Картина с кляксой - Гусев Валерий Борисович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/30
• Следующая

Это мама сказала с грустью. И мы с Алешкой знаем почему. Мы однажды подслушали. Лучше бы этого не было.

У папы погиб один молодой сотрудник. Вечером папа и мама сидели на кухне. Папа пил водку (это у него очень редко бывает), а мама положила ладонь на его руку.

– Ты понимаешь, мать, – говорил он каким-то глухим незнакомым голосом, – нас называют ментами, полицаями, а я завтра должен пойти к его маме и сказать ей, что ее сын… – Тут он как-то странно закашлялся и ушел в свой кабинет – мы едва успели отскочить.

А когда он вернулся на кухню – весь из себя строгий и собранный, – мы услышали, как сказала наша мама:

– Сережа, у вас такая работа. А мы вас будем беречь.

– Спасибо, мать, – глухо сказал папа.

Я в это время посмотрел на Алешку. Он стоял, вытянувшись в струнку, и его хохолок на макушке замер, как мушка на стволе.

– Я их ненавижу, – сказал он. – Папу люблю, а маму жалко.

И тут я в первый раз подумал о том, что наша мама, открывая вечером дверь, наверное, вздрагивает всем сердцем: вдруг это не папа, а его товарищи…

Но я немного отвлекся.

– Он проникся? – спросил Алешка профессора в тельняшке.

– Еще как! Пойдемте, я вам покажу. Виталик! – Это он куда-то за дверь прокричал, а нам объяснил: – Все мои сокровища хранятся под домом. Под тремя замками. Виталик, проведи нас!

Мы спустились в подвал, довольно приличный. Виталик включил свет, а профессор объяснил:

– Здесь у меня и влажность и температура поддерживаются в нужном режиме. И вот смотрите – какая прелесть!

Смотреть особо было нечего. Не выставка. Ничегошеньки здесь не было. Стоят всякие рамы, обернутые тряпками, да тянется во все стороны липкая паутина, сверкает в ее ниточках тусклый свет. Ну и еще на этих закутанных рамках болтаются бирочки с каракулями.

– Виталик! – орал как на палубе броненосца профессор. – Где у нас Истомин? – Профессор сдвинул бескозырку на свой морщинистый лоб, будто собирался идти на абордаж. – Вон в том, в седьмом ряду. Покажи нашим юным друзьям.

Но показывать юным друзьям было нечего. В седьмом ряду была прекрасная пустота. Только запоздавшая мышка пискнула и вильнула хвостиком. А мы и не удивились.

– А где? – обалдел морской профессор.

– А что? – разинул золотистую зубастую пасть до сих пор молчавший Виталик.

– Где этюды Истомина?

– Мне откуда знать? Стояли себе. Вровень со всеми. Вот туточки.

Вот туточки Алешка не выдержал и сказал:

– Эти ваши этюды висят сейчас в музее. Вместо всяких Фишкиных и Абазовских.

– Шишкиных и Айвазовских, – машинально поправил его морской профессор. – Как это понимать? Виталик, где ключи?

– Тута. – Виталик позвенел связкой ключей.

Профессор в свете маленькой лампы был похож на капитана тонущего корабля.

– И… как это? – Ничего умнее он из себя не выдавил.

– А так. – Виталик подбоченился и посмотрел на нас. – Шляются у вас всякие.

– Ты дурак? – взвился Алешка со своим хохолком. А я пожалел, что под рукой не было крепкой дубинки.

Но Виталик не обиделся. Видно, его с раннего детства обзывали дураком – привык. Он усмехнулся, покидал на громадной ладони связку ключей и сказал еще одну глупость:

– На воре шапка горит. – И ушел.

– Это что же? – Профессор сел на ступеньки, не доверяя своим ногам.

Мы ему все рассказали. Нам, конечно, было его жалко, но истина требует жертв.

– Вы все придумали? – слабо спросил он. – Вы юные фантазеры.

– Ага, – сказал Алешка. – Так придумали, что вся ваша милиция и полиция этим занимается. Да еще и нашего папу привлекли. Делать ему больше нечего.

Тогда Алешка, да и я тоже, не могли знать, что папе как раз было чего делать из-за этой кражи в музее.

– Вы лучше скажите, – вдруг спросил Алешка, – у вас машина есть?

– Чего? – по-детски протянул профессор. – У меня? Машина? Да у меня, кроме пенсии, ничего нет. И уже не будет.

– А разве это не машина?

Вот глазастый! Я и не обратил внимания, что в одном углу подвала пряталась невзрачная машинка.

– Какая машина? А! Это Виталика «Нива». Он на ней ездит за продуктами.

– Он за продуктами, – совершенно глупо спросил Алешка, – ездит ночью, пьяный и хулиганистый?

