Высадка в Нормандии - Бивор Энтони - Страница 2

Одним из самых ценных агентов-двойников, работавших на английскую разведку в рамках операции «Фортитьюд-Юг», был каталонец Хуан Пужоль, имевший агентурную кличку Гарбо. Совместно со своим куратором из английской спецслужбы он создал целую сеть из двадцати семи вымышленных «агентов» и заваливал мадридскую резидентуру немецкой разведки сообщениями, тщательно составленными и отредактированными в Лондоне. За несколько месяцев, непосредственно предшествовавших дню «Д», было отправлено примерно 500 радиодонесений. Содержавшиеся в них подробности складывались в ту мозаику, которую комитет Двадцать составлял, чтобы убедить немцев, будто главный удар будет нанесен позднее в районе Па-де-Кале.

Были предусмотрены и другие дезинформационные мероприятия, чтобы не допустить переброски в Нормандию немецких частей из других районов Франции. План «Айронсайд» («Железнобокие») был призван создать впечатление, что через две недели после первой высадки будет произведен второй десант: на западном побережье Франции – непосредственно из США и с Азорских островов. Чтобы держать немцев в неуверенности и не дать им перебросить в Нормандию 11-ю танковую дивизию, дислоцированную в районе Бордо, перевербованная немецкая шпионка по кличке Бронкс отправила своему немецкому куратору, работавшему в лиссабонском банке «Банку Эшпириту Санту», шифровку следующего содержания: Envoyez vite cinquante livre. J’ai besoin pour mon dentiste[6]. Это означало: «Высадка состоится в Бискайском заливе приблизительно 15 июня». Люфтваффе, явно опасавшееся высадки противника в Бретани, немедленно распорядилось уничтожить четыре аэродрома вблизи морского побережья. В конце мая была проведена еще одна отвлекающая операция – «Копперхед» («Медянка»): актер, похожий на генерала Монтгомери, побывал в Гибралтаре и Алжире, чтобы создать впечатление подготовки союзниками удара на побережье Средиземного моря.

На новый режим работы в связи с подготовкой к «Оверлорду» с 22 мая перешли и в Блетчли-Парке – сверхсекретном центре дешифровки, расположенном примерно в 80 км к северо-западу от Лондона. Специалисты центра были готовы расшифровать любое важное сообщение, как только оно поступит. Благодаря своим перехватам «Ультра»[7] они могли также отслеживать результаты дезинформации по плану «Фортитьюд», содержавшейся в донесениях лучших агентов комитета Двадцать: Пужоля, Душко Попова (кличка Трайсикл) и Романа Гарбы-Чернявского. 22 апреля расшифровали немецкое сообщение, подтверждавшее наличие «4-й армии» со штабом в Эдинбурге и двух входивших в ее состав корпусов – в Стерлинге и Данди. Другие сообщения подтвердили: немцы считают, что Южно-Шотландская дивизия получает необходимое вооружение и снаряжение для высадки в Норвегии.

В мае расшифровки «Ультра» показали, что немцы провели учения по отражению десанта, исходя из того, что высадка состоится на побережье между Остенде и Булонью. Наконец, 2 июня центр в Блетчли-Парке счел возможным доложить: «По последним данным, противник считает, что союзники завершили подготовку к высадке. Ожидается первоначальная высадка в Нормандии или Бретани, а вслед за тем – главный удар в районе Па-де-Кале». Похоже было, что немцы проглотили наживку плана «Фортитьюд».

Утром 2 июня Эйзенхауэр перебрался в автофургон, укрытый под маскировочной сеткой в глубине саутвикского парка. Он окрестил этот «дом на колесах» «цирковой повозкой» и всякий раз, когда не был занят на совещаниях и не инспектировал войска, старался немного отдохнуть и отвлечься, растянувшись на койке с сигаретой в зубах и почитывая вестерны.

В тот день, пятницу, в 10 часов утра Стэг сообщил Эйзенхауэру и другим высшим чинам союзного командования, собравшимся в библиотеке Саутвик-Хауса, последний прогноз погоды. Свои выводы ему поневоле пришлось излагать обтекаемо – из-за продолжавшихся разногласий между подчиненными, особенно из-за чрезмерного оптимизма американских метеорологов при ВШ СЭС. Но Стэг понимал, что на вечернем совещании придется высказать твердое мнение о возможности ухудшения погоды в предстоящие выходные: нельзя было откладывать решение о продолжении подготовки операции или приостановке таковой.

