Злой волк - Нойхаус Heлe - Страница 43

• Предыдущая
• 43/109
• Следующая

– Это была чистой воды ненависть, – сказала Пия, закончив разговор. – Я убеждена на сто процентов, что в деле замешано нечто личное.

– Я не уверен. – Боденштайн хотел засунуть руки в карманы брюк, но обнаружил, что в комбинезоне нет предусмотренной для этого прорези. – Изнасилование каким-то предметом – это не личное.

– Может быть, преступник физически был не в состоянии ее изнасиловать, – предположила Пия. – Или был геем.

– Как Норман, ее бывший коллега.

– Именно.

– Мы должны с ним немедленно поговорить.

Они продолжили осмотр дома, но на верхнем этаже не обнаружили ничего, что указывало бы на то, что и здесь побывал посторонний. В спальне постель была убрана, кругом висела одежда, и в ванной не было ничего особенного. Остальные комнаты также выглядели вполне обычно. В подвальном помещении размещалась сауна, отопительный отсек, хозяйственное помещение, закрытый бассейн и комната, в которой рядом с холодильным блоком стояли стеллажи, набитые картонными коробками. Боденштайн и Пия опять поднялись наверх.

– Что здесь происходит? – в проеме открытой входной двери стояла молодая женщина и с удивлением озиралась вокруг. – Что все это значит? Что вы здесь делаете?

Боденштайн и Пия откинули капюшоны.

– Кто вы? – спросила Пия, хотя сразу узнала лицо девушки. Дочь Ханны Херцманн из упрямицы на фотографии, висящей в кабинете ее матери, превратилась в молодую взрослую женщину. У нее был такой вид, что казалось, будто она плакала. Размытая подводка для глаз оставила на ее щеках черные пятна. Была ли она уже в курсе произошедшего?

– А кто вы? – ответила вопросом на вопрос Майке Херцманн с властной ноткой в голосе, не допускающей лжи. – Вы мне можете что-нибудь объяснить?

Она не была похожа на свою мать. С серыми глазами и пепельно-светлыми волосами она казалась бесцветной. В ее лице отсутствовала какая-либо гармония: подбородок был слишком острым, нос – слишком длинным, а брови – слишком широкими. Единственным, что заслуживало внимания на ее лице, был рот с очень полными губами и великолепными белоснежными зубами – несомненно, результат многолетнего применения брекетов.

– Я Пия Кирххоф из уголовной полиции Хофхайма. Это мой шеф, главный комиссар уголовной полиции Боденштайн. А вы Майке Херцманн?

Молодая женщина кивнула, скорчила гримасу и почесала плечо. Ее руки, которые были едва ли толще, чем у двенадцатилетнего ребенка, сильно покраснели и были покрыты волдырями. Вероятно, она страдала нейродермитом.

– Вы живете здесь?

– Нет, я приехала сюда только на лето. – Пока она говорила, ее глаза следили за сотрудниками службы обеспечения сохранности следов, которые перемещались по дому. – Так что здесь произошло?

– С вашей мамой случилось… – начала Пия.

– Что? – Майке Херцманн посмотрела на нее. – Она умерла?

На какое-то мгновение Пия была шокирована бесчувственной, равнодушной холодностью, с которой она так неожиданно задала этот лаконичный вопрос.

– Нет, она жива, – ответил Боденштайн. – На нее напали и изнасиловали.

– Это должно было произойти. – Взгляд молодой женщины был твердым, как гранит. Она пренебрежительно фыркнула. – Зная, как моя мать в течение всей своей жизни меняла мужчин, я этому не удивляюсь.

Леония Вергес раздраженно посмотрела на часы. Она уже полчаса ждала Ханну Херцманн. Неужели та не могла прислать короткую эсэмэс и сообщить, что опаздывает? Этого дня они ждали уже несколько недель, а она сама – месяцы, если не годы.

