Кейн. Ветер ночи - Вагнер Карл Эдвард - Страница 68

Берроуз, кстати, выдумал для своего Барсума новые деревья: «сорапус», «скилл». Неужели в этом есть что-то особенно трудное?

Некоторые писатели признавали это и заселили свои вымышленные ландшафты интересными новыми названиями. Примером служит Лавкрафт с его «шантак-птицами», «ночными гонтами» и «дхолами». Дансени богат почти столь же изощренно выдуманными названиями в рассказе «В Заккарате», где упоминаются «факелы, пропитанные редкими биринийскими маслами», которые горели, «испуская аромат блетани», В другом его рассказе «Бетмура» упоминается вино, сделанное из «сирабубы», В рассказах о крае света появляются новые музыкальные инструменты — «люди били в тамбанги и титтибуки, мелодично дудели на зутиборах». В «Праздных днях на Янусе» появляются новые монеты под названием «пиффеки», так же как «тумарундские ковры» и не то еда, не то питье под названием «толлуб».[11]

Стало быть, это можно сделать, и я не вижу никаких причин избегать этого.

Новому миру пристало быть новым во всех отношениях, так сказать вымышленным и выдуманным с магмы до неба. «Сделай его новым», — советует Эзра Паунд, говоря о стихотворении. Это пожелание имеет смысл и когда говорят о прозе, по крайней мере в контексте того жанра, который мы тут обсуждаем.

Фриц Лейбер привлекает очевидными ошибками в этой теории. Рецензируя мою антологию «Новые миры для старого» в журнале Тэда Уайта «Фантастик», он заметил:

«У метода Лина Картера есть по крайней мере один непредсказуемый недостаток: сколько б ни обитало в таком мире странных животных и негуманоидных разумных племен, главными его обитателями должны быть, особенно в фэнтези, люди или же существа, похожие на людей».

Верное наблюдение, но не из тех, с какими я обязательно должен согласиться. Яйцекладущие прекрасные марсианки Берроуза и его же здоровенные четырехрукие зеленые тарки достаточно непохожи на гомо сапиенс, чтобы предположить, что их создатель намекал на куда большую чуждость, нежели нарисованная им.

У Эддисона житери меркурийской страны демонов с их полированными рожками (а их противники обладают рудоментарными хвостиками) могут быть менее человекоподобны, чем мы думаем. Этот символический отход от земной нормы предполагает большую чужеродность, оставленную за скобками.

Можно написать роман меча-и-магии, где действие происходит на другой планете, разумные обитатели которой происходят, скажем, не от млекопитающих, а от рептилий. Чтобы провернуть такой фокус, потребуется долго изучать половую жизнь, диету и другие схожие детали, относящиеся к меньшим плотоядным эпохи миоцена. Но это можно сделать…

Что-то в таком роде будет в моем «Химериуме». У обитателей Истарорфа, как я теперь думаю, будут рудиментарные рожки, как у меркурианЦев Эддисона. Возможно, это неразумно с моей стороны, но я, кажется, пленен этой идеей, ибо к своему удовольствию я разглядел, что рога есть почти у всех млекопитающих Истарорфа. Следовательно, они должны быть и у «людей» того мира. Хотя такая идея может привести и к катастрофе. Хотя бы потому, что обязательно заставит некоторых читателей критиковать меня за подражание Эддисону. Но меня и так не раз уже обвиняли в том, что я — рядовой подражатель, так что в этом не будет ничего нового. Суть в том, что мои герои будут не просто так рогатыми, а оттого, что рога есть у всех млекопитающих биосферы «Химериума».

У моих героев в «Химериуме» также будет еще одно чувство, неведомое людям, а также добавочный огран чувств, которому я пока не нашел названия. Этот орган предоставит им уникальную способность воспринимать ауру магической силы вокруг заговоренного предмета или ореол Силы у сверхъестественного существа. Это тоже придумано по определенной причине, в данном случае из-за сюжета, и скажу лишь (боюсь, это прозвучит довольно таинственно), что такая способность позволит моим героям воспринимать «шаар», то есть нимб. Но об этом отдельный разговор.

