Деревянный Меч - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 68

• Предыдущая
• 68/176
• Следующая

В Каэн Кенет вступил отдохнувшим, сытым, веселым и полным сил. Сутки, проведенные им в гостях у Хараи, вспоминались с удовольствием.

Кто его знает, какой дом держит дракон в своем истинном облике на дне морском, но в его человеческом жилище хозяйство было поставлено на широкую ногу. Не будь жена Хараи ведьмой, нипочем бы ей не управиться. Да и то сказать – может ли обычная женщина быть женой дракона?

У дверей Кенета встретил Аори и двое его младших братьев. Самый младший сын Хараи туманным облачком парил над колыбелькой.

– Обычно я не разрешаю детям принимать свой второй облик при гостях, – извинился Хараи, заметив изумление Кенета, – но у малыша режутся зубки. Отчего-то у вас, людей, это происходит очень болезненно.

Кенет вполне понимал беднягу дракона. Он вспомнил, как истошно орал Бикки, когда у него резались зубы. Мачеха ходила с опухшими от слез и недосыпания глазами. Кенет бегал по вечерам собирать тягучий млечный сок беломордника и соцветия мышкиных слезок, варил их с медом и мазал этой смесью десны Бикки. На несколько часов в доме воцарялась тишина, и все его обитатели засыпали мгновенно: если успел добраться до кровати – считай, повезло. Как же хорошо, как мирно жилось тогда Кенету!

Ему не впервой было вспоминать оставленный им дом, но на сей раз заглушить причиненную воспоминаниями боль оказалось не так-то просто. Лишь когда дракон и ведьма позвали его к столу, боль начала затихать. А потом и вовсе забылась.

Слишком уж хорошо было в этом доме. Здесь не было места ни боли, ни даже памяти о ней.

“Когда найду свое место средоточия… а все-таки что это за место такое?.. – думал Кенет, прихлебывая густой горячий сладкий напиток из меда и ягод. – Когда я это самое место средоточия найду, непременно выстрою себе такой дом. И женюсь. Нашел ведь Хараи ведьму себе по силе. Если уж дракону удалось, у меня тем более получится”.

Еда и застольная беседа настолько подкрепили тело и дух Кенета, что спать ему не хотелось. День он провел в приятнейшем общении с сыновьями дракона, дивясь их двойственной природе и наслаждаясь ее созерцанием. Вечер прошел в неторопливой беседе с драконом. Потом Кенета отвели в чудесную жарко натопленную баню. Потом чистенького разомлевшего Кенета отвели в спальную комнату для гостей, и он заснул, едва коснувшись щекой изголовья.

Наутро он проснулся таким бодрым и отдохнувшим, что готов был в три прыжка преодолеть расстояние до Каэнских ворот.

Дракон простился с Кенетом сдержанно. Лишь на прощание он приобнял юношу за плечи, словно желая оградить его от чего-то.

– И не забудь побывать у каэнского массаоны! – крикнул он Кенету вслед.

Как будто об этом можно забыть! Аканэ столько раз говорил об этом Кенету, что и счет потерян. Каждый воин или его ученик, прибывая в город, перво-наперво должен доложить о своем прибытии местному массаоне – начальнику имперских воинов. До сих пор у Кенета такой необходимости не возникало: главой имперских воинов Сада Мостов был господин наместник Акейро собственной персоной. Довольно и того с князя Юкайгина, что он терпел в своей вотчине какого бы то ни было наместника. Еще одна важная особа из столицы переполнила бы чашу его терпения. А когда его отношения с молодым наместником сложились столь необычно, он разорвал бы на куски любого столичного заправилу, вздумай тот совать палки в колеса его обожаемому Акейро.

Теперь же Кенету впервые предстояло увидеть массаону, и он немного робел. Но не идти нельзя. Аканэ ему не единожды втолковывал: “Пренебречь подобным посещением мог бы я, но не ты. Это даже не дерзость, но прямое нарушение воинского устава”. Так что робей не робей, а идти все едино придется.

* * *

И снова Кенет вступал в чужой, незнакомый город, не глядя по сторонам. Только теперь он искал не еду и ночлег – успеется еще, – а казармы императорской гвардии.

Он еще в воротах спросил у взимавшего пошлину стражника, куда ему идти. Стражник, спокойный седоусый воин со шрамом через все лицо, не был удивлен его вопросом и не затруднился с ответом.

– Направо вдоль городской стены, – сказал он, поправляя рукав своего безупречно чистого форменного хайю. – Там и будет казарма. Не заблудитесь. Если, конечно, пойдете прямиком в казарму, а не в веселый квартал к девицам.

Кенет вовсе не собирался идти к девицам, но покраснел так, словно пожилой стражник угадал его самые заветные чаяния.

– Вот она, молодость, – вздохнул стражник. – А идите-ка вы прямо в казармы. Господин массаона сегодня сильно не в духе. И если вы полдня проваландаетесь по трактирам да девицам, а с докладом явитесь под вечер, я даже не знаю, что господин массаона с вами сделает.

Он еще раз вздохнул и удалился, слегка припадая на левую ногу.

Господин массаона Рокай с самого утра был не то чтобы не в духе, как деликатно определил его состояние стражник. Господин массаона рвал и метал. Проявлялось это не очень явственно для посторонних, но более чем понятно для вверенных ему воинов. Он был спокоен. Он был так спокоен, что воины, завидев его неподвижное от гнева лицо, невольно прикрывали руками рот, словно сдерживая вопль ужаса, и спешили убраться с глаз долой. Особенно те, кому довелось быть свидетелями вчерашнего происшествия. Ибо прогневил массаону на сей раз не кто-нибудь, а его всегдашний любимец.

Наоки единственный среди имперских гвардейцев не был потомственным воином. Бытовали слухи, что происходит он из какого-то очень знатного рода. Настолько знатного, что ни одному его представителю нужды не было обременять себя мечом или луком: их знатность была превыше даже воинской службы. По всей вероятности, в этих слухах содержалась изрядная доля правды: замашки юного Наоки обличали в нем человека, с малолетства привыкшего к богатству, холе и полному повиновению. Служилые люди охотнее терпели бы в своей среде сына купца или даже крестьянина. Глядя на аккуратного до щегольства тонкостанного изящного Наоки, каждый воин словно спрашивал себя: “И какого рожна горячего ему здесь надо?” Впрочем, службу Наоки нес исправно. Юношу в гарнизоне не столько ненавидели, сколько тихо недолюбливали. Никто не понимал, отчего господин массаона так благоволит к нему, и каждый был бы только рад, если бы Наоки – ухитрился подать повод для малейшей выволочки. И вот Наоки подал долгожданный повод – повод настолько ужасный, что ни одна живая душа не позлорадствовала. Скорей уж сидящий под арестом в ожидании трибунала Наоки возбуждал нечто, весьма похожее на сочувствие. Воины обсуждали, что же теперь сделает господин массаона со своим любимцем: поставит его в караул на трое суток без сна и смены, а то и попросту позовет гарнизонного палача и прикажет всыпать парню горячих до бесчувствия. Никак уж не меньше. Слишком уж благосклонно относился массаона Рокай к этому юнцу – и слишком уж тяжким был его проступок.

• Предыдущая
• 68/176
• Следующая