Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/57
• Следующая

Безумный, почти неземной восторг охватил все существо Нади. С трудом сдерживая клокотавшие в груди ее рыдания, она схватила обе руки государя и поднесла их к губам. Но Александр не допустил ее до этого. Державные руки мягко освободились из рук нового георгиевского кавалера, и он обнял сердечно и крепко еле живую от сознания своего счастья Надю.

Потом он слегка поклонился ей, в знак того, что аудиенция кончена.

Надя сделала оборот по-военному, щелкнув шпорами, и в каком-то сладком полусне двинулась к двери.

От волнения ли или от слез, застилавших ей глаза, но девушка долго не могла повернуть хитро устроенную задвижку двери. Она вертела ручку, ничего не видя и не понимая, до тех пор, пока за ее спиной не зазвенели шпоры. Это государь, сам государь спешил на помощь вновь произведенному корнету. И еще раз на мгновение мелькнуло перед Надей дорогое, обожаемое лицо и светлые глаза, обращенные на нее с выражением сочувствия и ласки.

«Боже, дай мне умереть за него! Дай мне только умереть за него!» – успела подумать девушка.

Задвижка поддалась под державной рукой, дверь распахнулась, и Надя снова очутилась в приемной, где ее ждали Зас, Волконский и юные пажи в золотых мундирах.

Но и юные пажи, и Зас, и Волконский, и их поздравления при виде беленького крестика, приколотого к ее груди, и самые стены царских палат – все это, как несуществующее, отодвинулось и отошло куда-то далеко, далеко от смугленькой Нади.

Вся окутанная какой-то розовой дымкой, мешавшей ей слышать и видеть, что происходило вокруг, вышла Надя из дворцовой приемной об руку с Засом. На каждом шагу и у каждой двери ее встречали сановники и офицеры ласковыми улыбками, сочувственными взорами, участием и похвалой.

Она только улыбалась в ответ, ошеломленная, почти испуганная и потерянная в этом море своего огромного счастья.

– Не забудьте представиться Аракчееву! – разом вывел ее из забытья голос Заса, садившегося в экипаж у подъезда дворца.

– Представиться? – словно просыпаясь от своей счастливой грезы, спросила Надя, так что Зас не мог не расхохотаться при виде ее счастливого, ошеломленного лица.

– Да вы совсем в небеса залетели, юный корнет! – шутливо обратился он к Наде.

«Корнет? – изумленно пронеслось в ее мыслях. – Кто это?»

Ах, да ведь это она! Она – смугленькая Надя, еще за час до этого – уланский товарищ, солдат! Государь произвел ее в офицеры! Сам государь! И «Георгия» пожаловал за храбрость! Она – офицер! Георгиевский кавалер! Корнет!

Ее мечта исполнилась – чудесная, заветная мечта!

Но главное – она отныне носит «его» имя, имя царя, монарха, государя, пожалованное ей в награду. Мечтала ли она когда-нибудь об этом! Это лучше всего, лучше чина, лучше белого крестика, лучше всего мира!..

И Надя обвела вокруг себя торжествующим взором. Ей казалось, что весь мир ликует заодно с нею.

Конец второй части

Прошло пять лет. После знаменитого Тильзитского свидания, когда два императора братски обнялись на неманском плоту в виду двух великих армий, снова надвинулась черная туча над Россией.

Ровно через пять лет забушевала новая военная гроза, и французские войска опять откликнулись на боевой призыв своего императора. Тильзитское, а за ним и Эрфуртское братское свидание[58] с Александром – все было забыто тщеславным Наполеоном, жаждавшим все новых и новых побед.

В 1812 году, в июне месяце, великая армия Наполеона приблизилась к Неману и стала по ту сторону пограничной реки.

А по эту сторону ее русские войска почти и не готовились к встрече с незваным гостем или готовились вяло, неэнергично, надеясь на медленность неприятеля, а еще более на свою силу, уверенные в полной победе русского оружия.

