Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 42

• Предыдущая
• 42/88
• Следующая

Зульцбахера вырвало; из рта у него шел лишь зеленоватый желудочный сок.

— Смотри-ка! Ты все еще здесь? Они, наверное, про тебя забыли, а?

Хандке остановился перед 509-м и не спеша ощупал его взглядом с ног до головы. Это было вечером. Блоки построились на поверку.

— Тебя же должны были записать. Надо будет поинтересоваться… — Он покачивался с пятки на носок, не сводя с 509-го своих голубых выпуклых глаз. 509-й затаил дыхание. — А?..

509-й не отвечал. Разозлить сейчас чем-нибудь старосту блока было бы самоубийством. Молчание всегда было лучшим средством защиты. Ему теперь оставалось только надеяться на то, что Хандке просто захотелось покуражиться, а в худшем случае — что он опять забудет об этом.

— Что? — повторил Хандке и улыбнулся, обнажив свои желтые, изъеденные кариесом зубы.

— Его номер записали, — спокойно произнес Бергер.

— Да что ты говоришь! — притворно удивился Хандке. — Ты это точно знаешь?

— Да. Шарфюрер Шульте записал его. Я сам видел.

— В темноте? Ну тогда все в порядке. — Хандке продолжал раскачиваться. — Тогда я тем более могу спокойно поинтересоваться, верно? Ему ведь от этого хуже уже не будет, а?

Никто не отвечал.

— Ты еще успеешь разок пожрать, — ласково-доверительно сообщил Хандке 509-му. — Сейчас будет ужин. Блокфюрера спрашивать о тебе бесполезно. Он не в курсе. Я уж знаю, кого о тебе нужно спрашивать, будь спокоен, подлюга!

Он обернулся и, увидев начальство, заорал:

— Смирно!..

Пришел Больте. Блокфюрер, как всегда, торопился. Ему не везло уже целых два часа. И вот, когда наконец пошла настоящая карта, пришлось прервать игру и тащиться сюда. Он еле-еле дождался конца поверки, рассеянно выслушал рапорт и, едва взглянув для вида на кучу трупов, сразу же исчез. Хандке отправил дежурных на кухню, а сам поплелся к проволочному заграждению, отделявшему Малый лагерь от женских бараков. Перед забором он остановился и уставился тяжелым взглядом на ту сторону.

— Пошли в барак, — сказал Бергер. — Кому-то надо остаться и посматривать за ним.

— Я могу, — вызвался Зульцбахер.

— Если он уйдет, скажешь нам. Сразу же!

Ветераны забрались в барак. Все предпочитали не попадаться Хандке лишний раз на глаза.

— Что же делать? — озабоченно пробормотал Бергер. — Неужели эта скотина не шутит?

— Может, он еще забудет. Похоже, что ему опять моча в голову ударила. Эх, достать бы где-нибудь шнапса да накачать его!

— Шнапс!.. — Лебенталь сплюнул. — Это невозможно! Совершенно невозможно!

«Может он просто пошутил?» — подумал вслух 509-й. Он и сам не очень-то верил в это. Хотя в лагере такое часто случалось. Эсэсовцы были большими мастерами держать людей в постоянном страхе. Многие не выдерживали. Одни бросались на проволоку, у других отказывало сердце.

— У меня есть деньги, — шепнул Розен 509-му. — Возьми их. Я их спрятал, когда нас пригнали. Держи, здесь сорок марок. Дай их ему. У нас так иногда делали.

Он сунул деньги 509-му в руку. 509-й машинально взял их, пощупал, почти не отдавая себе отчета в том, что он делает.

— Это не поможет, — сказал он. — Он возьмет их, сунет в карман, а потом сделает то, что хотел сделать.

— А ты пообещай ему достать еще.

— Где я возьму еще?

— У Лебенталя есть кое-что, — подсказал Бергер. — Лео, у тебя есть что-нибудь?

— Да, у меня есть. Но если мы его приучим к деньгам, он будет приходить каждый день и требовать еще. Пока не вытащит у нас все. И тогда мы, как говорится, опять окажемся там, откуда пришли. Только уже без денег.

