Легенды Крыма - Кузина Т. Т. - Страница 24
- Предыдущая
- 24/59
- Следующая
Мамай был уверен в успехе. Городская крепость охранялась слабо, в городе никто даже и не подозревал о грозящей опасности. Упоенный надеждами хан забылся на минуту и поведал о своей радости верному слуге. Слуга разделил радость своего хозяина со своей любимой женой. А известно, что, когда женщина посвящена в какую-либо тайну, она, чтобы возвыситься в глазах других, старается разгласить ее встречному и поперечному, приговаривая при этом: “Только тебе одному”.
Тайна Мамая в первый же день облетела всю Кафу и дошла до градоправителей, которые и без того уже с беспокойством посматривали на подозрительных людей, появившихся в городе. Понятно, что стража в крепости была увеличена, а жители вооружены и приготовились к отчаянному сопротивлению.
Не зная, что заговор его раскрыт, Мамай в полночь подал сигнал и стал во главе мятежников. Но на какую бы улицу отряд ни попадал — везде его встречали градом камней и дождем стрел.
Поняв, что замысел его провалился, хан бросил на произвол судьбы своих сообщников и спрятался в городском бассейне. Там он сидел до утра в надежде, что кто-нибудь придет за водой и поможет ему незаметно исчезнуть из города. Утром он услышал знакомый голос и вышел из своего убежища. Оказалось, что это был его слуга.
Канавой, по которой стекает к морю дождевая вода, слуга вывел своего хозяина за город.
— Беги, мой повелитель, — сказал он. — Беги в те края, где тебя еще не знают.
— А сокровища? Мои сокровища! Я должен захватить их с собой.
— Но, повелитель, тебе опасно показываться дома. Тебя разыскивают по всему городу. А разыщут — пощады не жди. Я сам своими ушами слышал, какие страшные проклятия сыпались на твою голову. Город бурлит от негодования. Беги!
— Ты мне смеешь указывать! — закричал хан. — Я сам знаю, что мне делать!..
Придя домой, Мамай почувствовал себя в безопасности и начал мечтать о том, как он в конце концов захватит Кафу и отомстит за свое вчерашнее поражение. “Я богат, — думал он. — У меня есть сокровища, при помощи которых я подкуплю стражу и градоправителей, посею смуту и недовольство среди горожан. Люди всегда склоняли головы перед золотом, перед силой. Я сильный, я поставлю всех на колени!”
А в это время дом, в котором находился Мамай, был окружен. Услышав гул голосов и бряцание оружия, Мамай схватил меч и выскочил наружу.
— Смерть тебе, жестокосердный и коварный человек! — закричала вооруженная толпа, увидев Мамая. — Ты надругался над нашим гостеприимством, ты опозорил наш город, ты пролил кровь наших жителей! Смерть тебе! Смерть! Смерть!
И в тело Мамая вонзились десятки пик.
— Постойте, не убивайте, — прохрипел хан. — У меня сокровища, я дам вам много золота…
Даже в эту минуту он все еще надеялся жить, чтобы со временем завоевать мир и расправиться с ненавистным ему человечеством. Но душа покинула его тело, прежде чем дневное светило покинуло землю.
Когда совсем стемнело и нельзя уже было отличить белую нитку от черной, слуга отыскал иссеченное тело своего властелина и похоронил его далеко за городом Кафой. Вскоре на том месте появился курган, который люди назвали Мамаевой могилой.
Легенда записана В. Кондараки (“Легенды Крыма”, М., 1883). Печатается в обработке Г. Тарана.
М а м а й — золотоордынский хан. Разгромленный в битве с русскими, он бежал в Крым, где и погиб в городе Кафе.
Каменные парусники
Поднимай парус, старый корабль, крепи снасти — будет шторм!
Много штормов пережил на своем веку старый Ерги Псарась, но впереди его ожидал самый свирепый, самый страшный шторм.
Давно уж не выходил Псарась в открытое море и жил себе в покое и довольстве. Его дворец считался самым красивым в Пантикапее, а его склады в гавани, содержащие различные товары, — самыми богатыми. Но неоценимым богатством своим Псарась считал своего красавца сына, один взгляд которого заставлял сильнее биться женские сердца.
