Изольда Великолепная - Демина Карина - Страница 36
- Предыдущая
- 36/97
- Следующая
– Те, чьи имена просто вписаны, – законные дети. А если рядом изображен дубовый лист, то ребенок является бастардом, но принятым в семью и имеющим право наследовать. После законных детей, конечно.
– А листья при чем?
– Считают, что ребенка нашли меж корней дуба.
Ну да, не капусту же рисовать… дубовый лист всяко благородней.
– А если имя перечеркнуто?
Сначала я решила, что это означает смерть, но умершие имели другую пометку, с датой и примечанием о причине смерти, а перечеркнутые имена встречались лишь трижды.
– Отречение. Исключительная мера, которая применяется очень редко… – Ингрид провела по имени пальцем, будто желая вовсе стереть его.
Всего три имени на целую книгу.
– Такой человек не имеет права использовать герб и девиз рода, имя, а род не несет ответственности за его деяния. Тан Броди был обвинен в измене. И его отец вынужден был отречься от сына, чтобы сохранить титул и земли. Молодой Идвис женился без согласия отца. У того был крайне скверный характер и некоторый избыток сыновей.
Последнее из имен. Оно не просто зачеркнуто – оно залито чернилами, но любопытство сильнее обстоятельств. Если лист приподнять и поднести свечу…
Урфин Сайлус. Седьмой тан Атли.
Что-то я недопоняла.
– Их сиятельство обвинили в смерти многих людей. И старый тан разорвал сделку. Он сказал, что лучше пусть герб Атли вычеркнут из Гербовника, чем отдадут… недостойному.
Подозреваю, старик выразился крепче.
– Но есть мнение, – Ингрид продолжила, переплетая нити золотой проволоки, из которой суждено было родиться новому цветку, – что это отречение было частью другой сделки, которая позволила их сиятельству сохранить голову. А вот самолюбие, полагаю, серьезно пострадало.
Я молчала, обдумывая полученную информацию, которая не вносила ясности, но лишь больше все запутывала.
– Ингрид, а то, что имя вновь не вписано, значит…
– Что титул незаконен. Но я думаю, их светлость все исправит.
Ночью мне снились пухлые младенцы в гербовых памперсах и с венками из дубовых листьев на головенках. Младенцы сражались серебряными ложечками, а пропавшие тарелки использовали в качестве щитов. Надо будет выбрать время и хорошенько заняться домовыми книгами, есть у меня кой-какие подозрения… заодно и навыки бухгалтера пригодятся. Зря я училась, что ли? Дебет, кредит… проводки…
Рука чешется вроде бы меньше.
А на рассвете под окном орали серенаду. Сволочи.
И ведь как взобрались-то? Я сунула голову под подушку, но слова любви проникали сквозь пуховой заслон. Нет, ну я сплю на рассвете. Какие серенады?
Мне еще гербы учить… и родословные… и книги проверять… а они о любви.
Любовь и бухгалтерия – понятия несовместимые.
День шестой.
И Майло приносит серебряную клетку-шар, размером с апельсин. Внутри клетки – пташка и вовсе крошечная. Это чудо и в руки-то брать страшно.
– Для самой красивой леди, – сказал Майло, кланяясь. – Их светлость очень сожалеет, что не может уделить вам время.
Надо же… это я понимаю – извинения. Хотя я бы все равно предпочла Кайя птичке.
– Какая тонкая работа! – Ингрид поднесла клетку к окну. – Кажется, я поторопилась, сказав, что их светлость не понимает правил игры. Вероятно, прежде не возникало желания разобраться.
Солнечный свет преломлялся в драгоценных перьях: птица была вырезана из цельного аметиста.
– Вам ведь нравится? – спросил Майло, глядя так, словно от моего ответа зависела его жизнь.
На мальчике была красная бархатная курточка, штанишки с бантиками и смешной берет, который все время съезжал на нос. Карманы курточки оттопыривались, не в силах вместить кучу важных и интересных вещей – гнутую железяку, потерянную кем-то пуговицу, стеклышко, засохший бисквит и черного жука, который скрипел, если взять его в руки…
Фрейлины делали вид, что ужасно боятся жука. Им нравился Майло.
– Спасибо, милый. – Я поправила ему берет. – Передай их светлости, что я в полном восторге.
