Кейн. Ветер ночи - Вагнер Карл Эдвард - Страница 79

Я увидел, как серебристые очертания тела Франца начинают крошиться, превращаясь в беспорядочный вихрь белых крупинок. В тот же самый момент темная фигура качнулась вперед, и вокруг него словно сомкнулись колоссальные пальцы, затянутые в черную шелковую перчатку, или закрывающиеся лепестки огромного черного цветка.

С чувством человека, бросающего первую горсть земли на гроб друга, я хрипло каркнул Вики:

— Поехали!

Свечение уже почти полностью растворилось во тьме — дороги почти не было видно, когда «фольксваген» рванулся с места.

Вики выжимала из машины все возможное.

Треск осыпающихся камней становился все громче и громче, заглушая неосязаемый ветер, заглушая шум мотора. Вскоре он превратился в настоящий гром. Я чувствовал, как под движущимися колесами содрогается земля — эти толчки были ощутимы, даже несмотря на то, что машина подскакивала на ухабах.

Сбоку от каньона перед нами вдруг открылся яркий провал. Мгновение мы неслись словно сквозь напластования густого дыма, потом Вики резко притормозила, мы вывернули на дорогу, и нас чуть не ослепил утренний свет.

Но Вики не остановилась. После поворота она тут же прибавила ходу, и мы помчались дальше по дороге Малого Платанового каньона.

Нигде не было ни единого признака темноты. Гром, который сотрясал землю, затих вдали.

Там, где дорога резко уходила от вершины склона в сторону, Вики свернула к обочине и остановила машину.

Вокруг нас громоздились горы. Солнце еще не поднялось над ними, но небо было уже ярко-синим.

Мы поглядели вниз вдоль склона. На месте сползшей вниз земли осталась обширная впадина. Ее уже не закрывали облака пыли, хотя пыль еще поднималась откуда-то со дна каньона.

Осевший склон тянулся теперь от нас до самого края обрыва сплошной единой плоскостью, без единого разрыва или бугорка, без единого выдающегося над ровной земляной поверхностью предмета. Абсолютно все унес и похоронил под собой оползень.

Таков был конец Домика-На-Обрыве и Франца Кинцмана.

Поклонение героям — древний обычай. Еще с доисторических времен люди искали героев, реальных или вымышленных, с которыми они могли бы отождествить себя и которым они могли бы поклоняться. В число реальных людей, пользовавшихся таким преклонением, входят такие личности, как Александр Македонский, Наполеон, Гитлер и Джон Ф. Кеннеди. Вымышленные же, например полубоги, вроде Геракла и Сигурда, или смертные со сверхчеловеческими способностями, такие, как Синдбад, Тарзан и Джеймс Бонд. Поклонник, читая о своем идоле, какой-то миг наслаждается, отождествляя себя со своим героем, упиваясь его мощью.

Такое идеализированное создание может быть названо Сверхчеловеком. Этот термин подразумевает скорее представление поклонника о своем идоле. В реальной жизни герои обычно оказываются, при беспристрастном изучении, обладающими своей законной долей изъянов и недостатков.

Хотя представление о Сверхчеловеке восходит к древним временам. Популяризировал этот термин немецкий философ девятнадцатого века Фридрих Ницше (1844-1900). Человек весьма противоречивый, Ницше надеялся, что Сверхчеловек скоро явится, разобьет цепи иудео-христианской «морали рабов», дисциплинирует народные массы и объединит Европу. Как его создать, он высказывался туманно, за исключением интересного предположения, что скрещивание немецких армейских офицеров с еврейками породит Сверхчеловека.

Иногда вымышленный Сверхчеловек выражает реакцию на ограничения и сложности цивилизации. Возмущение этими ограничениями приводит к идеализации могучего, не испорченного цивилизацией дикаря, героя-варвара с железными мышцами и простой душой (и, добавим от себя, с лицом, не обезображенным интеллектом). В древнем Вавилоне он принимает обличив Энкиду, друга Гильгамеша, в северной Европе — Сигурда, убийцы Фафнира, а в России — богатыря Ильи Муромца.