– Что вы, дети мои? Он пьет только пиво. И никогда не хулиганничает. Он хороший. Он искусство любит.

Алешка у нас как комар надоедливый. Одной рукой от него отмахнешься – он на другую сядет.

– А Виталик ваш когда искусство любит? Днем или ночью?

– Как это? – Наш профессор, похоже, совсем от нас одурел. И от всех этих событий. – Искусство любят всегда. И зимой, и летом. И днем, и ночью. Я вас никак не понимаю.

– А вот позапрошлой ночью, – наступал Алешка, – он не ездил любоваться всяким искусством? Там, например, луной на закате или солнцем на рассвете?

– Послушайте! – Профессор стал как бы за штурвалом во время шторма. – Вы сегодня меня бросили из штиля в ураган, вы меня закачали морской болезнью. Кто вы такие?

– Дети Шерлока Холмса, – спокойно сказал Алешка.

– И вы тоже? – повернулся ко мне совершенно обалдевший профессор.

– Да, и мы тоже. Я его старший сын.

– Ничего не понимаю. – Бескозырка с золотыми буквами беспомощно сползла на его нос.

– Мы вам потом все объясним, – пожалел его Алешка. – Вы только вспомните: уезжал ваш Виталик куда-нибудь три дня назад ночью?

– Да откуда мне знать? Я ночью сплю со всякими снами. Мне снятся широкие поля под щедрым солнцем, щебет птиц в березовых рощах… Шишкин… Левитан… Хотя, вот если вспомнить… Третьего дня, вы говорите? Да, была лунная ночь. Как на полотне Куинджи. Я вышел из дома, мне не спалось. – Он стал задумываться и вспоминать. – Да, да, я присел на ступеньки крыльца в своих думах.

– И что там, в ваших думах, вдруг появилось? – нетерпеливо спросил Алешка.

– Сначала мне послышался какой-то шум возле музея, какой-то грубый разговор. Я этого не люблю. Да… а потом грозно залаяла собака и зашумела машина, а я, расстроившись, пошел спать дальше…

– А машина полаяла и скрылась в вашем подземелье, – завершил Алешка его рассказ. И грустно спросил: – А кто вам посоветовал Виталика для охраны?

– Позвольте… – Профессора мы почти доконали. – Сейчас… Как-то сразу и не вспомню… Кто-то из художников, наверное…

– Пошли, Дим, все теперь ясно.

– А мне – нет, – жалобно сказал профессор в бескозырке.

Мне, по правде говоря, тоже не все было ясно. Алешка меня пожалел и объяснил:

– Помнишь, Дим, какой-то мужик ночью базарил у музея. Очень ему искусство для народа хотелось посмотреть. Так это был Виталик. Он отвлекал Грея и дядю Кузю, пока в музее меняли настоящие картины на всякие копии. Теперь понял?

Ну да. А вот кто их менял?

– Пап, – сказал Алешка, когда родители толкались возле зеркала: мама красила глаза, папа брился – мы собирались к тете Зине на фруктовый ужин. – Пап, ты можешь арестовать Виталика.

– Твой одноклассник? – рассеянно спросил папа, намыливая щеки. – Что он натворил? Оценки в дневнике подделал? Или курил в туалете?

– Он, пап, отвлекал дядю Грея и Кузю… То есть немножко наоборот – дядю Кузю и Грея. Когда в музее подменяли картины.

– Алексей, – сказала мама, внимательно разглядывая в зеркале свои глаза, – ты бы переменил футболку. Иначе тетя Зина упадет в обморок.

– Подожди, мать, – сказал папа. – Тетя Зина никогда не упадет в обморок. – Он повернулся к Алешке. – Что ты там наплел про какого-то Виталика?

– Ничего я не плел! – рассердился Алешка. – Скажи, Дим! Этот Виталик, амбал такой, он охранник у профессора Воскресенского.

– Вознесенского, – поправил я. И мы в два голоса рассказали папе о том, что пронюхали у морского профессора.

Папа выслушал внимательно.

– Вот так, да? – призадумался.

И быстренько смыл с себя мыльную пену, взял мобильник. Мы навострили все свои ушки.

– Это Оболенский, – сказал папа. – Дайте мне майора Злобина. Здравствуйте, майор. Тут по делу о музейной краже появились новые обстоятельства. Да, подозреваемый. Некий Виталий, проживает у профессора Вознесенского. По некоторым сведениям, именно он отвлек охрану музея. Необходимо проверить эти сведения. Допросите его не откладывая. Откуда информация? От детей. Чьи дети? – Папа усмехнулся и подмигнул нам. – Дети Шерлока Холмса.

• Предыдущая
• 11/30
• Следующая