Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 45
- Предыдущая
- 45/109
- Следующая
– Домой пойду! – наутро объявила Унелада. – Отец ведь не знает, что Радом воротился – то-то обрадуется!
– Да погости еще денек – вместе и пойдем, – предложил брат.
– Э нет! – Унелада уперла руки в бока. – Мне ведь дружину встречать – пиво варить, хлебы печь! Ты уж, братец любезный, обожди тут еще денька три, а потом уж и приезжай.
– Ох, хозяйка! – Радом засмеялся и шутливо потянул сестру за косу. Ему все еще казалось, что перед ним пятилетняя девочка, играющая «в княгиню».
Поклонившись еще раз матери и поцеловав брата, Унелада вышла из избы и двинулась по тропинке. У края поляны обернулась: мать и брат стояли у порога, глядя ей вслед, Радом сконил голову на плечо Лютаве, хоть и был выше ростом, и напоминал при этом большого добродушного пса, ластящегося к хозяйке. Оба улыбались, махая девушке на прощание. Унелада тоже помахала. И прошло гораздо больше времени, чем оставшиеся в лесу предполагали, прежде чем они снова увидели красгородскую Лелю.
***
Место, о котором говорила Унелада, Бранемер узнал без труда. Две дороги пересекались посреди старой росчисти, где уже не раз палили вновь выросший лес, так что земля совсем истощилась. Здесь же кончались угодья Красгородской волости, владений воеводы Красовита, и отмечал их межевой столб-чур, воплощавший Макошь, богиню судьбы. Дул осенний ветер, теребя желтые листья сорного кустарника на пустыре – ни в какое другое время не проступает так ясно суть подобного места, как перекрестка миров, того и этого света, как в сумрачный осенний день: ни зима – ни лето, ни тьма – ни свет, ни тепло – ни холод.
Дружине Бранемер велел обождать поодаль, у опушки леса, а к росстани, оставив коня, пошел один. В руке у него был узелок. Ветра летели по скрещенным дорогам, сталкиваясь и борясь, бросая друг в друга горсти желтых листьев, кусты вокруг неистово мотали ветками, отбиваясь от невидимых противников, и лишь Макошин столп стоял неподвижно, как страж и судья. Бранемер шел, чувствуя, как с каждым шагом удаляется от обычного человеческого мира и погружается в пограничное пространство. Пробирала дрожь, и не влажный ветер осени был тому виной. Но иначе нельзя: чтобы узнать неведомое, надо в него войти.
Приблизившись, он поклонился столпу, на вершине которого были грубо вырезаны черты лица. Столп был обвязан пучками пряденой шерсти и льна, несколькими вышитыми полотенцами: одни были старые и потрепанные, другие свежие. У подножия виднелись давно засохшие, потерявшие цвет венки, оставшиеся с Купалы и сопутствовавших свадеб.
Неловкими от волнения руками Бранемер развязал узел, поставив наземь, расстелил платок, снял деревянную крышку, положил поверх горшка с кашей новую костяную ложечку. Потом выпрямился, огляделся и позвал вполголоса:
– Дева-удельница! Приди каши покушать, моего горя послушать! Скажи мою судьбу!
Свист ветра в ветвях отвечал ему. Тревожно бросив взгляд по сторонам, он позвал снова. Ничего вроде бы не изменилось, но он ощущал, как все ближе подходит неведомое, уже заглядывает в глаза. Он и хотел, и боялся увидеть ту, которую звал, но отступать уже поздно.
– Дева-удельница! Приди…
Князь не договорил: впереди среди полуоблетевших кустов мелькнуло что-то белое. То, что он увидел, потрясло его вдвойне: потому что именно этого он ждал так глубоко в душе, что сам себе боялся признаться.
С другой стороны Макошина столпа к нему приближалась девушка в белой шушке, с распущенными золотистыми волосами. Он хорошо знал ее лицо, и осознал сейчас то, о чем и раньше смутно догадывался: вот его судьба.
– Здравствуй, князь! – приветствовала она его. – Зачем пришел?
– Принес угощение тебе… – с трудом выговорил он. – Помоги горю моему… Ответь, найду ли сына, вернется ли… Или не судьба мне внуков дождаться, сгинет род мой без следа?
