Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 23
- Предыдущая
- 23/88
- Следующая
— Они из 22-го барака. — Писарь посмотрел по сторонам и подошел вплотную к носильщику. — Эти двое позавчера отказались подписать бумагу.
— Какую бумагу?
— Заявление о добровольном согласии для врача-лягушатника. Остальных он забрал с собой.
— Как?.. И после этого их не повесили?
— Нет. — Писарь шел рядом с носилками. — Их надо отправить обратно в барак. Приказ коменданта. Так что шевелитесь, ребята, пока этот приказ кто-нибудь не отменил.
— Ах вот оно что! Понимаю…
Пожилой носильщик вдруг зашагал так широко, что чуть не сшиб своего напарника.
— Ты что, спятил? — обозлился тот.
— Нет. Давай-ка сначала поскорее унесем их отсюда подальше. Потом я тебе все объясню
Писарь отстал. Четверо носильщиков шагали молча и сосредоточенно. Они почти бежали, пока наконец административный корпус не остался позади. Солнце клонилось к горизонту. 509-й и Бухер просидели в бункере на полдня дольше, чем было приказано. Бройер не смог лишить себя этого маленького удовольствия.
Передний носильщик обернулся:
— Ну так в чем дело? Это что, какие-нибудь важные птицы?
— Нет. Это двое из тех шестерых, которых Вебер в пятницу забрал из Малого лагеря.
— А что с ними делали? Похоже, что их просто избили.
— Это само собой. Потому что они отказались идти с капитаном медслужбы, который приходил вместе с Вебером. Из опытной лаборатории где-то поблизости от города, говорит рыжий писарь. Он уже не в первый раз берет людей из лагеря.
Напарник удивленно присвистнул:
— Мать честная! И после этого они еще живы?..
— Как видишь.
Первый покачал головой:
— А после бункера их еще и отправляют обратно в барак? И не на виселицу? Что это случилось? Такого я давно не видал!
Они приблизились к первым баракам. Было воскресенье. Рабочие команды, которые целый день работали, только что вернулись в лагерь. На дорожках было полно заключенных. Через минуту все уже были в курсе дела.
В лагере знали, зачем увели тех шестерых. Знали и то, что 509-й с Бухером угодили в бункер; это стало известно через писарей, но об этом моментально забыли. Никто не ожидал их увидеть живыми. И вот они возвращаются. И даже те, кому неизвестны были подробности, могли убедиться, что возвращаются они не потому, что оказались непригодными, — иначе бы они сейчас не были так похожи на отбивные.
— Пусти-ка. Я помогу тебе, — сказал кто-то из толпы заднему носильщику. — Вдвоем сподручнее.
Он взялся за одну ручку носилок. Его примеру последовал еще один, и через миг каждые носилки несли уже по четыре человека. В этом не было никакой необходимости, 509-й и Бухер весили очень мало. Но заключенным хотелось хоть что-нибудь сделать для них, а ничего другого в эту минуту они сделать не могли. Они несли их так бережно, словно те были из стекла. А впереди, далеко опережая их, летела неслыханная весть: двое, отказавшиеся выполнить приказ, возвращаются живыми. Двое из Малого лагеря. Двое из бараков полуживых мусульман. Никто не знал, что 509-й и Бухер были обязаны своим спасением лишь очередной причуде Нойбауера. Да это было и неважно. Важно было только то, что они отказались и вернулись живыми.
Левинский стоял перед бараком 13 уже задолго до того, как показались носилки.
— Это правда?
— Правда. Вот они. Или не они?
Левинский подошел ближе и склонился над носилками.
— Кажется… Да, это он, тот, с которым я разговаривал. А те четверо? Умерли?
— В бункере были только эти двое. Писарь говорит, остальные уехали с Визе. А эти — нет. Эти отказались.
Левинский медленно выпрямился и увидел рядом с собой Гольдштейна.
— Отказались. Ты мог себе такое представить?
— Нет. А от тех, что в Малом лагере, тем более никак не ожидал.
— Я не о том. Я имею в виду, что их отпустили.
Гольдштейн и Левинский молча смотрели друг на друга. К ним подошел Мюнцер.
— Похоже, наши герои тысячелетнего рейха раскисли, — сказал он.
— Что? — повернулся к нему Левинский. Мюнцер высказал именно то, о чем они с Гольдштейном подумали. — С чего ты это взял?
— Распоряжение самого старика, — ответил Мюнцер. — Вебер хотел их повесить.
— Откуда ты это знаешь?
— Рыжий писарь рассказал. Он сам слышал.
Левинский замер на несколько секунд, словно боясь пошевелиться, потом повернулся к маленькому седому заключенному, стоявшему рядом.
— Сходи к Вернеру, — шепнул он ему. — Скажи ему об этом. Скажи, что один из этих двоих — тот самый, который просил, чтобы мы этого не забывали.
Тот кивнул и через минуту растворился, скользнув, словно тень, вдоль стены барака. Носильщики тем временем не останавливаясь шли дальше. У дверей бараков толпилось все больше заключенных. Кое-кто с боязливой поспешностью подходил к носилкам и смотрел на неподвижные тела 509-го и Бухера. Рука 509-го соскользнула вниз и волочилась по земле. К нему тут же подскочили сразу двое и бережно положили руку обратно на носилки.
Левинский и Гольдштейн смотрели вслед удаляющимся носильщикам.
— Надо же! Два ходячих скелета — и вот, пожалуйста! Какое же нужно иметь мужество, чтобы вот так вот просто взять и отказаться, а? — произнес Гольдштейн. — Никак не ожидал от этих парней, которых отправили подыхать в Малый лагерь.
— Я тоже не ожидал. — Левинский все еще смотрел им вслед. — Они должны остаться в живых, — сказал он неожиданно — Они ни в коем случае не должны сдохнуть. Знаешь, почему?
— Нетрудно догадаться. Ты имеешь в виду, что тогда все было бы как надо?
— Да. Если они отдадут концы, — завтра же все будет забыто. А если нет…
«А если нет, то они станут живым доказательством того, что в лагере кое-что изменилось», — подумал Левинский про себя. Подумал, но не произнес вслух. — Нам это может пригодиться, — сказал он вместо этого. — Особенно теперь.
Гольдштейн кивнул.
Носильщики приближались к Малому лагерю. В небе неистовствовало пламя заката. Бараки по правую сторону от дороги были озарены этим светом. Слева все затаилось в темно-синем мраке; лица людей здесь, как всегда, были бледны и размыты, в то время как на противоположной стороне они, казалось, светились изнутри, овеянные каким-то загадочным, словно внезапно с небес пролившимся светом спасенной Жизни. Носильщики шли прямо сквозь этот свет. В нем отчетливо были видны пятна крови и грязи на лицах и одеждах двух узников, лежавших на носилках, и они, эти два жалких, истерзанных пленника, теперь вдруг стали похожи на раненых героев во главе скорбно-триумфального шествия. Они не сдались. Они еще были живы. Они победили.
Бергер трудился над ними, не покладая рук. Лебенталь раздобыл где-то похлебку из брюквы. Они попили немного воды и снова провалились в тяжелый, близкий к обмороку сон. Потом — через час, а может быть, через день — 509-й почувствовал, медленно поднимаясь со дна какого-то черного глубокого колодца, как руки его коснулось что-то теплое и мягкое. Робкое, мимолетное воспоминание. Где-то далеко-далеко. Тепло. Он открыл глаза.
«Овчарка» еще раз лизнула его в руку.
— Воды… — прошептал 509-й.
Бергер, занятый тем, что смазывал их ссадины и царапины йодом, поднял голову, взял жестяную банку с супом и поднес ее к губам 509-го:
— На, попей.
509-й сделал несколько глотков.
— Что с Бухером? — спросил он, с трудом выговаривая слова.
— Лежит рядом с тобой, — ответил Бергер. — Жив, — добавил он, заметив, что 509-й собирается спросить еще что-то. — Отдыхай.
На вечерней поверке должны были присутствовать все без исключения. Их вынесли из барака и положили на землю рядом с больными, которые не могли ходить. Уже давно стемнело, однако ночь была светлой.
Рапорт принимал блокфюрер Больте.
— Эти двое готовы, — сказал он, вглядевшись в лица 509-го и Бухера с таким выражением, с каким смотрят на раздавленное насекомое. — Почему они лежат вместе с больными?
— Они еще живы, господин шарфюрер.
— Пока, — вставил староста блока Хандке.
- Предыдущая
- 23/88
- Следующая