Данная концепция была усилена работами Жан-Жака Руссо (1712-1778). Критики Руссо назвали рисуемый идеал «благородным дикарем», выражение было взято из драмы Джона Драйдена «Завоевание Гранады» (1672). Известно, что сам Руссо не употреблял этого выражения, равно как никогда не знал дикарей.

Тем не менее Руссо писал, что: «Природа создала человека счастливым и добрым, но что общество развращает его и делает несчастным». «Человек», провозглашал он, «по своей природе добр», но цивилизация и ее институты, особенно частная собственность, сделали его злым.

Руссо писал до возникновения научной антропологии, опрокинувшей многие его исходные посылки. В его время философы строили предположения о «естественном состоянии», предшествующем цивилизации, на аналогиях с книгой «Бытие» и существующими в то время первобытными народами. Европейские мореплаватели открывали острова южных морей и присылали домой приукрашенные фантазией описания жизни полинезийцев. Эти описания были восприняты как изображения реальных «благородных дикарей». А литераторы, типа Франсуа Рене де Шатобриана, делали Сверхчеловека из индейцев.

В девятнадцатом веке Льюис Г. Морган, пионер американской антропологии, провел черту между дикарями и варварами. Хотя в его классификацию впоследствии внесли много исключений и оговорок, она по-прежнему остается в силе. Согласно схеме Моргана, дикари — это охотники, рыболовы и собиратели, которые еще не научились выращивать съедобные растения или пасти стада животных. Варвары овладели этой техникой, но еще не создали городов и письменности. Общества с городами, письменностью и арифметикой классифицируются как цивилизации. Однако современные разработчики темы героя-варвара редко утруждают себя такими тонкими различиями.

Поиск несуществующего «естественного состояния», когда все были счастливыми и добрыми, продолжался всю эпоху романтизма и преобладал весь период с 1790 по 1840 годы. Одним из результатов этого поиска стало множество утопических колоний, основанных в девятнадцатом веке в Соединенных Штатах. Этот идеал не умер до сих пор, о чем свидетельствует движение коммун, так называемой контркультуры 60-х годов.

Однако единственные такие колонии, показавшие свою жизнестойкость, принадлежат общинам типа эмишей и хаттеритов. Они, набирая себе членов из среды немецкого крестьянства, сочетали религиозные убеждения, пуританский аскетизм и тягу к труду.

В 1890-х годах это стремление назад — к природе, эта романтическая иллюзия о первобытном золотом веке проявились в популярных произведениях Джека Лондона и Редьярда Киплинга. Герой Киплинга Маугли — идеальный благородный дикарь. В 17 лет он «казался старше, потому что от усиленного движения, самой лучшей еды и привычки купаться, как только ему становилось жарко или душно, он стал не по годам сильным и рослым. Когда ему надо было осмотреть лесные дороги, он мог полчаса висеть, держась одной рукой за ветку, он мог остановить на бегу молодого оленя и повалить его на бок, ухватив за рога».

Персонажи Киплинга — животные, отпускающие замечания о «цивилизованных» людях: «Люди — кровные братья бандарлогов (обезьян)», «кто такой человек, чтобы мы заботились о нем, — голый коричневый землерой, безволосый и беззубый, пожиратель грязи?».

В 1912 году появился самый популярный герой-варвар Тарзан. Его создатель, Эдгар Райс Берроуз, был бухгалтером, ковбоем, учителем, солдатом. Берроуз стал популярен, когда вышли его романы «Принцесса Марса» и «Тарзан — приемыш обезьян». Тарзан принес Берроузу состояние, став героем более чем двух десятков книг, бесконечной серии фильмов и комиксов. В то время как Маугли вырастили в Индии волки, Тарзана воспитали в Африке обезьяны неизвестного науке вида. Берроуз рассказывал противоречивые истории о том, где он нашел свою основную идею, то признавая, то отрицая, что он читал «Книгу джунглей» Киплинга. Роман Берроуза демонстрирует романтическую иллюзию простой первобытной добродетели в самом чистом ее виде. Тарзан постоянно сопоставляет пороки цивилизации, ее «жадность, эгоистичность и жестокость», и «слабости, пороки, лицемерие и мелкое тщеславие» цивилизованных людей «с открытыми первобытными повадками своих свирепых товарищей из джунглей».