Когда Леония тогда, двенадцать лет назад, в психиатрической клинике в Эльтвилле познакомилась со своей пациенткой Михаэлой, она не имела представления, какой огромной проблемой станет эта женщина. Она начала работать с психически нездоровыми людьми вскоре после окончания учебы, но до сих пор ей не встречался ни один пациент с такой необычной картиной заболевания. Михаэла большую часть своей жизни провела в психиатрических клиниках с неопределенными диагнозами – от шизофрении, расстройства личности и аутоагрессивного невротического характера до аутизма. Десятки лет женщину лечили сильнейшими психотропными препаратами, не установив при этом истинную причину ее патологического поведения и возникающих обострений.

Из многочисленных бесед Леония по крупицам узнавала, что происходило с Михаэлой. Ее терпение было подвергнуто тяжелому испытанию, потому что женщина, как ей показалось, не обладала продолжительной памятью. Часто ей представлялось, что перед ней сидит совершенно другой человек, который по-другому себя вел, иначе говорил и не помнил, о чем они беседовали на последнем терапевтическом сеансе. Не раз Леония была близка к тому, чтобы прервать или вовсе прекратить лечение, но потом она поняла, что в действительности происходило с ее сложной пациенткой: «я» Михаэлы состояло из множества различных составляющих личности, которые существовали независимо друг от друга. Если одна составляющая контролировала ее сознание, то другие полностью уходили на задний план и ничего не знали друг о друге.

Михаэла сама была в полном шоке от диагноза Леонии, отреагировала на него достаточно враждебно, но у Леонии не оставалось никаких сомнений. По системе классификации Американской ассоциации психиатров DSM-IV[20] картина ее заболевания относилась к тяжелейшей форме диссоциации. Михаэла страдала множественным расстройством личности, которое также обозначалось как диссоциативное расстройство идентичности.

Это продолжалось два года, пока Леония наконец не установила причину происходящего, но потом стало по-настоящему сложно, так как ее пациентка сначала не хотела признавать, что большие промежутки времени, которые отсутствовали в ее памяти, переживали другие составляющие ее «я». Еще на очень ранней стадии Леонии стало ясно, что женщина пережила когда-то нечто ужасное, что привело к этому крайнему разделению ее личности, и в самом деле, картина, которая в конце концов образовалась из десятков фрагментов памяти, была столь жестокой и страшной, что у Леонии часто возникали сомнения в правдивости этой истории. Невозможно поверить, чтобы человек мог выдержать такое и остаться в живых! Михаэла выжила, но при этом ее душа еще в очень раннем детстве отторгла эти события, то есть диссоциировала их. Так люди, особенно дети, переносят такие травмирующие психику события, как война, убийство, тяжелые несчастные случаи и катастрофы.

Даже десять лет спустя Михаэла не выздоровела, но она знала, что с ней, знала, что провоцировало очередной «свитч»[21], как обозначался переход с одной личности на другую, и умела с этим справляться. Она научилась принимать другие составляющие своей личности. Годами она жила совершенно нормально. До того дня, когда в Майне была обнаружена погибшая девушка.

Леония взяла свой телефон. Она должна была дозвониться Ханне Херцманн, так как Михаэла не может вечно сидеть здесь, во дворе, и ждать ее. Решение, которая она приняла три недели назад, было мужественным и опасным одновременно. Решение – предать всю историю гласности – могло иметь серьезные последствия для всех участвующих в этом деле, но Михаэла и все остальные осознавали эту опасность.

Мобильный телефон Ханны был все еще выключен, и Леония опять попыталась набрать городской номер. Раздалось пять гудков, и потом сняли трубку.

– Херцманн.

Это был женский голос, но он принадлежал не Ханне.

– Э… это… э… я могу поговорить с Ханной Херцманн? – промямлила, запинаясь, удивленная Леония.

– Кто ее спрашивает?

– Вергес. Я… э… я лечащий врач фрау Херцманн. Она должна была прийти в четыре часа.

– Моей матери здесь нет. Извините.

Прежде чем Леония успела что-то еще сказать, она услышала лишь короткие гудки. Женщина, очевидно дочь Ханны, положила трубку. Странно. И тревожно. Леония, правда, не очень любила Ханну, но она была серьезно озабочена. Вероятно, что-то случилось. Что-то достаточно серьезное, если это помешало Ханне прийти на эту важную встречу. Именно сегодня она должна была впервые встретиться с Михаэлой.

• Предыдущая
• 43/109
• Следующая