На том же совещании Главный маршал авиации[8] сэр Траффорд Ли-Мэллори, главнокомандующий ВВС, изложил в общих чертах план «регулярных бомбардировок пояса дорог, проходящих через города и селения, чтобы предотвратить или замедлить передвижения войск противника». Он спрашивал, можно ли продолжать детальную разработку плана, «поскольку его реализация неизбежно повлечет за собой жертвы среди мирного населения». Решено было предупредить французское население, разбросав с воздуха листовки.

Помимо судьбы французских мирных жителей было и множество других проблем. Укрепляя свой авторитет в союзных войсках, Эйзенхауэр как верховный командующий был вынужден учитывать политические и личные амбиции других высших военачальников. К нему с большой симпатией относились фельдмаршал сэр Алан Брук, начальник Имперского Генерального штаба, и командующий 21-й армейской группой генерал сэр Бернард Монтгомери, однако ни тот ни другой не считали Эйзенхауэра крупным полководцем. «Нет никаких сомнений, что Айк[9] сделает все от него зависящее, чтобы сохранить самые теплые отношения между британцами и американцами, – писал Брук в своем дневнике, – но он ничего не понимает в стратегии и, с чисто военной точки зрения, совершенно не годится на пост верховного командующего»[10]. Уже после войны Монти[11] в присущей ему лаконичной манере высказался об Эйзенхауэре так: «Отличный парень, но не вояка».

Подобные мнения следует признать несправедливыми. В ходе вторжения в Нормандию Эйзенхауэр продемонстрировал умение принимать самые удачные решения по всем важнейшим вопросам, а его дипломатические таланты помогали преодолевать противоречия среди партнеров по коалиции. Это само по себе было уже настоящим подвигом. Ведь и Брук признавал: «Национальные очки сильно искажают стратегическую картину». И ни с одним военачальником, даже с генералом Джорджем С. Паттоном, не было так трудно общаться, как с Монти, который не выказывал верховному командующему никакого почтения. Когда они встретились в первый раз, Монти сразу учинил ему разнос за то, что Айк курит в его присутствии. Эйзенхауэр был слишком великодушным человеком, чтобы всерьез сердиться на такие мелочи, однако его подчиненные-американцы считали, что с англичанами ему нужно было обращаться построже.

Генерал же Монтгомери, несмотря на свой немалый боевой опыт и умение превосходно организовать подготовку и выучку войск, отличался совершенно невероятной заносчивостью, которая проистекала, скорее всего, из скрытого комплекса неполноценности. В феврале 1944 г. он сказал личному секретарю короля Георга VI о своем знаменитом берете: «Мой головной убор один стоит трех дивизий. Солдаты издалека его замечают и говорят: “Монти с нами!” После этого они готовы драться с кем угодно». Его самомнение доходило до смешного, и не одни американцы подозревали, что репутация Монтгомери чересчур раздута восторженными английскими журналистами. «Вероятно, Монти куда популярнее у штатских, чем среди солдат», – заметил по этому поводу Бэзил Лиддел Гарт[12].

У Монтгомери был незаурядный актерский талант, и это нередко позволяло ему вселить в подчиненных уверенность, однако восторги он вызывал далеко не всегда. Например, когда в феврале он объявил Даремскому полку легкой пехоты о том, что полк пойдет в первом эшелоне вторжения, в ответ раздался дружный стон: солдаты только-только вернулись после тяжелых боев в Средиземноморье и, оказавшись в Англии, получили совсем короткие увольнительные домой. Им казалось, что место в первом эшелоне должны занять те части, которые еще и не покидали Британских островов. «Опять эти чертовы даремцы! – воскликнул Монти. – Ну что бы ни произошло, вечно эти чертовы даремцы». Когда Монтгомери отъезжал, все солдаты и офицеры полка должны были бы выбежать к дороге и пожелать ему счастливого пути, но ни один человек не двинулся с места, что и рассердило, и смутило старших офицеров.