Война чувств - Колесникова Наташа - Страница 29

Зеленин взял бутылку коньяка и пошел на кухню. Людмила, открыв крышку, смотрела, как жарятся котлеты. Услышав за спиной шаги, она шарахнулась в сторону, крышкой, будто щитом, пытаясь защититься.

— Что с тобой, Люся? — спросил Зеленин. — Я тебе коньячок принес, выпьем за ужином, давно мы с тобой не ужинали вместе. — Он поставил бутылку на стол.

— По какому поводу, Митя?

— Без повода. Просто так. Имеем право или нет?

— Имеем. Но это так… так необычно.

— Просто потому, что ты никогда не ждала меня с ужином. Теперь будет обычно. Как твои котлеты?

— Я думаю, скоро уже… Извини, что не могла… что котлеты, полуфабрикат… ты же знаешь, я не умею готовить.

— Какие твои годы, Люся! Почитаешь книжки, научишься. А если что непонятно — спрашивай. У нас колбаса есть?

— Да, в холодильнике… наверное… — Она открыла холодильник, осмотрела его содержимое, достала кусок буженины. — Я завтра куплю… А ты хочешь колбасы, да?

— Сгодится и это. — Зеленин достал рюмки, наполнил их. — Давай по чуть-чуть, пока котлеты жарятся. Да ты сядь, чего стоишь? Я скажу, когда будет готово и то и другое.

Людмила села на стул, взяла рюмку.

— Ты сегодня такой необычный, Митя… Я уже стала бояться тебя, жду — придешь, станешь орать, оскорблять меня…

— А ты обычная, Люся?

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Ну, за нас!

Они выпили, закусили кусочками буженины. Зеленин стал рассказывать смешные истории из жизни бизнесменов, Людмила поначалу слушала его с недоверием, а потом стала смеяться, забыв о своих опасениях. За ужином опорожнили половину бутылки и сами не заметили, как это случилось. Людмила стала мыть посуду, а Зеленин пошел в свой кабинет, сказав, что должен просмотреть кое-какие материалы к завтрашнему дню.

В спальне Людмила включила телевизор и легла в постель. А что еще оставалось делать? Голова была тяжелой, изнервничалась за этот вечер, а потом выпила и захмелела. Прежние опасения то возникали в ее мозгу, то терялись в хаосе путаных мыслей и предположений.

Что там за срочная работа у Дмитрия? Он знает, где она была сегодня, с кем, или просто… А сама-то хороша! Не знает, есть у нее в холодильнике колбаса или нет, хозяйка! У Лерки все есть, все разложено по полочкам, и готовит она превосходно. А тут… все запущено. Да он же сам виноват, орал на нее постоянно, грубил, вел себя как последний хам. А она как вела себя? Пренебрежительно, а в последнее время совсем голову потеряла от этого придурка Стаса. Обещал райскую жизнь, а что получилось? Пшик, да и только! Нужно срочно учиться готовить, какие-то книги кулинарные купить на Новом Арбате. Со Стасом все покончено. Или нет? Он может хоть как-то объяснить свое поведение? А зачем ей это слушать? Все ведь и так понятно. Да интересно же, в чем тут дело? Книги купить, Лерке позвонить, пусть порекомендует какие-то рецепты. А та будет смеяться: хама своего решила ублажить? Нет, не будет, в общем-то она уважала Дмитрия…

Зеленин пришел в одиннадцать, молча разделся, лег рядом. Людмила напряженно ждала, что будет дальше. Не дождалась, сама спросила:

— Митя, ты спать собираешься?

— Да. Тяжелый был день, вечером мы с тобой немного расслабились, нужно отдохнуть. Спокойной ночи, Люся.

Людмила машинально кивнула. Отдохнуть? Он же любил повторять, что лучший отдых — это секс. Теперь — нет? Странно все это, очень странно…

Кошмарный сон приснился: куры Панченко летали по комнате и кудахтали, как на ферме, только здесь они были ощипанными. Как летали, почему кудахтали — об этом можно было только догадываться.

Епифанов открыл глаза, с удивлением обнаружил себя на диване в кабинете. Значит, он уснул в гордом одиночестве? Значит, да не таким уж гордым оно было. Допил «Хеннесси», потом откупорил бутылку водки и продолжил горевать. Все это закончилось на диване в кабинете. Хорошо еще, что куры ощипанные привиделись, а не черти с раскаленной сковородкой!

Как она могла? Да нет, это глупый вопрос, они все могут, только притворяются любящими, заботливыми, добрыми — за бабки можно и не то еще продемонстрировать. А на самом деле… Но как он мог так слепо верить ей? Не видеть, что притворяется, лжет, изменяет? Поэтому и не хотела, чтобы Анфиска жила с ними, мол, старики так привязались к ней, нельзя их лишить радости общения с внучкой, да и девочка привыкла к садику, к бассейну, учителю танцев… Но так оно и есть. Анфиска сама говорит, что ей хорошо у дедушки с бабушкой, а с папой она проводит выходные, все рассказывает ему… О родителях и говорить нечего, для них Анфиска — солнышко ясное. Какую ложь, какую измену мог он чувствовать, если жена была в постели шлюхой — но только с ним, а в театре — светской львицей, такие тузы, бывало, подкатывали — и откатывали. С Анфиской вела себя как любящая, заботливая мать, они втроем выбирались в аквапарк, на детские спектакли и были счастливы. На кухне — хозяйка, готовит божественно, да и вообще умница, которая внимательно выслушает его, о чем бы ни шла речь, и даст дельный совет. Что он должен был почувствовать?

И вдруг как обухом по голове — плохо, что ты меня не ревнуешь, а потом — незнакомый мужик выскакивает из подъезда, застегивая на ходу ширинку.

Это в голове не укладывалось! Но ведь было!

В голове теперь не было ни одного толкового предположения, ибо она болела. Так болела, что в глазах искры сверкали, будто по голове били тяжело и методично. Аспирин принимать нельзя, это на печень влияет очень плохо, уснуть тоже нельзя, что делать? Еще выпить. Вот напасть, а! Человек, если много выпил, должен спать, а наутро лечиться — рассолом, крепким чаем, кто чем может. Так это должно быть. А он проснулся в три ночи и… что теперь делать? «Лечиться» еще рано, а пить уже поздно. Просто кошмар какой-то!

Епифанов включил торшер, заметил на столе бутылку, в ней было еще граммов сто пятьдесят водки. Покачиваясь, вышел на кухню, достал из холодильника пару маринованных огурцов, хлебнул рассола, выплюнул в раковину — слишком много там уксуса, но огурцы пригодятся. Вернулся в кабинет, налил водки в фужер, давясь, выпил. Зябко поежился, закусил огурцами. Холодно… Принес из прихожей дубленку: будить Леру, искать второе одеяло не хотелось. Видеть ее, Леру, не хотелось. Потому что может не сдержаться, наговорить ей такое… Не надо.

Укрывшись дубленкой, он зажмурил глаза. Ощипанные куры уже не летали по комнате, и голова вроде бы не так болела, как прежде. Можно было подумать, что делать дальше, но на этот счет были только смутные мысли. Одно ясно: жену он простить не сможет и жить с такой женщиной — тоже. Но и расстаться с ней пока не готов.

Пока. Значит, нужно время, оно лечит, нужно перетерпеть все это. Как? Уехать куда-нибудь на острова. К теплому морю, страстным негритянкам… Пару недель — и станет легче. А потом… купить себе квартиру, не такую, чуток поменьше, двухкомнатную, и жить в свое удовольствие. Каждый день — другая женщина. Сегодня, к примеру, мог бы провести вечер с дамой, хозяйкой «фольксвагена»… Плохо, что ли? Плохо, потому что никакая другая женщина не заменит Леру, это абсолютно ясно. Плохо и то, что никакие страстные негритянки не помогут ему забыть Леру. Она — единственная, любимая, да просто родная женщина, чего уж там… Второй такой нет и быть не может.

Но и жить с ней дальше невозможно. Нет ничего страшнее, чем родной человек — предатель. Чужой, он и есть чужой, но когда родной предает… Это катастрофа. Если б хоть рассказала, покаялась или как-то объяснила, проще было бы. Но она даже говорить об этом не желает, как будто и не было мужика, выбегающего из подъезда.

А он был, падла! Был, был!

И она после этого… Господи, да как же такое могло случиться? Великий, всемогущий, помоги бедному, жалкому человечку, в нормальной голове такое просто не укладывается! А она у человечка и не совсем нормальная сейчас.

Епифанов уснул, когда на часах было уже четыре, а проснулся в восемь. Голова болела, но не сильно. Лера еще спала, и он не стал ее будить. Принял контрастный душ, под ледяной водой стоял дольше, чем под горячей, и это подействовало. Потом сварил себе крепкий кофе, выпил пару чашек с бутербродами — легче стало. Да оно и понятно — не три часа ночи, организм готов был к рабочему дню, требовалось только помочь ему. Что и было сделано.