Черный обелиск - Ремарк Эрих Мария - Страница 46

• Предыдущая
• 46/97
• Следующая

Я исполняю «Молитву девы», одну из ее любимых пьес. Она благодарит, грациозно кивнув массивной головой, певучим голосом желает всем спокойной ночи, теснее запахивает кимоно и исчезает. / Карл Бриль подсчитывает деньги. Протягивает мне мой выигрыш. Толстяк осматривает гвоздь и стену.

– Невероятно, – бормочет он.

Я играю «Сияние Альп» и «Везерскую песню» – это тоже две любимые пьесы фрау Бекман. На верхнем этаже слышно мою игру. Карл гордо подмигивает мне. В конце концов, ведь он владелец этих мощных клещей. Пиво и водка льются рекой. Я пью вместе с остальными, потом продолжаю играть. Сегодня мне лучше не быть одному. Хочется кое о чем подумать, и вместе с тем я не хочу ни в коем случае об этом думать. У меня руки полны небывалой нежности. На меня точно веет чьей-то близостью, кто-то тянется ко мне, мастерская исчезает, я снова вижу дождь, туман, Изабеллу и ночной мрак. Она не больна, думаю я и все же знаю, что она больна. Но если Изабелла душевнобольная, то мы в десять раз большие психопаты, чем она.

Меня приводит в себя громкий спор. Оказывается, толстяк не в силах забыть мощные формы фрау Бекман. Воспламенившись после нескольких рюмок водки, он сделал Брилю тройное предложение: пять миллионов за чай с фрау Бекман, один миллион за короткий разговор с ней сейчас же, во время которого он, вероятно, пригласит ее на вполне приличный ужин без Карла Бриля, и два миллиона, если ему разрешат несколько раз крепко ущипнуть это анатомическое чудо здесь же, в мастерской, среди сотоварищей, в веселом обществе и, следовательно, соблюдая все приличия.

Но тут-то и сказался характер Карла. Если толстяк имеет в виду чисто спортивный интерес, заявил он, может быть, ему и разрешат ущипнуть фрау Бекман, но, во всяком случае, при дополнительном пари на какие-нибудь несчастные сто тысяч марок; если же это только желание похотливого козла, то одна мысль о таких действиях является для Карла тяжким оскорблением.

– Это же свинство! – рычит он. – == Я считал, что присутствуют только истинные кавалеры.

– Я истинный кавалер, – лопочет толстяк. – Поэтому и делаю эти предложения.

– Вы свинья!

– Это тоже. Иначе какой же я кавалер? А вы бы гордиться должны… такая дама… Неужели вы настолько бессердечны! Что же мне делать, коли во мне моя природа на дыбы становится? Почему вы обиделись? Она же не ваша законная жена.

Я вижу, как Бриль вздрагивает, словно в него выстрелили. С фрау Бекман он состоит в незаконном сожительстве, она просто ведет у него хозяйство. Что ему мешает на ней жениться – этого не знает никто, вероятно, только его упрямый характер, который заставляет его зимой пробивать прорубь, чтобы поплавать в ледяной воде. И все же это его слабое место.

– Да я бы… – запинаясь, лопочет толстяк, – такой бриллиант на руках носил, одевал бы в бархат и шелк, в красный шелк… – Он чуть не рыдает и рукой рисует в воздухе роскошные формы. Бутылка, стоящая перед ним, пуста. Вот трагический случай любви с первого взгляда. Я отворачиваюсь и продолжаю играть. Представить себе картину, как толстяк носит фрау Бекман на руках, я не в силах.

– Вон! – вдруг заявляет Карл Бриль. – Хватит! Терпеть не могу выгонять гостей, но…

Из глубины мастерской доносится отчаянный вопль. Мы все вскакиваем. Там судорожно приплясывает какой-то коротышка. Карл бросается к нему, хватает ножницы и останавливает станок. Коротышке делается дурно.

– Ах, черт! Ну кто знал, что он так налижется и захочет поиграть с машиной! – негодует Карл. Мы осматриваем руку коротышки.

Из раны висит несколько ниток. Машина прихватила мякоть его руки между большим и указательным пальцами – и это еще счастье. Карл льет на рану водку, и коротышка приходит в себя.

– Ампутировали? – спрашивает он с ужасом, увидев свою руку в лапах Карла.

– Глупости, цела твоя рука.

Коротышка облегченно вздыхает, когда Карл трясет перед ним его же рукой.