– Угощения твоего мне не надо – сыта я! – Дева-удельница улыбнулась и легким толчком ноги опрокинула горшок. – А о судьбе рода твоего не тревожься. Я – добрая доля твоя, отныне всегда с тобой буду. Коли буду я в доме твоем, все у тебя будет ладно: и сын твой воротится, а нет, так Лада новых сыновей пошлет. Возьмешь ли меня с собой?
Бранемер не сразу ответил. Он знал, что перед ним – действительно его добрая доля, способная изменить все к лучшему. Но также он отчетливо понимал, что она не просто имеет облик Унелады, Красовитовой дочери – это она и есть. Согласившись забрать ее, он нарушит свою дружбу с воеводой и станет его врагом. Однако Лютава слишком долго его морочила. Она знает, где его сын и как призвать его назад, но не хочет этого делать, слишком полагаясь на богов и судьбу. Однако если ее родная дочь окажется в руках Бранемера, Лютава переменит свое мнение и охотно согласится выменять свое дитя на чужое. Ей придется это сделать, ведь эта девушка обручена, обещана другому роду, и с ее исчезновением Красовит нарушит слово! Правда, Бранемер приобретал при этом даже не одного сильного врага, а двоих, но заводить врагов удалой дешнянский князь никогда не боялся.
А еще… Она сама заключала в себе возможное будущее рода. Глядя на нее, он чувствовал себя молодым парнем, полным безрассудного влечения. Того влечения к любви, которому нипочем рассудок, страхи, обычаи и запреты.
– Возьму, – ответил Бранемер, зная, что никакие силы в мире не заставят его сейчас ответить иначе. – Поедем со мной.
Девушка протянула ему руку, и он повел ее к своему коню.
Глава 3
И почему ей раньше казалось, что осень – самое унылое время года? Вроде бы, и впрямь радоваться нечему: моросит дождь, не давая поднять глаз, зелень поблекла, листва облетела на холодную землю, день сделался короче ночи… Откуда-то сверху обрушился многоголосый, пронзительный, тревожный крик; Младина вскинула голову. Она шла через поле, и небо здесь, не зажатое вершинами деревьев, выглядело особенно огромным – ровное, серое, бесконечное. В вышине неслись на юг сразу четыре клина гусей: впереди один, громадный, из двух неровных линий – длинной и короткой, внутри него летел другой клин, поменьше, и еще два небольших позади. Гуси отчаянно кричали, будто желали все живое предупредить о неведомой опасности и позвать за собой туда, где спасение. «Летим, летим! – разобрала Младина в их суматошных криках. – Летим, не отстаем!»
– Легкой дороги! – Она помахала рукой вслед и засмеялась.
Сама не зная почему, этой осенью она испытывала не уныние, как все вокруг, а возрастающую радость. Насыщенный влагой воздух, шелест мокрой листвы под ногами наполнял душу беспричинным восторгом, будто все это обещало ей нечто очень хорошее. Да почему же нет? Близилась Макошина неделя, знаменовавшая конец девичьей жизни ее и сестер: в первую пятницу за ними приедут от Леденичей и увезут, а во вторую, завершающую пятницу, они уже явятся к родичам в гости на «отводы» – замужними молодухами. И никто из заломичских невест не радовался этому так, как Младина. Летние страхи растаяли и казались смешными. Вообразила себя волхвой, Ярила в голову ударил! Все у нее будет, как у людей – муж, изба, хозяйство, дети, внуки… Представив себя старушкой, окруженной мелюзгой в коротких рубашонках, Младина рассмеялась в голос от радости и подбросила в воздух горсть палых листьев. Подставила голову, чувствуя, как влажные листья падают на волосы и лоб, словно нежные поцелуи осени. Когда-нибудь она станет бабкой и будет для новых маленьких девочек тем же, чем для них с сестрами стала Лебедица – рассказчицей, наставницей, советчицей, почитаемой, как сама Макошь.
– Ишь, развеселилась! – раздался вдруг рядом голос. – Или клад нашла?
Младина обернулась: от реки приближались четверо. Впереди шла бабка Крючиха, а позади двое ее внуков и еще один довольно молодой мужик, незнакомый, однако, судя по поясу, тоже из Леденичей. Был он невысоким, щуплым, как подросток, с небольшой клочковатой бородкой, и улыбался Младине с самым искренним дружелюбием.
- Предыдущая
- 45/109
- Следующая