Рога и новый орган чувств следует понимать как знак того, что, как бы сильно ни казались похожими на людей обитатели Истарорфа, не следует считать, что они подобны нам. Они совсем иные. Но об этом в другой раз…

Получается, что Фриц Лейбер, вполне возможно, не прав в своем мнении, что герои всех романов фэнтези должны быть в конечном итоге «всего-навсего людьми». Не все герои Толкина попадают под это описание, равно как и обитатели Торманса, или темные жители Ночной Страны, Древние, правившие Миром Ведьм до прихода людей, или Зард из Атлана, деоданды с Умирающей Земли, или эльфы и тролли, о которых пишет Пол Андерсон, а также царь-дракон моей доисторической Лемурии.

Невозможно рассчитать дальнейшие пути развития фэнтези. Нельзя обсуждать ненаписанные книги, нерассказанные повести, неспетые песни. Однако можно смело предположить, что некоторые из авторов фэнтези, которые придут нам на смену завтра, прочтут эти заметки. Надеюсь, я ясно нарисовал вам некоторые правила, по которым можно писать произведения этого жанра.

Ваше дело нарушать, обходить или соблюдать их. А может, и изобрести новые. Ваше дело экспериментировать, применять, отбрасывать или развивать еще дальше описанную здесь технику написания произведений в стиле фэнтези. И ваше дело добавить новые шедевры к классике этого жанра.

Старомодный, с приплюснутым носом черный «фольксваген» с водителем и еще двумя пассажирами помимо меня с натужным гудением влезал на перевал хребта Санта-Моника, вплотную огибая приземистые, густо поросшие кустарником вершины с причудливо обветренными камедными выступами, похожие на какие-то первобытные изваяния или на мифических чудищ в плащах с капюшонами.

Мы ехали с опущенным верхом и достаточно медленно, чтобы ухватить взглядом то стремительно удирающую ящерицу, то здоровенного кузнечика, размашистым скачком перепрыгивающего из-под колес на серый раскрошенный камень. Раз какой-то косматый серый кот — которого Вики, в дурашливом испуге стиснув мою руку, упорно именовала барсом — мелкой рысью пересек узкую дорогу прямо перед нами и скрылся в сухом душистом подлеске. Местность вокруг представляла собой огромный потенциальный костер, и напоминать о запрете на курение никому из нас не приходилось.

День был кристально ясный, с плотными облачками, которые четко вырисовывались в головокружительной перевернутой глубине синего неба. Солнце между облаками было ослепительно ярким. Уже не раз, когда мы, взлетая на крутую горушку, нацеливались прямо на этот низко повисший над далеким горизонтом раскаленный шар, я чувствовал жалящие уколы его лучей, после чего страдал от черных пятен, которые потом еще с минуту плавали у меня перед глазами. Солнечных очков, конечно, никто не захватил.

Свернув с автомагистрали, ведущей вдоль тихоокеанского побережья, мы разминулись лишь с двумя автомобилями и заметили только с полдюжины домиков и жилых вагончиков — поразительное безлюдье, особенно если учесть, что Лос-Анжелес остался от силы в часе езды позади. Это безлюдье уже отделило нас с Вики друг от друга своими молчаливыми намеками на тайны и откровения, но еще не успело сблизить опять — по той причине, что было в чем-то и жутковатым.

Франц Кинцман, сидящий на переднем сиденье справа, и его сосед, который вызвался порулить на этом довольно непростом отрезке дороги (мистер то ли Мортон, то ли Морган, то ли Мортенсон, я как следует не запомнил), находились, похоже, под несколько меньшим впечатлением от окружающего пейзажа, чего и следовало ожидать, поскольку обоим он был куда более знаком, чем нам с Вики. Хотя, честно говоря, трудновато было определить их реакцию исключительно по виду коротко стриженного седого затылка Франца или выцветшей парусиновой шляпы мистера М., которую он нахлобучил пониже, чтобы прикрыть глаза от солнца.