе, а скорби будут продолжаться и что многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие. К тому же юноше давала силы владевшая им уверенность, что он поедет не один: с ним будет Высшее Руководство, ибо, как говорит Писание, Он Сам сказал: «Не оставлю тебя и не покину тебя».

На огромной площади перед вахтой землю разбили на квадраты. В центре каждого встало по надзирателю, к которому направляли этапируемого заключенного с вещами. На квадрате происходил тщательный обыск, и все неположенное отбиралось.

Памятные стихи из Слова Божия Лева писал по утрам теперь уже не на березовой коре. Заключенным, как паек, выдавали махорку и к ней несколько пачек курительной бумаги. Махорку — страшный яд — Лева всегда бросал в печку, за что многие курильщики на него сердились. Они предлагали юноше менять махорку на сахар или хлеб. Но, как бы ни был голоден Лева, на такую мену он никогда не соглашался. Ведь написано в Евангелии: «Не делай другому, чего себе не желаешь». Курительную же бумагу он использовал, записывая на ней карандашом «золотой стих» на день.

Во время обыска исписанные листки в этих маленьких пачках всегда находились в середке, а сверху лежали чистые. Надзиратели на курительную бумагу не обращали внимания, и, таким образом, памятные стихи из Слова Божия сохранялись и радовали Леву в этапе.

Кстати сказать, этап — это самое трудное время для заключенного: сухой паек, неизменное воровство в вагонах, теснота — набивают, как сельдей в бочку, — нередко недостаток воды и даже соленой рыбы. А главное — неизвестность. Люди в этапе всегда чувствовали, что они теряют силы.

В те годы заключенным за работу не полагалось никакой платы. Взамен ее выдавали так называемые премиальные, причем не теми деньгами, которые были в обращении «на воле», а особого вида бумажными знаками, называемыми бонами. На них в лагерном ларьке можно было купить продукты, обувь или даже красивую рубашку. Перед этапом Лева на полученные боны приобрел немного картофельной муки. Как потом оказалось, это было очень кстати. Дорогой юноша размешивал ее в кипятке, и получался кисель. А если добавить в него немножко выдаваемого в паек сахара, то кисель получался вкусным и питательным.

В товарном (его еще называли телячьем) вагоне были двухэтажные нары, но их на всех не хватило. Заключенных набили столько, что некоторым пришлось спать на полу — под нарами и в промежутках между ними. Этапируемым сообщили: конвой вооружен не только винтовками, но и пулеметами. И не мудрено — состав был преогромным. Двинулись в путь под охраной конвоя и сыскных собак. Эшелон заключенных шел медленно, часто стоял на станциях, пропуская другие поезда. Так, в пути текли ,дни за днями. Мимо мелькали леса, горы, селения. Этапируемые смотрели через решетки на окружающую природу, строя при этом домыслы о том, где они находятся, куда их везут? Леве совсем не пришлось смотреть в окно: около него сидели «паханы» — многолетние руководители воровского, преступного мира.