Еська - Першин Михаил - Страница 13

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая

– За чем, бабы, дело? Вот же ж ваше счастье! Да и вы, бравы герои, почто зенки вылупили да глядите, заместо чтоб самим дело сполнять?

Не успел охвицир рот открыть, как команда ружья побросала, да баб за жопы похватала. Он было левольверт поднял, чтоб зачинщика, Еську то есть, изничтожить, да тут Амелинка правой ручкой цоп его за руку, а левою – в мудяшки так и впилася.

А против Амелинки не то что охвицир, хучь самого енерала выставь – и тот не устоит.

И пошло в селе веселье пуще прежнего. Уж не один Еська старается, ацельная рота бабёнок обиходует. Вместе с теми, кто токо-токо в рекруты попал. Знать, мерка точная была: кого охвицир влево отставил, та?к по селу маршем и ходили, да в разбойников играли. А уж кого – вправо, не хуже ветеранов бабёнок обхаживали.

Так и зажили. Уж и охвицир не поминает про службу.

Собрался Еська в путь. Мол, и без меня мужиков тута довольно. А Фряня ему:

– Да куды ж ты, Есюшка? Гляди, сколь я красива стала. Как расцвела я, с тобой живучи.

Он глядит: и впрямь расцвела. Пузо в сарафане не вмещается. Забрюхатела, короче сказать, Фряня. Уж тут не уйдёшь.

А следом и остатние бабёнки пухнуть стали. Мужики диву даются: во как любовь-то баб красит. Стал Еська им объяснять, что да как: мол, теперя им петух индейский без надобности. Да они в толк не возьмут.

Так и не поняли, покамест Фряне срок не приспел. Такого ладненького, такого славненького мальчишечку родила – любо-дорого поглядеть. Все собралися, ахают, дивятся: как же это он голый вовсе, где ж мундир, сапоги, уж про фуражку не говоря.

Охвицир говорит:

– Он больной, его собакам бросить надо.

Ага, так Фряня и отдала чадо своё собакам. Едва ноги охвицир унёс. Полверсты она за им с помелом гонялася. «Больной»!

А следом и Амелинка разродилася. От самого же охвицира. И надобно вам заметить, что тут он про собак помалкивал.

Пошли бабы одна за одной рожать детишков. У кого – парень, у кого – девка. А Хрися так двойню принесла. От ундера.

Охвицир обижаться стал: как это, мол, у ундера больше детишков получилось, чем у его. Но Амелинка его успокоила:

– Ты, чем зря болтать, погляди лучше, какой у тя парень! Нешто краше нашего есть? – хучь двоих, хучь пятерых зараз собери.

Поглядел охвицир и согласился. И хоть бы кто одетым родился! Ну, хоть с портупейкой, что ли.

Ещё месяц прошёл, а то и все два, кто ж их считал!

Вдруг «Трам-трам-тра-та-там» – вся армия с самим енералом. Они там ждали-ждали, когда отряд с рекрутами возвернётся. Да и решили, что те в засаду вражью угодили.

Окружили село по всем правилам, пушки навели. Енерал на коне вперёд выезжает, кричит:

– Эй, супостаты! Сдавайтеся! Ужо будет вам впредь наука, каково нашу землю родную топтать да рекрутов в полон забирать.

Услыхали солдатушки енералов голос, попрыгали с печек в сапоги прямо. Охвицир бежит, сабельку к боку прижимает. Кончилась жизнь спокойная. Уж как бабы убивалися! Но охвицир им так молвил:

– Вы слёзы зазря не лейте. Мы теперя всех врагов враз одолеем, чтоб к вам скорее ворочаться.

Стал енерал разбираться: что да как да кто виноват. Обратно выходит: Еська. Потому остальные по его наущенью дезертирами заделались. Да и то: их как бы пленными можно считать, бабами-то полонёнными. А он добровольно на это самое прегрешение пошёл. И опять двадцать пять – петля.

Но тут охвицир за его заступился:

– Ваше, – говорит, – высокое превосходительство, – может статься, он кровью искупит. Опять же, у меня в отряде убыль после прошлогодней кампании така, что лишний солдатик лишним никак не будет.

Енерал головою только кивнул. И стал Еська солдатом.

Шёл отряд, шёл. До леса дошёл. Охвицир командует: «Привал!»

Тут Еська и говорит:

– А почто никто песню не споёт?

– А чё это такое?

Еська-то и смекнул. За год с лишком он ни разу не слыхивал, чтоб кто? пел: ни из баб, ни из мужеска пола. Только доселе ему не до того было, а тут в ум-то и пришло.