И что его эксплуатация детского труда в низменных целях не останется незамеченной.
Но детским трудом дело не ограничилось. Нашей светлости пришла пора рассылать приглашения.
На гербовой бумаге.
Написанные собственноручно мной. Образец, одобренный их занудной светлостью, имелся, и мне всего-то надо было поработать ксероксом. Свежим взглядом оценив габариты родовой книги, по которой и предполагалось выписывать приглашения, а также заготовленный объем бумаги, я крепко призадумалась: а так ли я хочу замуж выйти?
– Первая сотня, Иза. – Ингрид пришла на помощь. Не знаю, что бы я без нее делала. С каждым днем эта женщина, которая была немногим старше меня, но при том гораздо мудрее, вызывала у меня все большую симпатию. И, кажется, симпатия была взаимной. – Для остальных приглашения изготовят писцы.
– А может, пусть… для всех изготовят?
Я разглядывала образец, с тоской понимая, что мой почерк весьма далек от идеала. Завитушки-черточки, буквы одного размера… Кайя определенно мог бы преподавать каллиграфию.
Вот сел бы и сам все написал. Так нет же…
– Это было бы оскорбительно.
Ингрид скручивала тонкие проволочки в стебель. Сам цветок был почти готов. Еще одно совершенство на мою несчастную голову. У меня здесь комплекс неполноценности разовьется! Уже развивается.
– Большая честь получить приглашение от вашей светлости… – продолжила Ингрид, скрепляя цветок и стебель.
Я не должна лишать людей маленьких радостей. Понимаю.
– …и вам все равно придется писать их довольно часто.
– Я не собираюсь часто выходить замуж.
Ингрид рассмеялась. Теперь она смеялась чаще, да и прежний сонный вид остался в прошлом. Я не спрашивала о причинах подобной перемены, а Ингрид не задавала неудобных вопросов мне.
– Вы будете устраивать приемы. Балы. Турниры…
О черт!
– …поэтому надо лишь привыкнуть. Пробуйте. Дорогу осилит идущий.
И мы пошли. Точнее, заковыляли, пытаясь управиться и со скользкой бумагой, по которой чернила норовили растечься, и с пером, стремительно терявшим остроту, и с чернилами, и с почерком моим… Хорошо получались только кляксы. Такие себе высокохудожественные кляксы, в которых, однако, Ингрид не желала признавать образец ультрасовременного искусства.
В общем, хорошо, что бумаги сделали с очень большим запасом. А камин так и вовсе стал непревзойденным помощником. Но один плюс все-таки имелся. Я запоминала имена и титулы.
Да я с ними, можно сказать, сроднилась!
Вот только приглашений написала лишь пять…
Во сне камин пылал ярко, ложечки плавились, младенцы молчали, и только белые листы бумаги стаей устремлялись в дымоход. Мне было жарко…
И заочно хотелось убить мужа. Или хотя бы поплакаться.
День седьмой.
Мне доставили платье.
Мне доставили свадебное платье ужасающей красоты. Оно имело кринолин двухметрового размаха, шлейф и два ряда бантиков. В каждом бантике сияло по алмазу.
Да и вообще платье сияло.
Золотое шитье по золотой парче с золотым кружевом на десерт. И камни, камни… густенько так, как сахарное конфетти на пончике. Комплектом шел парик, тоже позолоченный. И судя по высоте его, автор сооружения задался целью сгладить разницу в росте жениха и невесты. Намерение, конечно, достойное всяческой похвалы, но не такими же изуверскими методами! Ко всему это богатство весило едва ли не больше меня.
Платье пришлось мерить, и я с удивлением обнаружила, что оно стоит само, без моей помощи. Вернее, даже помогает стоять мне. Позу держит, преисполненную достоинства и грации. Прямо хоть сейчас отливай в бронзе. Глянув в зеркало, любезно вынесенное ко мне – сама я подойти к зеркалу оказалась не в силах, – я поняла, для кого это платье шили.
И Кайя всерьез полагает, что я надену это?
На свадьбу?
На собственную свадьбу?!
Правильно он меня избегает… благоразумно.
Шовинист фигов! Кто покупает платье невесте, не удосужившись мнения невесты спросить?!
- Предыдущая
- 36/97
- Следующая
