Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария - Страница 19

• Предыдущая
• 19/78
• Следующая

— Ну, вы же им быть не можете, а других Греберов у нас не значится. — Женщина подняла голову и улыбнулась. — Если хотите, зайдите опять через несколько дней. Мы еще не обо всех получили сведения.

Гребер не отходил. — А где еще я могу навести справки?

Секретарша поправила красный бант в волосах:

— В бюро справок. Следующий!

Гребер почувствовал, что кто-то ткнул его в спину. Оказалось, позади стоит маленькая старушонка; руки ее напоминали птичьи лапки. Гребер отошел.

Однако он еще постоял в нерешительности возле окошечка. Ему просто не верилось, что разговор окончен. Все произошло слишком, быстро. А его утрата была слишком огромна. Однорукий увидел его и высунулся в окошечко.

— Вы радоваться должны, что ваши родственники не занесены в этот список, — сказал он.

— Почему?

— Здесь ведь списки умерших и тяжело раненных. Пока ваши родственники у нас не зарегистрированы, можно считать, что они только пропали без вести.

— А пропавшие без вести? Где их списки?

Однорукий посмотрел на него с кротостью человека, которому приходится ежедневно в течение восьми часов иметь дело с чужим горем, без всякой надежды помочь.

— Будьте же благоразумны, — сказал он. — Пропавшие без вести — это пропавшие без вести. Какие тут могут быть списки? Значит, о них до сих пор нет вестей. А иначе они уже не пропавшие без вести. Правильно?

Гребер уставился на него. Этот чиновник, видимо, гордился логичностью своих рассуждении. Но благоразумие и логика плохо вяжутся с утратами и страданием. Да и что можно ответить человеку, который сам лишился одной руки?

— Стало быть, правильно, — сказал Гребер и отвернулся.

Настойчивые расспросы привели, наконец, Гребера в бюро справок. Оно помещалось в другом крыле ратуши; и там стоял едкий запах кислот и гари. После долгого ожидания Гребер попал к какой-то нервной особе в пенсне.

— Ничего я не знаю, — сейчас же заорала она. — Ничего тут нельзя выяснить. В картотеке полная путаница. Часть сгорела, а остальное эти болваны пожарные залили водой.

— Почему же вы не держите записи в безопасном месте? — спросил унтер-офицер, стоявший рядом с Гребером.

— В безопасном месте? А где оно, это безопасное место? Может, вы мне скажете? Я вам не магистрат. Идите туда и жалуйтесь.

Женщина с ужасом посмотрела на огромный ворох растерзанной мокрой бумаги.

— Все погибло! Вся картотека! Все бюро! Что же теперь будет? Ведь каждый может назваться каким угодно именем!

— Вот ужас, не правда ли? — Унтер-офицер плюнул и подтолкнул Гребера. — Пойдем, приятель. У всех у них тут винтиков не хватает.

Они вышли и остановились перед ратушей. Все дома вокруг нее сгорели. От памятника Бисмарку остались только сапоги. Возле обрушившейся церковной колокольни кружила стая белых голубей.

— Ну и влипли! А? — заметил унтер-офицер. — Кого ты разыскиваешь?

— Родителей.

— А я — жену. Я не писал ей, что приеду. Хотел сделать сюрприз. А ты?

— Да и я вроде того. Думал — зачем зря волновать. Мой отпуск уж сколько раз откладывался. А потом вдруг дали. Предупредить я бы все равно уже не успел.

— Да… влипли! Что же ты теперь будешь делать?

Гребер окинул взглядом разрушенную рыночную площадь. С 1933 года она называлась Гитлерплац. После проигранной первой войны — Эбертплац. Перед тем — Кайзер-Вильгельмплац, а еще раньше Марктплац.

— Да не знаю, — ответил он. — Все это еще как-то до меня не доходит. Люди же не могут просто так потеряться, в самом сердце Германии…

— Не могут? — Унтер-офицер посмотрел на Гребера с насмешливой жалостью.

— Дружок ты мой, ты еще не то увидишь! Я ищу жену уже пять дней. Пять дней — с утра до вечера: она исчезла, будто сквозь землю провалилась, будто ее заколдовали!

— Но как это может быть? Ведь где-нибудь же…

— А вот исчезла, — повторил унтер-офицер. — И так же исчезло несколько тысяч человек. Часть вывезли в пересыльные лагери для беженцев и в мелкие городки. Попробуй найди их, если почта работает кое-как! Другие бежали толпами в деревни.

