Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 73

• Предыдущая
• 73/109
• Следующая

– К нам твой жених приезжал по осени, – произнесла Лютава и села, знаком предложив дочери тоже сесть. – Хортеслав Зимоборович. Ты встречала его?

– После обручения – нет.

– Тогда откуда он знает, что ты в подземелье?

Унелада повела рукой: дескать, мало ли способов для понимающих людей, но я к этому не причастна.

– Значит, сюда он… не приходил?

Лютава и сама понимала, что обычным путем прийти в подземелье внук полоцкого князя никак не мог, но так же знала и то, что способов этих много. Унелада помотала головой.

– А ты к нему?

– Зачем? – Унелада даже удивилась. «Я ведь выбрала другого жениха!» – читалось в ее ясных голубых глазах.

– А он говорит, что приходила ты к нему, кляла Кощеево подземелье, куда тебя судьба злая загнала, и молила прийти скорее, спасти, на белый свет вывести.

– Не было такого! – воскликнула Унелада. – Я не приходила и не молила. Разве что…

– Это была не ты! – закончила ее мысль Лютава. – Но кто? Кому было надо тобой прикидываться?

На этот вопрос дочь могла ответить ей лишь взглядом, выражавшим недоумение.

– За ним могла прийти… Младина, – подумав, шепнула Унелада. Она, разумеется, знала, какая опасность подстерегала ее жениха и почему его обручили именно с ней.

– О какой Младине ты говоришь?

– О вещей виле. Она же одна.

– Нет. – Лютава улыбнулась. – Она не одна. Ты забыла, что у тебя есть двоюродная сестра? И что ее тоже зовут Младина?

– Но она же… – Унелада чуть не сказала «она же умерла», потому что дочь ее вуя, угрянского князя Лютомера, в роду принято было считать умершей и поминать среди «дедов». Так говорили вслух, и только на самом дне памяти хранились тонкие намеки, когда-то сделанные матерью, что та девушка «мертва» лишь в обрядовом смысле. – Ее же…

– Ее отдали из рода прочь, чтобы спасти от проклятия. Но она жива. Я даже не знаю, где она и у кого, но ее веретено цело, а значит, с ней все благополучно. И не может быть, чтобы наша кровь не сказалась, чтобы боги и чуры не вспомнили о ней. Наверное, она мало чего умеет, но она много чего может. И это способно далеко ее завести! А ты еще сильнее Макошины нити запутала, когда с Бранятой сбежала. Пришла пора распутывать. Уж вы поделите, девки, ваших женихов, кому какого. А то ведь Хортеслав, князь молодой, ждать судьбы у воды не станет.

– Я уже нашла свою судьбу! – Наконец Унелада набралась смелости сказать это и взглянуть матери в глаза. – А она пусть Хортеслава забирает. Все равно ее жених тоже в лесу пропал, родичи его уж сколько лет сыскать не могут. Пусть она за него идет, а я Бранемеру нового сына рожу!

– Может, и родишь. – Лютава не стала спорить. – Отчего же нет? Но что посеяно, то взойдет. А поле судьбы забросить – самому потом чертополох вместо хлеба есть. Пойдем искать их с тобой.

– Куда? – изумилась Унелада, знавшая, что ей нет ходу из этого подземелья еще почти три месяца, до самого равноденствия.

Лютава посмотрела на нее, улыбнулась и помолчала. Потом взяла за руку:

– К бабушке твоей пойдем.

И будто прыгнула куда-то вниз, увлекая за собой дочь. В этом подземелье они и так уж были на том свете, но требовалась сила, подвластная не каждому волхву, чтобы отсюда шагнуть за более далекие пределы.

***

…Безграничный молчаливый лес. Сюда Унелада попала впервые. Здесь не было тропинок, но Лютава шла вперед, держа ее за руку, и деревья расступались перед ними, чтобы снова сомкнуться за спиной. Вернее, Унелада думала, что они смыкаются, поскольку ни разу не посмела обернуться. На этих тропах оборачиваться нельзя – это она знала очень хорошо. Невольно бросая взгляд на деревья впереди, она видела, как на них вдруг отчетливо проступают лица: суровые черты, окладистые бороды, опущенные веки. Под ее взглядом веки оживали, начинали трепетать, готовясь подняться, но Унелада всегда отводила глаза, не дождавшись. Она еще не смела встречать эти взгляды.