Все молчали. Никому и в голову не пришло бы осудить Лебенталя за чересчур трезвый практицизм. Он рассуждал по-деловому, вот и все. Вопрос был предельно ясен: стоило ли жертвовать крохотным оборотным капиталом Лебенталя только ради нескольких дней отсрочки для 509-го? Ветераны стали бы тогда получать меньше еды. Может быть, как раз настолько, чтобы двое-трое, а то и все они отбросили концы. Любой из них не задумываясь отдал бы все, что у них было, если бы это действительно могло спасти 509-го. Но шансов на спасение у него почти не было, если Хандке не шутил. Лебенталь был прав. И не стоило рисковать жизнью целого десятка только ради того, чтобы продлить существование одного-единственного всего лишь на два-три дня. Это был один из неписанных законов лагеря, неумолимый закон, благодаря которому они до сих пор были живы. Он был известен им всем. Но в этот раз им не хотелось подчиняться ему. Они искали выход.

— Прибить бы эту гадину!.. — вздохнул Бухер.

— Чем? — откликнулся Агасфер. — Он в десять раз сильнее нас всех, вместе взятых.

— А если мисками?.. Все вместе, одновременно…

Бухер умолк. Он и сам понимал, что это идиотизм. Эсэсовцы повесили бы человек десять, если бы затея удалась.

— Где он там? — спросил Бергер.

— Стоит. На том же самом месте.

— Может, забудет?

— А зачем бы он тогда ждал? Он же сказал — подождет до конца ужина.

Мертвая тишина повисла во тьме барака.

— Дай ему хотя бы эти сорок марок, — сказал через некоторое время Розен 509-му. — Они ведь твои. Я тебе их даю. Тебе одному, понимаешь? Никто не имеет к ним никакого отношения.

— Верно, — подтвердил Лебенталь. — Все правильно.

509-й не отрываясь смотрел в открытую дверь. Он видел темную фигуру Хандке на фоне серого неба. Что-то подобное он где-то уже видел — темная голова на фоне неба и страшная опасность. Он никак не мог вспомнить, где. Ему показалось странным, что он не мог решиться. Он чувствовал, как внутри у него, откуда-то из глубины, медленно поднимается мутное, бесформенное облако — сопротивление, нежелание унижаться перед Хандке. Раньше он никогда не испытывал этого чувства. Раньше в таких случаях всегда был только страх.

— Иди, — подтолкнул его Розен. — Отдай ему деньги и пообещай достать еще.

509-й медлил. Он перестал понимать сам себя. Он знал, что если Хандке действительно решил его угробить, то никакие подкупы уже не помогут. Такое в лагере случалось нередко: те, кого хотели купить, соглашались и брали у заключенного деньги или ценности, а потом отправляли его на тот свет, чтобы он не проболтался. Но день жизни — это день жизни, и за этот день многое может произойти.

— Дежурные идут, — сообщил Карел.

— Послушай, — зашептал Бергер. — Ты должен попробовать! Дай ему деньги. Если он потом придет и потребует еще, мы ему пригрозим, скажем, что донесем на него за вымогательство. У нас больше десяти свидетелей. Этого вполне достаточно. Мы все заявим, что видели и слышали, как он требует у тебя деньги. Вряд ли он захочет рисковать. Это единственное, что мы можем сделать.

— Идет! — шепнул снаружи Зульцбахер.

Хандке не спеша направлялся к бараку.

— Ну где ты, подлюга? — спросил он, войдя в барак и остановившись неподалеку от них.

509-й шагнул вперед.

— Здесь.

— Так. Ну я пошел. А ты прощайся со своими дружками и пиши завещание. За тобой придут. С оркестром.

Он ухмыльнулся. Ему очень понравилась собственная шутка.

Бергер толкнул 509-го. Тот сделал еще шаг вперед.

— У вас не найдется для меня одной минуты? Я хотел бы вам кое-что сказать.

— Ты? Мне? Чушь!

Хандке направился к выходу. 509-й пошел за ним вслед.

— У меня есть деньги, — сказал он ему в спину.

— Деньги? Что ты говоришь! И сколько же? — Хандке шел дальше. Он даже не обернулся.

— Двадцать марок. — 509-й хотел сказать «сорок», но что-то ему помешало. Это было растущее внутри сопротивление, похожее на упрямство: он предложил за свою жизнь всего лишь половину.

— Двадцать марок и двадцать два пфеннига!.. Да пошел ты!..

Хандке ускорил шаги. 509-й догнал его и пошел рядом.

— Двадцать марок — это лучше, чем ничего.

— Плевать я хотел и на тебя, и на твои марки.

Теперь уже не было никакого смысла предлагать сорок. У 509-го появилось чувство, будто он совершил роковую ошибку. Надо было предлагать все. Желудок его вдруг словно полетел в пропасть. Сопротивление, которое он испытывал еще несколько секунд назад, — как ветром сдуло.

• Предыдущая
• 42/88
• Следующая