Черный обелиск - Ремарк Эрих Мария - Страница 84

• Предыдущая
• 84/97
• Следующая

– Ничего он мне не обещал. Я только заключила с ним контракт насчет бара на три года. А за эти три года он убедится, что не может без меня обойтись.

– Ты изменилась, – говорю я.

– Эх ты, дуралей, просто я приняла решение.

– Скоро ты вместе с Эдуардом будешь ругать нас за то, что у нас все еще есть дешевые талоны.

– Остались?

– Хватит еще на полтора месяца. Герда смеется.

– Я не буду вас ругать. А кроме того, вы ведь в свое время заплатили за них то, что они стоили.

– Это наша единственная удачная биржевая операция. – Герда убирает тарелки, и я смотрю на нее. – Я оставлю их Георгу. Больше я не приду в «Валгаллу».

Герда повертывается ко мне. Она улыбается, но в глазах нет улыбки.

– Почему же? – спрашивает она.

– Не знаю. Мне так кажется. А может быть, и приду.»

– Конечно, придешь! Почему бы тебе не прийти?

– Да, почему бы? – повторяю я упавшим голосом.

Снизу доносятся приглушенные звуки пианолы. Я встаю и подхожу к окну.

– Как скоро пролетел этот год, – говорю я.

– Да, – отвечает Герда и прижимается ко мне. – Между прочим, типично: понравится женщине кто-нибудь, так непременно окажется вроде тебя, ну и не подойдет ей. – Она отталкивает меня. – Уж иди, иди к своей небесной любви – что ты понимаешь в женщинах?

– Ничего. Она улыбается.

– И не пытайся их понять, мальчик. Так лучше. А теперь иди! На, возьми вот это. Она дает мне монету.

– Что это такое? – спрашиваю я.

– Человек, который переправляет людей через воду. Он приносит счастье.

– А тебе он принес счастье?

– Счастье? – отзывается Герда. – Счастьем люди называют очень многое. Может быть, и принес. А теперь уходи.

Она выталкивает меня из комнаты и запирает за мною дверь.

Я спускаюсь по лестнице. Во дворе мне попадаются навстречу две цыганки. Они теперь участвуют в программе ресторана. Женщины-борцы давно уехали.

– Погадать, молодой человек? – спрашивает младшая цыганка. От нее пахнет чесноком и луком.

– Нет, – отвечаю я. – Сегодня нет.

Гости Карла Бриля крайне взбудоражены. На столе лежит груда денег, вероятно, тут биллионы. Противник хозяина похож на тюленя, и у него очень короткие ручки. Он только что проверил, крепко ли забит в стену гвоздь, и возвращается к остальным.

– Еще двести миллиардов, – заявляет он звонким голосом.

– Принимаем, – отвечает Карл Бриль. Дуэлянты выкладывают деньги.

– Кто еще хочет? – спрашивает Карл. Желающих не находится. Ставки слишком высоки. Пот светлыми каплями струится по лицу Карла, но он уверен в победе. Он разрешает тюленю еще раз легонько ударить по гвоздю молотком; поэтому ставка в пятьдесят против пятидесяти для него изменена на сорок против шестидесяти.

– Вы бы не сыграли «Вечернюю песню птички»? – обращается он ко мне.

Я сажусь за рояль. Вскоре появляется и фрау Бекман в своем ярко-красном кимоно. Сегодня она меньше, чем обычно, напоминает статую; горы ее грудей колышутся, как будто под ними бушует землетрясение, и глаза другие, чем обычно. Она не смотрит на Карла Бриля.

– Клара, – говорит Карл. – Ты знаешь всех этих господ, кроме господина Швейцера. – Затем делает изящное движение рукой, представляя ей гостя: – Господин Швейцер.

Тюлень кланяется с удивленным и несколько озабоченным выражением. Он косится на деньги, потом на эту кубическую Брунгильду. Гвоздь обматывают ватой, и Клара становится в нужную позу. Я исполняю двойные трели и смолкаю. Наступает тишина.

Фрау Бекман стоит спокойно, сосредоточившись. Потом тело ее дважды содрогается. Вдруг она бросает на Карла Бриля безумный взгляд.

– Очень сожалею, – произносит она, стиснув зубы. – Не могу.

Она отходит от стены и удаляется из мастерской.

– Клара! – вопит Карл.

Она не отвечает. Тюлень разражается жирным хохотом и начинает подсчитывать деньги. Собутыльников Бриля точно сразила молния. Карл Бриль испускает стон, бросается к гвоздю, возвращается обратно.