В стороне мелькнуло что-то живое, и Унелада вздрогнула. Этот лес был неподвижен и тих: здесь не пели птицы, не ползали муравьи, не качались ветки, не трепетали листья под ветром. И потому нечто серое, мелькнувшее где-то справа, было хорошо заметно. Но едва она успела это отметить, как что-то серое мелькнуло и за левым плечом – глаз выхватил среди зелени мохнатую спину длиннолапого зверя. «Волки!» – хотела она сказать, но по невозмутимому виду матери поняла, что та и без того о них знает.

– Здесь всегда так, – шепнула Лютава, не оборачиваясь. – Мы же к Волчьей Матери идем.

– А далеко еще?

– Это мне у тебя надо спросить: далеко еще?

Унелада поняла вопрос и сосредоточилась. Перестала вертеть головой, волноваться, удивляться. Перестала противиться зову этого леса. Не поднимая век, ловила взгляды деревьев. И каждый этот взгляд будто пронзал ее мягкой стрелой, не ранил, а пришивал к себе, соединяя с собой. Появилось понимание, где она находится. В душе Леса Праведного – общей душе всех своих предков, соединенных в божестве Рода…

И тогда лес расступился широко, открыв поляну, а на ней – избушку, наполовину вросшую в землю. Высокие травы закрывали ее почти до крыши, а крыша густо поросла дерном, на котором стояли тонкие березки. Войти туда было все равно что войти в землю. У дверей лежало несколько волков – будто собаки, они приподняли головы с настороженными острыми ушами, завидев гостей. Иные приподнялись на изжелта-серые лапы, давая дорогу.

Лютава шагнула вниз по замшелым ступеням, постучала, толкнула дверь и вошла. С замирающим сердцем Унелада следовала за ней, и с каждым шагом вниз ее сердце будто падало все ниже и ниже в бездну. Вот она ступила на земляной пол – как на самое дно мира. Огляделась. Изнутри изба казалась просторнее, чем снаружи, стены не сразу удалось разглядеть в полутьме. На них были развешаны длинные вышитые рушники, будто в день имянаречения, свадьбы или поминок. Разглядеть мелочи узоров было нельзя, но по общему виду Унелада догадалась, что это и есть рушники трех родов: нареченные, свадебные и поминальные, всякий вид на своей стене.

Перед каждой стеной стояла скамья. Две свободные, одна занятая – крайняя слева. Там виднелась прялка, за которой сидела женщина. Было видно, что она немолода, хотя никогда еще Унелада не видала такой красивой старухи. Она пряла нить, которая тянулась от ее руки к срединной стене, напротив входа, где на пустой скамье лежало веретено.

– Здравствуй, матушка! – Лютава низко поклонилась старухе. – Вот, внучку твою привела.

– Здравствуй, дочка! И ты будь здорова, внучка! – Старуха приветливо кивнула им, не прекращая работы. – Садитесь, место готово.

Лютава глазами показала Унеладе скамью напротив старухиной, а сама села на середине и взялась за веретено. И тут же оно ожило в ее руках, завертелось, стало наматывать нить, которую вытягивала из кудели старуха.

Унелада ушла на указанное место, робко опустилась на скамью, огляделась, ища себе какой-нибудь работы, чтобы не сидеть перед двумя прядущими старшими женщинами сложа руки – и увидела лежащие на скамье блестящие ножницы.

И вздрогнула, сообразив, на чьем месте оказалась. Сев подальше, она крепко сжала руки, сложив их на коленях и всем видом выражая, как не хочется ей браться за эти ножницы и пускать их в дело.

– Ну вот, теперь все в сборе! – ласково улыбнулась старуха-хозяйка. Взгляд ее окутывал любовью, внушал чувство покоя и безопасности – безграничное, как небо, так что Унелада согрелась душой и расслабилась. – Рассказывайте, зачем пришли.

– Видишь, матушка, какая у меня невеста выросла! – Лютава кивнула на дочь. – В самой поре, в самом расцвете. И у брата моего такая же. Только унесли ее в лес, от проклятья спасая, и никто не знает, где она сейчас. А покуда ее нет, и жениха ее некому в лесу найти и назад к родичам, к людям вывести. Помоги нам, скажи: как ее отыскать? И пришла ли пора?

– Да ведь ты сама знаешь – коли ко мне пришла. Нелегкая доля твоей племяннице досталась: не одно проклятье ей избывать приходится. Вспомни, когда ты сама невестой была, что вам, Ратиславичам, столько бед принесло? Что вас до вражды-раздора со своей же кровью довело?

• Предыдущая
• 73/109
• Следующая