В Вильно находился в это время уже более месяца император Александр, прибывший сюда для смотра войск и маневров, производимых запоздалыми войсками. В честь державного гостя устраивались балы, вечера. Празднество сменялось празднеством, торжество следовало за торжеством. Деятельное участие в этих празднествах принимала жившая в Вильно и его окрестностях польская и польско-литовская знать.

Стоял чудесный июньский вечер, один из тех вечеров, когда природа, точно застывшая в чудесной живой картине, благоухает цветами, дышит свежестью и ослепляет взоры богатством и прелестью красок.

В роскошном имении графа Беннигсена, Закрете, расположенном в нескольких верстах от Вильно, среди сосновых лесов, собралось громадное блестящее общество. Это флигель– и генерал-адъютанты давали бал императору Александру. Роль хозяйки этого великолепного бала выпала на долю графини Беннигсен, предложившей для этой цели свой загородный дом в Закрете.

Этот дом казался теперь настоящим сказочным замком. Мириады огней сверкали и переливались в его бесчисленных окнах. В накуренных благовонными травами залах все сверкало и переливалось в искрометных лучах – и золото, и серебро, и бронза. Усиленные оркестры музыки помещались на хорах. Гирлянды цветов обвивали потолок и стены комнат, превращая их в сплошной цветник.

Ровно к 10 часам вечера стали съезжаться приглашенные, весь цвет местной аристократии, с женами и дочерьми.

Разодетые молоденькие пани птичками выпархивали из экипажей и в сопровождении своих мужей, отцов и братьев входили в большую залу, убранную с небывалой роскошью.

Все лучшие красавицы Вильно и его окрестностей находились здесь.

И панна Тизенгаузен, впоследствии графиня Шуазель-Гуфье, очаровательная девушка, оставившая потомству записки о войне 1812 года, и красавица Радзивилл, сестра знаменитого князя Радзивилла, собравшего при вступлении Наполеона целый полк из польской аристократической молодежи, и графиня Коссаковская, и красавицы золовки ее, обе сестры Потоцкие, и много-много других. Словом, целый великолепный букет, составленный из первых виленских красавиц.

Император прибыл к 11 часам и вошел в бальную залу в сопровождении свиты блестящих флигель-адъютантов и целого сонма первых польских магнатов.

Грянул польский оркестр. Александр, взяв за руку хозяйку дома и почтительно склонившись в ее сторону, с истинно царским достоинством, смешанным с неподражаемой простотою, повел свою даму, приковывая к себе общее внимание толпы.

– Ах, барон, какая прелесть ваш император! – неожиданно сорвалось с уст черноглазой молоденькой дамы, сидевшей неподалеку от двери и не принимавшей участия в танце.

– О да! – произнес ее кавалер, высокий, длинноногий генерал в уланском колете Литовского полка, и тотчас же, любезно улыбаясь своей собеседнице, добавил с сильным немецким акцентом в произношении: – Император – это сама красота, и притом он добр, как ангел.

– Ах, правда! – искренним, почти детским звуком сорвалось с уст молоденькой пани, и глаза ее восторженно приковались к лицу императора.

Она вся была скорее похожа на милого, оживленного и беспечного ребенка, нежели на взрослую женщину, так юно, свежо и наивно было ее белое личико, таким неподдельным чувством сияли черные глазки.

Длинный барон после минутного молчания обратился к ней снова:

– Но почему вы, пани, не желаете принять участия в общем веселье? Или вы не любите танцевать?

– О нет, напротив, – поспешила она ответить. – Но я так еще недавно в Вильно и знаю очень немногих среди здешнего общества… И потом, здесь все такие важные дамы, а я ведь только жена ротмистра, – добавила она.

– О, за этим дело не станет! – любезно произнес ее кавалер и, предупредительно вскочив со стула, бросился в ту сторону залы, где стоял цвет гвардейской польской и русской молодежи.

• Предыдущая
• 40/57
• Следующая