– Одну минуту! – говорит он тюленю. – Одну минуту, мы еще не кончили! Когда мы держали пари, то договорились о трех попытках. Но было только две!

По лицу Карла пот буквально льется струями. К собутыльникам вернулся дар речи.

– Попыток было только две, – заявляют они. Вспыхивает спор. Я не слушаю. Мне кажется, я на другой планете. Это ощущение вспыхивает на миг, очень яркое и нестерпимое, и я рад, когда оказываюсь снова в силах прислушаться к спорящим голосам. Но тюлень воспользовался создавшимся положением: он согласен на третью попытку, если пари будет перезаключено на новых условиях – а именно тридцать против семидесяти в его пользу. Карл, обливаясь потом, на все согласен. Насколько я понимаю, он ставит половину всей мастерской, включая и машину для скоростного подшивания подметок.

– Пойдемте, – шепчет он мне. – Поднимитесь со мной наверх! Мы должны уговорить ее! Она нарочно это сделала.

Мы взбираемся по лестнице. Оказывается, фрау Бекман поджидала Карла. Она лежит в своем кимоно с фениксом на кровати, взволнованная, удивительно красивая – для тех, кто любит толстых женщин, – к тому же она в полной боевой готовности.

– Клара, – шепчет Карл. – Зачем? Ведь ты сделала это нарочно!

– Вот как! – восклицает фрау Бекман.

– Определенно! Я знаю. Но, клянусь тебе…

– Не клянись, клятвопреступник! Ты, негодяй, спал с кассиршей из «Гогенцоллерна»! Ты омерзительная свинья!

– Я? Какое вранье! Кто тебе сказал!

– Вот видишь, ты сознаешься?

– Я сознаюсь?

– Ты только что сознался! Спросил, кто мне сказал. Кто же мне может сказать, если этого не было?

Я с состраданием смотрю на великого пловца Карла Бриля. Он не боится самой ледяной воды, но сейчас он, без сомнения, погиб. На лестнице я посоветовал ему не допускать словесных препирательств, а просто на коленях вымаливать у фрау Бекман прощение и ни в чем не сознаваться. А вместо того он начинает упрекать ее по поводу какого-то господина Клетцеля. В ответ она наносит ему ужасный удар по переносице. Карл отскакивает и хватается за свой толстый нос, проверяя, идет ли кровь, и нагибается с воплем ярости, чтобы в качестве старого борца схватить фрау Бекман за волосы, сорвать ее с постели, стать ногой на ее затылок и обработать ее мощные окорока своим тяжелым ремнем. Я даю ему пинок средней силы, он повертывается, готовый напасть и на меня, видит мой многозначительный взгляд, мои поднятые руки и беззвучно шепчущие губы и приходит в себя, его бешенство угасло. В карих глазах снова вспыхивает человеческий разум. Он коротко кивает, причем кровь хлещет у него из носу, снова повертывается и опускается на пол перед кроватью фрау Бекман, восклицая:

– Клара! Я ни в чем не повинен. Но все-таки прости меня!

– Свиненок! – кричит она. – Ты вдвойне свиненок! Мое кимоно!

Она отдергивает дорогое кимоно.

– Лжешь, проклятый! – заявляет она. – А теперь еще это!

Я замечаю, что Карл, как человек честный и простой, ожидал немедленной награды за свое стоянье на коленях и теперь опять готов прийти в ярость. Если он, при том, что у него из носу течет кровь, начнет борьбу, все пропало. Фрау Бекман еще, может быть, простит ему кассиршу из «Гогенцоллерна», но испорченное кимоно – никогда.

Я сзади наступаю ему на ногу, сжимаю рукою плечо, чтобы он не поднялся, и говорю:

– Фрау Бекман, он не виноват! Он пожертвовал собою ради меня. i

– То есть как?

– Ради меня, – повторяю я. – Среди однополчан это бывает…

– Что? Знаю я вас, с вашим проклятым военным товариществом, вы лгуны и негодяи… И вы хотите, чтобы я вам поверила?

– Да, пожертвовал, – повторяю я. – Он Меня с кассиршей познакомил, вот и все.

Фрау Бекман выпрямляется, глаза у нее сверкают.

– Как? Вы хотите меня уверить, будто такой интересный молодой человек, как вы, польстится на эту рухлядь, на эту развалину, на эту падаль?

– Не польстился, сударыня. Но на безрыбье и рак рыба. Когда пропадаешь от одиночества…

• Предыдущая
• 84/97
• Следующая