– Заражение крови? А? – спрашивает пострадавший.

– Нет, а вот от твоей крови машина заржавеет. Мы вымоем твою клешню алкоголем, смажем йодом и наложим повязку.

– Йодом? А это не больно?

– Жжет одну секунду. Как будто ты рукой глотнул очень крепкой водки.

Коротышка вырывает руку.

– Водку я лучше сам выпью. – Он вытаскивает из кармана не слишком чистый носовой платок, обматывает им свою лапу и тянется к бутылке. Карл усмехается. Потом с тревогой смотрит по сторонам.

– А где же толстяк?

Гости не знают.

– Может, был, да весь вышел? – замечает один из присутствующих и начинает икать от смеха над собственной остротой.

Дверь распахивается. Появляется толстяк; наклонившись вперед, чтобы сохранить равновесие, входит он, спотыкаясь, а за ним следует в красном кимоно фрау Бекман. Она скрутила ему руки за спиной и вталкивает в мастерскую. Энергичным рывком она отбрасывает его от себя. Толстяк валится лицом вперед в отделение дамской обуви. Фрау Бекман словно стряхивает пыль со своих рук и удаляется. Карл Бриль делает гигантский прыжок. Ставит на ноги толстяка.

– Мои руки! – верещит отвергнутый поклонник. – Она мне вывернула руки! А живот! Ой, живот! Ну и удар!

Объяснения излишни. Фрау Бекман – достойная партнерша Карла Бриля, этого поклонника зимнего купанья и первоклассного гимнаста; она уже дважды ломала ему руку, не говоря о том, что она могла натворить с помощью вазы или кочерги. Не прошло и года с тех пор, как она застигла ночью в мастерской двух взломщиков. Они потом пролежали долгое время в больнице, а один так и не оправился после мощного удара, который она нанесла ему по голове железной колодкой, к тому же он оглох на одно ухо. С тех пор взломщик стал заговариваться.

Карл тащит толстяка к лампе. Он побелел от ярости, но сделать уже ничего не может. Толстяк готов. Это было бы все равно, что избивать тифозного больного. Толстяк, видимо, получил страшный удар в ту часть тела, с помощью которой хотел согрешить. Ходить он не способен. Даже на улицу Карл не может его вышвырнуть. Мы укладываем его в углу мастерской на обрезки кожи.

– Самое приятное, что у Карла бывает всегда так уютно, – заявляет один из гостей и старается напоить пивом рояль.

Я иду домой по Гроссештрассе. В голове все плывет; я выпил слишком много, но мне этого и хотелось. Только редкие витрины еще светятся, перед ними клубится туман и окутывает фонари золотистыми вуалями. На витрине мясной лавки стоит цветущий куст альпийских роз, рядом тушка поросенка, в бледную пасть засунут лимон. Уютно лежат кольцами колбасы. Вся картина полна настроения, в ней гармонически сочетаются красота и целеустремленность. Я стою некоторое время перед витриной, затем отправляюсь дальше.

В темном дворе, полном тумана, наталкиваюсь на какую-то тень. Это старик Кнопф, он опять остановился перед черным обелиском. Я налетел на него со всего размаха, он пошатнулся и обхватил руками обелиск, словно намереваясь влезть на него.

– Очень сожалею, что вас толкнул, – заявляю я. – Но почему вы тут стоите? Неужели вы, в самом деле, не можете справить свою нужду у себя дома? А если уж вы такой любитель акробатики на свежем воздухе, то почему вы не займетесь этим на углу улицы?

Кнопф отпускает обелиск.

– Черт, теперь все потекло в штаны, – бурчит он.

– Не беда. Ну уж заканчивайте здесь, раз начали.

– Поздно.

Кнопф, спотыкаясь, бредет к своей двери. Я поднимаюсь к себе и решаю на деньги, выигранные у Карла Бриля, купить завтра букет цветов и послать его Изабелле. Правда, до сих пор подобные затеи приносили мне только неприятности, но ничего другого я не могу придумать. Я стою еще некоторое время у окна и смотрю в ночной мрак, а потом начинаю стыдливо и совсем беззвучно шептать слова и фразы, которые мне очень хотелось бы когда-нибудь сказать кому-то, да вот некому, разве только Изабелле – хотя она даже не знает, кто я. Но кто из нас действительно знает, что такое другой человек?

• Предыдущая
• 46/97
• Следующая