Пора было выбирать для сына невесту, и отец выбрал. Он стал часто посылать сына в Кафу к одному купцу, у которого была красивая дочь. Но сын полюбил другую. Та, другая, жила в дальней деревне, куда сын Ерги Псарася ездил покупать пшеницу. Морщинки уже побежали по ее лицу, и голос уже не звучал по-девичьи. Но в глазах жил веселый смех, и каждое движение сулило радость.
Встретив ее, юный Псарась почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как опутали его цепи любви. А она, познавшая в прошлом и горечь и радость любви, поняла, что поздний призыв жизни сильнее смерти.
И думала несчастная женщина о своем мальчике, которого отняли у нее в давние дни, и вспоминала о муже-рыбаке, который бросил ее, так жестоко расправившись с нею. Его звали также Ерги, но он был беден, и ничего, кроме рыбачьей ладьи, у него не было.
Не делилась женщина своими скорбными думами с юношей, не хотела огорчать его, боялась затмить светлые минуты встречи. И без того печален был он, и часто слеза сбегала из его глаз. Она припадала к его устам в замирающем поцелуе, обвивала его тонкий стан нежною рукою и напевала старинную песню:
Любовь без горя, любовь без слез
То же, что море без бурь и без гроз…
А между тем отец торопил сына с женитьбой. Новый корабль, предназначенный для такого случая, был уже готов. Ждали только попутного ветра, чтобы поднять паруса и ехать за невестой. Когда ветер зашумел от Камыш-Буруна, Ерги Псарась позвал к себе сына:
— Пора ехать в Кафу.
Хотел сказать что-то сын, да увидел суровое лицо отца, и замерло слово на его устах.
К ночи вышел корабль из гавани, и тотчас же к старику подошел слуга.
— Тебе от сына, — сказал он, подавая хозяину свиток.
Развернул свиток Ерги Псарась и медленно прочел его. Если бы ураган, который поднялся в груди отца, мог вырваться на волю, он сровнял бы всю землю на своем пути от Пантикапея до Кафы. И если бы гора Митридат упала на старика, она не показалась бы ему более тяжелой, чем та правда, о которой он узнал из письма сына.
— Пусть будет трижды проклято имя этой женщины! — проговорил Ерги Псарась. — Пусть лучше погибнет сын от моей руки, чем он станет мужем своей матери!.. Поднимай паруса, старый корабль, служи последнюю службу!
И Ерги Псарась прокричал корабельщикам, чтобы готовились к отплытию.
— С ума сошел старик, — ворчали люди. — Шторм, какого еще не бывало, а корабль, словно решето…
Звякнули якоря, затрепетали на ветру паруса, и рванулось вперед старое судно. Как в былые времена, Ерги сам направлял его бег и забывал, что оба они — один дряхлее другого.
Гудел ураган, волны захлестывали борта, от ударов трещал корабельный корпус.
— В трюмах течь! — крикнул шкипер.
Вздрогнул Ерги, но, заметив впереди мачтовый огонь другого корабля, велел прибавить парусов. Словно птица взлетел старый корабль и, прорезав несколько перекатов волны, ринулся в пучину. Казалось, что он коснулся морского дна, а потом снова взлетел вверх и бросился на гребень огромной, как гора, волны.
В эту минуту Ерги Псарась увидел совсем рядом, в нескольких локтях от себя, свой новый корабль. Сквозь тучи на какое-то мгновение пробился свет луны, и отец увидел своего сына, узнал ту женщину с золотистыми волосами, которая была с ним. Пересиливая ураган, Ерги Псарась крикнул:
— Опомнись, сын: она твоя мать!..
Белая ослепительная молния разорвала черное небо, страшной силы удар потряс гору Опук-кая. Часть горы откололась, и тысячи обломков посыпались в воду, отчего море покрылось белой пеной. Налетел новый шквал, и оба корабля исчезли навсегда.
Услышал ли сын отца, понял ли свою роковую ошибку — никто не знает. Только на том месте, где произошла катастрофа, из воды поднялись две скалы, похожие на корабли с парусами. И кажется, что корабли несутся по морю и что один корабль вот-вот настигнет другой.
— Знать, не услышал сын своего отца, — говорили люди, указывая на скалы-корабли. — Видишь, до сих пор от него убегает.
- Предыдущая
- 24/59
- Следующая
