Меч без рукояти - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 76

• Предыдущая
• 76/90
• Следующая

Шкатулка для фокусов действительно уже не понадобилась Хэсситаю. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько в ударе. Никогда прежде его магия не была столь сильна. Без всяких там хитроумных приспособлений на протянутых ладонях киэн расцветали пышные пурпурные цветы, их лепестки тянулись вверх язычками светлого, совсем не страшного пламени, взмывали вверх желтогрудыми птичками. Из-под купола часовни на подставленное плечо Хэсситая планировали, подрагивая распростертыми крыльями, крохотные дракончики совершенно немыслимых расцветок – полосатенькие, крапчатые, в горошек. Хэсситай насвистывал незатейливые мелодии, и дракончики, попрыгав один за другим на пол, плясали, покачивая толстенькими пузиками и притопывая со смешной важностью в такт. Байхин был до того очарован, что едва не забыл присоединиться к выступлению – так бы век и смотрел, – однако не забыл все же. Он снова все нарочито путал, ронял шарики, а дракончики нахально утаскивали каждый оброненный им шарик под купол и дразнились оттуда, подкидывая крохотными лапками свою добычу.

Смеялись все. Визжали от восторженного смеха дети. Хохотал, уперев руки в колени, старенький морщинистый священник. Заходился заливистыми взбулькиваниями врач, не забывший еще, как этот рослый парень, роняющий шарики, задыхался в предсмертном хрипе на полу алтарной. И степенно-раскатисто взрыкивал мрачный больничный служитель. Когда Байхин под самый конец представления повторил свой номер с воображаемой пчелой, зрители изнемогали от смеха.

– А теперь, – объявил Хэсситай, когда Байхин раскланялся под общий хохот, – прошу внимания!

Смех не прекратился, но сделался потише.

– Настало время последней и самой главной шутки, – весело блеснув зубами в широченной улыбке, произнес Хэсситай. – Есть на свете много очень мрачных людей. Вот над ними мы и подшутим. Вы готовы?

Из всех уст выдохнулось восторженное радостное: “Да-а-аа!”

– Тогда слушайте меня внимательно. Сейчас вы все спокойно встанете со своих мест… тихо и спокойно… вот так… и скорчите самые печальные рожи, какие только сумеете… нет, по-настоящему печальные.

– Это такая игра, – пришел ему на помощь Байхин. – Мы все будем играть в тех, кем мы недавно были. И чем печальнее получится рожа, тем лучше выйдет розыгрыш. Мы всех вокруг разыграем, верно?

Снова нестройный утвердительный вздох.

– Очень хорошо, – одобрил Хэсситай. – С такими кислыми рожами мы точно разыграем всех до единого. А теперь тихо-спокойно… медленно-чинно…

Когда больничный служитель, вновь напяливший на физиономию прежнее угрюмое выражение, выводил понуривших головы детей из часовни, сторонний наблюдатель нипочем бы не усомнился – все они больны, как и прежде, и со дня на день смертная тоска явится снимать свою ужасную жатву. Сдержанное шушуканье, фырканье и подталкивание локотком в бок, разумеется, не в счет: их не смог бы заприметить даже очень пристрастный наблюдатель, ибо дети, если захотят, преотлично умеют таиться от взрослых с их тупым настырным вниманием.

– А это вы правильно, господин киэн. – В голосе врача преданность граничила с обожанием. – Если бы стало явным, что дети выздоровели, да еще так – все враз… А теперь я смогу их отправить по домам по одному, по двое, не привлекая внимания.

– Вот и ладно, – рассеянно отозвался Хэсситай и тут же обернулся к Байхину; – Ты как себя чувствуешь?

– Хорошо, – удивленно признался Байхин. – Странно… даже лучше, чем до выступления. Есть только хочется до потемнения в глазах.

– Так и должно быть, – ухмыльнулся Хэсситай. – Умирать и воскресать – дело тяжкое, утомительное. Господин врач, нельзя ли полечить молодого мастера от голода… ну, хотя бы парочкой лепешек?

– Конечно, – смущенно улыбнулся врач. – Я уже распорядился. Сейчас вам полные дорожные сумки еды принесут.

– Сумки – это своим чередом, – возразил Хэсситай. – Нам бы еще нужно в храме задержаться. Нет ли чего перекусить прямо сейчас?

