Станция на горизонте - Ремарк Эрих Мария - Страница 42

• Предыдущая
• 42/42

Однако спокойствие этой депрессии не было суровым — по-матерински ласковая ночь, в которой уже веяло дыханием нового рождения. Кай не знал, к чему она ведет, но он всецело ей отдался, с детским доверием ко сну.

Медленно надвинулась некая картина, расплылась и надвинулась опять; с каждым разом она делалась все более ясной и четкой, пока не остановилась и не застыла. Позднее, когда Кай ложился спать, перед ним прорисовалась дорога: ему захотелось поехать в родные края, к господскому дому с платанами и юной Барбарой.

Он думал, что решение принято. Эта мысль продержалась у него и весь следующий день. И хотя упадок сил, вызванный перенапряжением в гонке, прошел, осталась просветленная, тихая, обращенная в себя мягкая печаль, к которой странным образом примешивалась столь же спокойная радость.

Кай предполагал, что своих друзей он увидит теперь не скоро, а, возможно, и не увидит вообще, и потому легко и спокойно с ними распрощался, словно расставались они ненадолго, пока длится чей-то каприз.

Оставалась неопределенность с Мод Филби. Обстоятельства неожиданно перевели отношения между ними из игривых сфер задорного флирта во взаимное чувство, которое больше не проверяло себя и не пряталось. Оно было еще рассеянным, зато многогранным, сердечным и открытым.

Мод Филби проведет все лето на Французской Ривьере. Она слегка покраснела — лицо ее тепло засветилось, когда она отвечала на вопрос Кая.

Курбиссон ехал с ним вместе до Генуи. Хольштейн провожал обоих на пароход.

— Может быть, передадите привет, Кай…

— С удовольствием это сделаю, Хольштейн. — Кай сказал это бережно, ибо увидел в глазах юноши нечто большее, чем вопрос, а причинять ему боль он не хотел. Поэтому он прибавил: — Если так сложатся обстоятельства, вы не откажетесь пожить несколько недель в моем доме?

Хольштейн уставился на него, потом схватил его руку:

— Конечно, с большим удовольствием…

Кай больше ничего не сказал.

В Генуе он расстался с Курбиссоном и забрал свою машину. Широкая равнина проносилась мимо — поля, деревья, селения, люди; он не обращал на них внимания, — что-то заставляло его мчаться вперед. Он ехал через горы до глубокой ночи и сдался только потому, что стало опасно ехать по увлажнившимся дорогам.

Когда горы остались у него за спиной, он невольно перестал спешить. В Мюнхене он пробыл целый день. Он сам себя не понимал: как мог он при таком внутреннем беспокойстве еще медлить. Однако в Центральной Германии он дал мотору уже два дня отдыха.

В те дни он наблюдал жизнь маленького городка. В соседской взаимосвязанности размеренно текли там дни, наслаиваясь один на другой и складываясь в годы. Ему вспомнился, в виде контраста, вечер в Генуе: как он быстро въехал на машине вверх по серпантину до замка Мирамар, потом — лифт, комната, распахнутые двери, а за ними, глубоко внизу, — порт, над которым висел громкий звон колоколов. Но, перекрывая все прочие звуки, ревели сирены отплывающих пароходов, они так завладели пространством, что ночь содрогалась. На другое утро он уехал в Сингапур и на Яву.

Он неохотно поднялся — что толку теперь все это вспоминать, когда с этим покончено. Он поехал дальше. Но еще медленнее.

Кай подогнал время так, чтобы приехать ночью. О его приезде никто не знал.

До своего имения он не доехал. Добравшись до дороги, с которой граничил парк, он вышел из машины, взял Фруте за ошейник и пошел с ней по аллее.

Деревья пахли влагой и листвой. Высокие платаны рисовались на ночном небе. Кай остановился. Перед ним стоял дом, ярко освещенный луной, в окнах играли блики света. Он отыскал в ряду окон одно — там, наверху, спала юная Барбара. В ее комнатах было темно.

Кай стоял и ждал. Его сердце сильным ударом вызвало к жизни картину, представшую его глазам. Никогда не казалась она ему более желанной. Он чувствовал, как в земле под его ногами шевелятся таинственные силы бытия. Одна ветка платана свешивалась так низко, что он мог ее коснуться, — листья были прохладные и влажные.

Молчание стало властным. То было извечное немое кольцо, смыкавшее землю, жизнь и ночь. И в этот одинокий час Кай внезапно понял: слишком рано поверил он в то, что решение состоялось. Борьба за новый курс его жизни не была окончена там, откуда он приехал, только здесь можно довести ее до конца, сражаясь с открытым забралом. Лишь ради этого ему и пришлось сюда приехать.

И гораздо болезненней, чем что-либо прежде, но тем необоримее вся тревога последних дней претворилась здесь, у цели, в осознание того, что эта цель навсегда утрачена.

Никогда его жизнь не пойдет тем тихим ходом, по которому она тоскует. Сила его желаний была соразмерна их безнадежности. Ибо ничего не жаждет, человек так сильно и болезненно, как того, что ему чуждо и никогда не могло бы стать частицей его собственного «я».

Эпизодическое не стало судьбой, приезд домой не был возвращением. Теперь Кай понял: то, что находится здесь, это одновременно и близкое, и далекое, и в миг отторжения почувствовал, как он, тем не менее, в каком-то загадочном диссонансе, с этим сроднился, как он все это любил.

Жизнь его протекала, как игра, ко многому он прикоснулся и кое-чем владел, но мало что потерял и никогда не смирялся. Теперь его отречение впервые становилось невозвратимой утратой.

Кай хотел уйти, но еще не мог. Он тихо говорил, обращаясь к окну наверху. Много слов. Долгое время.

Во дворе раздался лай. Фруте приветствовала своих друзей. Кай испугался.

Приглушенным свистом подозвал он собаку и пошел обратно по аллее, держа руку у нее на голове, а она тихо посапывала и часто оборачивалась назад.

Они поехали к заспанному домику почты. Каю пришлось долго стучаться, пока почтовый служащий проснулся и вышел. Кай дал длинную телеграмму Хольштейну и пригласил его провести ближайшие месяцы у него в имении. Сам он-де собирается путешествовать, возможно, все лето.

Пытаясь подыскать этому объяснение, он немного помедлил и, уже с улыбкой, прибавил: возможно, позднее он посетит Французскую Ривьеру.

Хольштейн приедет и будет вместе с Барбарой.

Кай заботливо и неторопливо усадил Фруте на сиденье рядом с собой. Было довольно холодно, собака дрожала, и он укутал ее в одеяло. Кай думал о приписке к своей телеграмме. Как быстро проходит жизнь, если вовремя замечаешь в ней пустоты! Еще несколько минут тому назад он колебался, и будущее казалось ему неопределенным; теперь же оно так отодвинулось, что уже поддавалось беглому обзору. Жизнь дарила сильные впечатления и потрясения лишь мимоходом, кто за них цеплялся, разбивался сам или разбивал впечатление. Только тот, кто рассматривал среднее как прочное и постоянно к нему возвращался, мог устоять перед стихиями.

Барбара и Лилиан Дюнкерк пришли и ушли; Мод Филби осталась.

Спокойным, решительным движением Кай включил мотор.

В то утро выпала обильная роса, так получилось, что к восходу солнца машина была вся мокрая, словно после дождя, хотя над головой открывалось ясное и безоблачное небо.

• Предыдущая
• 42/42