Деревянный Меч - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/176
• Следующая

– Это у тебя что – гильдейская грамота? – спросил толстяк, внезапно выхватывая у Кенета из кармана бесценный устав.

– Отдай! – возопил Кенет, бросаясь к толстяку.

– Э-э, да это чистый пергамент, потрепанный только, – с неудовольствием произнес толстяк. – Держи. На кой он тебе, такая рухлядь? Припарки ставить?

– В глаз ему! – мстительно повторил третий во мраке. – И припарку!

– Заткнись! – лениво приказал верзила. Деревенский юнец позабавил его, а веселье настраивает на добродушный лад.

Третий промычал что-то неразборчивое, но послушно затих.

– Что, парень, некуда тебе податься? – почти сочувственно спросил верзила.

– А присоединяйся к нам! – ласково пропел толстяк. – Правда, в гильдию воров тоже вступительный взнос нужен, но мы люди не гордые, у нас можно и в кредит. Слыхал такое слово? Потом из твоего пая вычтем, только и всего.

Кенету совершенно не хотелось идти воровать и еще меньше хотелось признавать свое дремучее незнание городской жизни. Он уже забыл, что всего минуту назад спросил, что такое гильдия.

– Да не собираюсь я ни в какую гильдию! – взорвался Кенет. – И в вашу тоже!

– В глаз! – с радостной кровожадностью рявкнул из темноты третий.

– Как сказано! – восхитился верзила. – А зубы-то как заблестели! Ах ты огурец кусачий! И где же ты, позволь спросить, собираешься в таком случае искать работу?

Наитие снизошло на Кенета мгновенно. Устав, который Кенет все еще судорожно сжимал в руках, подсказал ему решение.

– В городской больнице, – твердо заявил он. – Думаю, для этого не надо быть членом гильдии.

Внезапное молчание беззвучным эхом раскатилось по мостовой. Потом верзила выдохнул сквозь стиснутые зубы, а толстяк как-то неуверенно охнул.

– Придурок, – убежденно заявил тип из темноты. Оказывается, кроме предложения дать в глаз и сопутствующих ему идиом, он знал еще и другие слова.

– Святой, – вздохнул толстяк.

– Деревня, – отрезал верзила. – Пошли, Син. Может, еще кого поймаем.

И троица грабителей удалилась, оставив Кенета в полном недоумении. Когда ночная тьма поглотила их, Кенет вздохнул, сунул устав за пазуху, лег рядом со своим посохом и приготовился ко сну. И только тут до Кенета дошло, что на бережно им хранимых листах пергамента толстяк Син не увидел ни единого слова.

Наутро, едва проснувшись, Кенет первым делом совершил то, чего не мог ночью: вытащил из-за пазухи книжные листы и взглянул, на месте ли текст. Текст был на месте, чуть порыжевшие от времени знаки никуда не сбежали, не выцвели, не исчезли, не растворились. “Устав поведения магов…”

Что же это такое получается? Выходит, толстяк Син не видит ни бельмеса на старом потертом пергаменте, а он, Кенет, видит? Очень странно. Толстяк ничего не видел. Может, и не должен был видеть? А он, Кенет, – должен? Мысль эта вдохновила Кенета до полного безъязычия. Он оцепенел от восторга, ибо эта мысль ненавязчиво намекала на присутствие у Кенета магических способностей и пророчила им славное будущее. А как бы иначе Кенет мог увидеть незримое для других? Он почти сознательно гнал от себя некое ехидное соображение: а именно, что толстяк просто не разглядел в тусклом свете фонаря слов устава на старом пергаменте.

С новой верой в себя и в свои способности Кенет засунул устав в карман и отправился на поиски городской больницы.

Больницу он нашел не сразу, но не из-за туманных и непонятных объяснений, куда ему идти – за вчерашний день он немного освоился и уже не путал мосты с улицами, – а из-за сильного внутреннего сопротивления. Его разум отказывался признать это ветхое и омерзительно грязное строение больницей. Разве можно помещать в такой дом больного человека? Здесь и мертвому не место. Кенет прошел мимо больницы раза три, пока не уяснил с невольным ужасом, что это она и есть. Кенет приподнял ногу повыше, чтобы не коснуться невзначай заплеванного порога, и, преодолевая дрожь гадливости, вошел внутрь.

Наняться на работу в больницу оказалось легко. Быть членом гильдии для этого действительно не требовалось. Ни один человек, состоящий хоть в самой захудалой гильдии, ни за какие деньги не стал бы работать в подобном заведении. В больницу и вообще старались не попадать. Богачи лечились, разумеется, у себя дома, в теплой уютной постели. Но даже самый распоследний бедняк предпочитал болеть в своей жалкой каморке, хотя в больнице кормили даром. И все же больница не пустовала. Ее заполняли жертвы моровых поветрий, бездомные бродяги, а больше того – раненные в уличных стычках. Будь они в сознании, они бы не позволили тащить себя в больницу, но больничные служители подбирали их на улице в бессознательном состоянии или попросту слишком ослабевшими, чтобы они могли сопротивляться. А потому в больнице и даже вокруг нее стоял тяжелый запах разлагающейся крови. Кенета еще на подходе к больнице едва не стошнило. Он не понимал, как можно было допустить что-либо подобное. После первых же дней работы в больнице он стал понимать еще меньше.

Больница была гнойной язвой на теле города. Наместник Акейро хотел было уничтожить ее и выстроить новую, но однажды ночью почти достроенное здание подожгли. Возобновить стройку не удалось. По городу забегали подозрительные личности с общим вопросом на устах: “Во что обойдется городу эта затея наместника и на какую сумму его светлость поднимет налоги?” В городе запахло не то чтобы бунтом, но серьезными волнениями. Во избежание беспорядков постройку новой больницы пришлось на неопределенное время отложить. Подстрекателей искали усердно, но не нашли.

Между тем слова смутьянов были ложью вдвойне. Во-первых, Акейро не собирался повышать налоги. Его финансовый гений изыскивал иные средства. Повышая скорость деньгооборота, находя различные способы оживить торговлю, поощряя развитие ремесел и тонко регулируя въездные и таможенные пошлины, Акейро ухитрялся найти значительные суммы для пополнения городской казны там, где их раньше не было. А если денег на благоустройство города все же недоставало, Акейро без колебаний щедро тратил собственные.

Во-вторых же, именно старая больница и влетала городу в копеечку. Огромные средства из городской казны, плата за лечение более состоятельных больных, бесчисленные пожертвования доброхотных дарителей – все валилось в какую-то алчущую прорву, исчезая в никуда. Сначала князь Юкайгин пытался разобраться в неслыханно запутанных больничных отчетах. Потом за дело взялся Акейро, и взялся всерьез. Наместник бледнел от гнева при одном упоминании ненавистной больницы и говорил, что затраченных денег хватило бы, чтоб три такие больницы из золота отлить. Однако деньги шли больнице не впрок. Целебных трав, тюфяков, кружек и прочего, зачастую самого необходимого, в больнице недоставало постоянно. А самое главное – она попросту тонула в липкой жирной грязи.

• Предыдущая
• 13/176
• Следующая