– Задержаться? – Врач потер переносицу уже знакомым Байхину нервным жестом. – Не искушайте судьбу, господа киэн. И то уже чудо, что никто из королевских наблюдателей сюда не заглянул… а ну как заглянет? Не след вам тут задерживаться.

– Кто спорит, – Хэсситай махнул рукой, – а только придется. Так что вы поспособствуйте насчет еды, а мы тем временем постараемся поскорей управиться.

– Но зачем? – взмолился врач.

Хэсситай задрал голову и озабоченно взглянул наверх, туда, где на крюках покачивались обрывки каната.

– Есть у киэн такое правило, – вздохнул Хэсситай, – если трюк не удался – повтори его. Повтори, пока не пройдет без осечки. А уж если упал, разбился – тем более. И уж тогда только можешь отдыхать. Тело должно последним запомнить не поражение, а победу. Если оно запомнит падение, то и в следующий раз упадет. Нам нужно повторить проход по канату.

Врач охнул и отступил на шаг.

– Вы опять хотите загнать его туда, на верхотуру? – дрожащим голосом осведомился он. – После всего, что было?!

– Именно после всего, что было, – отрезал Хэсситай. – Байхин, тащи запасной канат.

Врач хотел что-то сказать, взглянул на Хэсситая, осекся, кое-как развернулся на полусогнутых ногах и засеменил прочь, бормоча: “Так я насчет еды мигом…”

Хэсситай снова вздохнул. Легко придавать своему голосу жесткую уверенность, которой на самом деле не чувствуешь. Куда сложней и в самом деле счесть себя непогрешимо всезнающим и бестрепетно приказывать то, от чего душа возмущается.

– Тебе помочь? – спросил он, когда Байхин вернулся из алтарной с запасным канатом.

– Да нет, я сам, – ответил Байхин, резко выдохнул и полез наверх по шаткой лесенке.

Петля вновь точно обхватила противолежащий крюк. Только на сей раз никакие доброхоты не натягивали “провисающий” канат. И внизу стоял Хэсситай, готовый смягчить его падение мощным толчком, перебивающим дугу полета. Конечно, полностью смягчить падение с такой высоты немыслимо, и пару-другую костей Байхин сломает… да и Хэсситай тоже… но по сравнению с тем, что случилось, это называется дешево отделаться.

– Эй, – крикнул снизу Хэсситай, – смотри мне там – без фокусов! Только общий проход. Выдуриваться будешь в другой раз… слышишь?

– Слышу, – сквозь зубы ответил Байхин и шагнул на канат.

Он и сам не сознавал, не помнил, как совершил проход по гудящему от его страха канату. Помнил только, что проход оказался на удивление легким, а страх куда-то исчез, улетел под гулкий купол и больше не вернулся. И еще он помнил слова Хэсситая и сознавал, что мастер оказался прав. Теперь в памяти его тела останется не смертоносный холод каменных плит, а покоренный канат под ногами.

– А вот теперь, – объявил Байхин, закончив проход и спустившись вниз, – пусть этот лекарь поторопится с едой – иначе я его самого слопаю, и даже без соуса.

– Так ведь было от чего проголодаться, – кивнул Хэсситай. – По моему разумению, так тяжко тебе трудиться еще не доводилось. И придумки одна лучше другой. Особенно эта, с пчелой… вовремя же тебя осенило.

– По-твоему, я тогда был способен что-то придумать? – усмехнулся Байхин. – Где уж мне… это моя старая шутка. Я ею еще своего наставника в воинском ремесле доводил. Вредный он был – ну просто никакого спасу. И ничего не боялся, только ос и пчел. Его однажды оса ужалила перед официальным парадом… ну и схлопотал он в тот раз за опухшую морду. Как он на привале начнет ко мне придираться, так я делаю вид, что уснул, и начинаю жужжать – а иначе нипочем не отвязаться.

Хэсситай рассеянно улыбнулся воспоминаниям ученика. Взгляд его скользил по шкатулке для фокусов, стоящей на алтаре.

– А ведь и верно, – спохватился Байхин. – Чуть было не забыли шкатулку забрать.

– Не нужно, – остановил его Хэсситай. – Пусть остается. Должны же мы чем-то отблагодарить Бога Исцелений за его благословение.

– А по-моему, это ты меня исцелил, – прищурился Байхин. – Или мне показалось?

• Предыдущая
• 76/90
• Следующая