— В деревни! — воскликнул Гребер с облегчением. — Ну, конечно! А мне и в голову не пришло! В деревнях безопасно. Они наверное там!

— Наверное! Обрадовался! — Унтер-офицер презрительно фыркнул. — Да ты знаешь, что вокруг этого проклятущего города разбросано чуть не два десятка деревень? Пока все обойдешь, и отпуск твой кончится, ты понимаешь?

Гребер понимал, но это его не трогало. Он жаждал только одного — чтобы его родители были живы. А где они — ему было сейчас все равно.

— Послушай, приятель, — сказал унтер-офицер уже спокойнее. — Ты должен взяться за дело с умом. Если будешь без толку метаться туда и сюда, только время потеряешь и с ума сойдешь. Нужно действовать организованна. Что ты намерен предпринять в первую очередь?

— Понятия не имею. Вернее всего — попытаюсь узнать что-нибудь у знакомых. Я нашел теперешний адрес людей, дом которых разбомбили. Они жили раньше на нашей улице.

— Много ты от них узнаешь! Все боятся рот раскрыть. Я уже это испытал. Но все-таки попробовать можно. И слушай! Мы можем помочь друг другу. Когда ты будешь где-нибудь разузнавать про своих стариков, спрашивай и насчет моей жены, а когда я буду спрашивать, я попутно постараюсь узнать о твоих родителях. Идет?

— Идет.

— Ладно. Моя фамилия Бэтхер. Мою жену зовут Альма. Запиши.

Гребер записал. Потом записал фамилию и имена своих родителей и отдал записку Бэтхеру. Тот внимательно прочел ее и сунул в карман. — Ты где живешь, Гребер?

— Пока еще нигде. Надо поискать какое-нибудь пристанище.

— В казармах есть помещение для тех отпускников, чьи квартиры разбомбили. Явись в комендатуру, получишь направление. Ты уже был там?

— Еще нет.

— Постарайся попасть в сорок восьмой номер. Это бывший приемный покой. Там и пища лучше. Я тоже в этой комнате.

Бэтхер вытащил из кармана окурок, посмотрел на него и сунул обратно. — Сегодня у меня задание обегать все больницы. Вечером где-нибудь встретимся. И, может быть, к тому времени один из нас что-нибудь уже будет знать.

— А где мы встретимся?

— Да лучше всего здесь. В девять?

— Ладно.

Бэтхер кивнул, потом поднял глаза к голубому небу.

— Ты только посмотри, что делается! — сказал он с горечью. — Ведь весна! А я вот уж пять ночей торчу в этой конуре с десятком старых хрычей из тыловой охраны, вместо того, чтобы проводить их с моей женой, у которой зад, как печь!

Первые два дома на Гартенштрассе были разрушены. Там уже никто не жил. Третий уцелел. Только крыша обгорела: в этом доме жили Циглеры. Сам Циглер был некогда приятелем старика Гребера.

Гребер поднялся по лестнице. На площадках стояли ведра с песком и водой. На стенах были расклеены объявления. Он позвонил и удивился, что звонок еще действует. Через некоторое время изможденная старуха приоткрыла дверь.

— Фрау Циглер, — сказал Гребер. — Это я — Эрнст Гребер.

— Да, вот как… — Старуха уставилась на него. — Да… — Потом нерешительно добавила: — Входите же, господин Гребер.

Она раскрыла дверь пошире и, впустив его, снова заперла ее на все запоры.

— Отец, — крикнула она куда-то в глубь квартиры. — Все в порядке. Это Эрнст Гребер. Сын Пауля Гребера.

В столовой пахло воском, линолеум блестел как зеркало. На подоконнике стояли комнатные растения с крупными листьями в желтых пятнах, словно на них накапали маслом. Над диваном висел коврик. «Свой очаг дороже денег» — было вышито на нем красными крестиками.

Из спальни вышел Циглер. Он улыбался. Гребер заметил, что старик взволнован.

— Мало ли кто может прийти, — сказал он. — А уж вас-то мы никак не ожидали. Вы приехали с фронта?

— Да. И вот ищу родителей. Их дом разбомбили.

— Снимите же ранец, — сказала фрау Циглер. — Я сейчас сварю кофе, у нас еще остался хороший ячменный кофе.

Гребер отнес ранец в прихожую.

• Предыдущая
• 19/78
• Следующая