Запел Еська частушки. Все рты пооткрывали. Что Еська ни споёт – наземь со смеху падают. Утёрли слёзы, молвят:

– И как это у тя складно выходит?

– Да чё тут складного? – Еська молвит. – Вот брата мово супружница, Сирюха, та мастерица песни петь.

Задумался Еська, Сирюшу вспомнил, да и затянул протяжно этак. Обратно все слёзы утирать стали, но на сей уж раз – не от смеха. Бабёнок вспомянули, которы в селе осталися. Один стал подтягивать, за ним – другой, а там и весь отряд запел. И охвицир со всеми вместе.

За песней обо всём позабыли. А на голос – враги тут как тут. Наши оглянуться не успели, как всех их в плен побрали.

Уж как енерал супостатский дивился, говорит охвициру:

– Как ты мог охрану-то не выставить? Аль вовсе у вас о службе позабыли?

Слово за слово – ему про песню говорят. А чё то? такое? Кликнули Еську.

Еська и частушки, и страдания поёт – ничё енерала не берёт. Он к своим охвицера?м обрачивается:

– Вы чё скажете по сему поводу, господа охвицера?

Те только плечьми пожимают:

– Кричит, мол, и кричит. А чтоб из-за того бдительность терять – мы энтого поступка понять никак не можем.

Енерал им сразу по медали дал за такой ответ геройский. И отписал царю свому: так, мол, и так, не сегодня-завтра мы победим, потому во вражьей армии никакого порядку нету, они заместо чтоб охрану становить, слова всяки нелепы орут, а охраны и в помине не слыхать, одна глупость и дурь.

Поскакал гонец с тем докладом, к вечеру ворочается. Пишет царь: мол, странно это. Ну?, как это всё обман и простоквация. В общем, опасается он-де, что это вражий царь нарочно один отряд им в плен подсунул, чтоб они бдительность утеряли. И перво-наперво он-де, царь то есть, приказывает её не терять, а, вовсе напротив, удвоить, а во второ дело, пущай к ему во дворец оного крикуна Еську доставят, он его в цельности видать хочет.

Доставили Еську к вражьему царю. Ну, ему с царём не впервой говорить, правда, тута царица ишо была. На неё Еська как глянул, так и обомлел: высокая, дородная, грудя мало из сарафана не вылазиют. А сарафан-то парчовый, в пояске узенький, не шире Еськиного рукава, вот вся красота царицина – что снизу, что сверху – наружу-то и выдавилася. И глазки у ей таки? славненьки. Ресницами поводит слегка да пальчиком завиток на виске вертит.

Зачал царь допрос вести. А Еська, на царицу-то глядючи, отвечает не в лад – невпопад. Царь было решил, что он дурень просто. Обрадовался, мол, и впрямь, не сегодня-завтра врагов одолеют, раз там таки? солдаты. И хотел его повесить.

Уж Еська, вроде бы, привыкать стал, что его всё время вешают. Кивнул, да и говорит:

– А дозволь, царь-батюшка, и мне вопрос тебе задать. Меня антирес просто замучил. Не могу я помереть, одной вещи не узнав.

– Говори, нерадивый солдат.

– Скажи ты мне, твое величие: что?, и така краса, как жёнка твоя царица, с яйца получена?

Царь тут вовсе решил, что у Еськи в башке пусто, коли он таких вещей не ведает:

– Да как же иначе? – говорит. – Нешто тебе не ведомо, что мы, цари, с яхонтовых яиц получаемся. И я, и жёнка моя. И наследник наш так же выйдет, как приспеет срок индейской куре тако яйцо снесть. Ну, а как ты любопытство своё насытил, то и ступай в темницу. А заутра тебя чин-чином повесют.

Тут царица реснички свои подняла, глазёнками захлопала, да в ладоши зашлёпала:

– Давно, – говорит, – мы никого не вешали. Я было заскучала без зрелищев этих самых. Вот уж потеха будет. Спасибо тебе, государь-муженёк, за доставленно удовольстие.

– А дозволь мне, царь-государь, тебе ещё одно слово сказать, – Еська молвит.

Тот рукой только махнул: ему и забавно дурня слушать:

– Не в обиду тебе будь сказано, царь-батюшка, только что ж ты супружницу свою царицу без удовольствиев держишь? А вот позволь ты мне напоследок службу и ей сослужить.

– Каку? таку службу?

– Того я сказать не могу. Служба эта секретная. Токмо что ночью выполнимая, да промеж четырёх глаз хранимая.

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая