Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 27
- Предыдущая
- 27/88
- Следующая
— Коронка при тебе? — спросил Бетке.
— Нет.
Они тем временем уже вышли из барака.
— Я не привык покупать кота в мешке.
— Коронка как коронка. Задний зуб. Солидное, довоенное золото.
— Ни хрена! Сначала покажи! Иначе не о чем толковать.
Лебенталь знал, что здоровяк Бетке просто отобрал бы у него коронку, если бы он вздумал показать ее. И он ничего не смог бы сделать. Если бы он пожаловался, его бы повесили.
— Хорошо. Нет так нет, — произнес он невозмутимо. — С другими разговаривать проще.
— «С другими»! — передразнил Бетке. — Болтун! Ты сначала найди хоть одного.
— У меня есть несколько желающих. Кстати, один из них только что был здесь.
— Да что ты говоришь? Хотел бы я видеть этого «желающего»! — Бетке презрительно посмотрел вокруг. Он знал, что покупка коронки имеет смысл только для того, у кого есть связь с городом.
— Ты сам видел моего клиента минуту назад, — сказал Лебенталь. Это была ложь.
Бетке раскрыл рот от неожиданности.
— Что? Этот лысый кобелина?
Лебенталь поднял плечи.
— Раз я здесь, значит должна быть на то причина… Может, кто-то хочет сделать другу подарок, и для этого ему нужны деньги. На воле золото пользуется спросом. Еды-то у него хватает — чтобы меняться.
— Хитрая твоя рожа! — зло прошипел Бетке. — Старая лиса!
Лебенталь молча приподнял ставни своих тяжелых век и снова захлопнул их.
— Что-нибудь такое, чего не достать в лагере, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Что-нибудь шелковое, например.
У Бетке перехватило дыхание.
— Сколько? — прохрипел он.
— Семьдесят пять, — твердо произнес Лебенталь. — Льготная цена. — Он собирался запросить тридцать.
Бетке долго молча смотрел на него.
— А ты знаешь, что я тебя запросто могу отправить на виселицу?
— Конечно. Если сможешь доказать. Но какой тебе от этого толк? Никакого. Тебе нужна коронка. Так что давай говорить, как деловые люди.
Бетке помолчал немного.
— Только денег не будет, — сказал он, наконец. — Еда. Понял?
Лебенталь не спешил с ответом.
— Заяц, — продолжал Бетке. — Мертвый заяц. Попал под колеса. Что скажешь?
— Твой заяц — это кошка или собака?
— Заяц, тебе говорят. Я сам его переехал.
— Так кошка или собака?
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Собака, — не выдержал Бетке.
— Овчарка?
— «Овчарка»! А слона не хочешь?.. Пес средних размеров. Что-то вроде терьера. Жирный.
Лебенталь сохранял непроницаемую мину. Собака — это значит мясо. Невероятное везение.
— Мы не сможем ее сварить. Даже содрать шкуру. У нас для этого ничего нет.
— Шкуру я и сам могу содрать.
Бетке все больше воодушевлялся. Он понимал, что не может конкурировать с Лысым по части еды. Значит, чтобы отвоевать Людвига, он должен был раздобыть что-нибудь такое, чего нельзя достать в лагере. «Шелковые трусы», — подумал он. Это наверняка подействовало бы, да и ему самому от этого польза — лишнее удовольствие.
— Ладно, я даже сварю ее тебе, — добавил он.
— Все равно это все слишком сложно. Тогда нам нужен еще и нож.
— Нож? Зачем тебе нож?
— У нас ведь нет ножей. Чем же мы ее будем резать? Лысый мне сказал…
— Ну ладно, ладно! — нетерпеливо оборвал его Бетке. — Нож так нож. — «Трусы хорошо бы голубые. Или лиловые. Лучше лиловые. Рядом с депо как раз есть магазин. Там можно что-нибудь подобрать. Капо отпустит, куда он денется. А коронку можно продать дантисту, там же, рядом с магазином…» — Черт с тобой, будет тебе и нож. Но на этом — все!
Лебенталь видел, что больше сейчас из него не выжать.
— Ну и, само собой, конечно, буханка хлеба, — деловито произнес он. — Мясо едят с хлебом. Когда?
— Завтра вечером. Как стемнеет. За уборной. Приноси коронку.
— Это молодой терьер?
— Слушай, ты что, вообще рехнулся? Откуда я могу знать? Так себе, не молодой и не старый. А что?
— Если старый, то варить надо дольше.
Бетке, казалось, вот-вот вцепится Лебенталю зубами в глотку.
— Та-ак… А еще какие будут пожелания? — спросил он сдавленным голосом. — Брусничный соус? Икра?..
— Как насчет хлеба?
— Насчет хлеба я тебе ничего не говорил.
— А Лысый…
— Заткнись ты со своим Лысым!.. Там видно будет. — Бетке вдруг заторопился. Ему не терпелось завести как следует Людвига, рассказав ему о трусах. В конце концов, пусть этот кухонный жеребец его откармливает, он ничего не имеет против. А он потом вдруг возьмет и выложит свой запасной козырь — трусы! Людвиг тщеславен. А нож можно стащить. Хлеб тоже не проблема. А собака — никакой не терьер, а всего лишь такса. — Значит, завтра вечером, — буркнул он на прощанье. — Жди за уборной.
Лебенталь отправился обратно. Он все еще не мог поверить в свою удачу. В бараке он, конечно, скажет — заяц. Не потому, что кто-то мог побрезговать собачьим мясом — кое-кто в лагере уже пробовал есть мясо с трупов, — а просто потому, что это маленькое удовольствие — слегка преувеличить успех — было неотъемлемой частью всякого бизнеса. А кроме того, он всегда относился к Ломану с симпатией, и ему хотелось как можно выгоднее обменять его коронку, чтобы это непременно было что-нибудь особенное. Нож легко будет потом продать, а это новый оборотный капитал.
Вечер был сырой, и по лагерю ползли белые клочья тумана. Лебенталь осторожно, крадучись, пробирался сквозь темень в барак. Мясо и хлеб он спрятал под курткой.
Неподалеку от барака он увидел на дороге чью-то тень, которая, словно маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Простые заключенные так не ходили. Приглядевшись, он узнал старосту блока 22. Хандке шагал по дороге так, как будто это была палуба корабля. Лебенталь прекрасно понимал, что это означало. У Хандке, который, похоже, где-то крепко выпил, начинался очередной приступ бешенства. Попасть в барак так, чтобы он не заметил, предупредить остальных и спрятать мясо уже было нельзя. Поэтому Лебенталь бесшумно скользнул за угол барака и притаился в тени.
Первым, кто попался Хандке под руку, был Вестхоф.
— Эй ты! — крикнул Хандке.
Вестхоф остановился.
— Ты почему не в бараке?
— Я иду в уборную.
— Ты сам — уборная. А ну иди сюда!
Вестхоф подошел ближе. Туман и темнота мешали ему как следует рассмотреть лицо Хандке.
— Как тебя зовут?
— Вестхоф.
Хандке покачнулся.
— Тебя зовут не Вестхоф. Тебя зовут вонючая жидовская морда. Как тебя зовут?
— Я не еврей.
— Что? — Хандке ударил его в лицо. — Из какого блока?
— Из двадцать второго.
— Этого еще не хватало! Из моего собственного! Сукин сын! Секция?
— Секция «Г».
Вестхоф не бросился на землю. Он остался стоять. Хандке сделал шаг в его сторону. Вестхоф, увидев теперь отчетливо его лицо, хотел было бежать, но Хандке успел пнуть его ногой в берцовую кость. Будучи старостой блока, он был довольно упитан и, конечно, сильнее любого из обитателей Малого лагеря. Вестхоф упал, и Хандке ударил его ногой в грудь.
— Лечь, я сказал! Жид пархатый!
Вестхоф лег на живот.
— Секция «Г» — выходи строиться! — заорал Хандке.
Скелеты высыпали на улицу. Они уже знали, что будет дальше. Кого-то из них изобьют. Каждый раз, когда Хандке напивался, дело кончалось экзекуцией.
— Это все? — пролепетал Хандке. — Деж…дежурный!
— Так точно! — ответил Бергер.
Хандке постоял несколько мгновений, вперив мутный взгляд в размытые туманом шеренги заключенных. Бухер и 509-й тоже стояли в строю. Они уже постепенно начинали вставать и двигаться. Агасфера не было. Он остался в бараке с «овчаркой». Если бы Хандке заметил его отсутствие, Бергер доложил бы, что он умер. Но Хандке был пьян. Впрочем, он и трезвым толком не знал, что у него делается в бараке. Он не любил заходить внутрь, боясь дизентерии и тифа.
— Кто здесь еще отказывается выполнять… мо… мои приказания? — наконец, грозно спросил он. — Жи… жидовские хари!
- Предыдущая
- 27/88
- Следующая