Пангея - Голованивская Мария - Страница 35
- Предыдущая
- 35/148
- Следующая
Крейц, раскрасневшийся от волнения, продолжал говорить, но его никто не мог услышать.
«Я знал, что вы придете сюда, я давно хотел поговорить с вами», — произнес голос Лота.
Толпа взревела.
Свист и выкрики «Долой!» стали заглушать говорившего.
Внезапно голос смолк, потом заговорил снова, все сначала, но значительно громче: «Я давно хотел поговорить с вами. Вы не справедливы, а я справедлив. Что вам надо, почему вы здесь? Вам нравится этот выскочка в белом жакете, предавший присягу? Или, может быть, вам интересны эмигрантские бредни? Вам нужны такие вожаки? Мой бедный, бедный народ! Ни чумы, ни войны, ни голода — вы живете спокойно, и я в этом виноват? Я виноват в том, что мой народ скучает и тешится детскими казнями?»
На площади воцарилась тишина. Усилился ветер, превращая легкий снежок в первую зимнюю веселую метель.
«Вы растроганы смертью этого малыша? — продолжал Лот. — Хотите, я оживлю его? Вас позвали на спектакль, а не на мои похороны. Неужели вы просто публика, а не народ»?
Кто-то попытался свистнуть, но его зашикали. Лота слушали с напряжением, не только потому, что он казался убедительным, но и потому, что его речь увлекала.
«Я не боюсь самозванцев, — голос Лота креп, казалось, он слышал, как его слушают люди, — мир хрупок, как и любовь, в которую вы перестали верить. Мои корни в этой земле, и я не дам вам плевать на нее. Идите домой. Каждый должен вспомнить, что у него здесь дом».
Когда собравшиеся поворотились назад к самодельной трибуне, мальчика уже не было.
— Вознесся! — воскликнул кто-то. — Это знак нам, пошли отсюда.
— Да просто смылся, — возразил другой.
Исеров поднес громкоговоритель к губам. Он был бледен, потому что заготовленная им речь теперь была не нужна. Обстоятельства принуждали его говорить от себя, а это он умел делать плохо:
— Говори же! — крикнул кто-то из толпы.
— Мы должны, — начал было Исеров и запнулся, — нам надо мочь стоять на своем, на своих правах.
— Где мальчик? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Я не знаю, он ушел, — смущенно пробормотал Исеров.
В толпе хихикнули.
— Мы должны бороться за свободу, — выдавил из себя Исеров. — Тирания…
— Какой же ты импотент, — не выдержал Крейц, — отвали, дай мне сказать…
В толпе засвистели.
Исеров растерялся и зашарил глазами по толпе.
— Мы проливали кровь, — внезапно сказал он.
— Сегодня мы должны положить конец эпохе Лота! — гаркнул Крейц.
— А чью кровь вы проливали? — раздалось из толпы.
— Мальчик где? — заорала толстая женщина в вязаном розовом берете. — Верните мне ребенка!
Внезапно на площадь выкатилась телега с цыганами в ярких кафтанах. Они пели и играли «Очи черные», с ними были дрессированный медведь и несколько шимпанзе. Среди цыган находился и некогда убиенный мальчик, который, перебивая музыку, скандировал в мегафон: «Беды нету! Айда гулять!» Через мгновение на площади заиграли еще несколько гармоней, и вокруг них отчаянно веселые пареньки пустились в пляс. Их сильные и юркие тела кружили среди снежинок, добавляя празднику акробатической филигранности: кто-то пошел на руках, кто-то крутился волчком на одной ноге, кто-то показывал йоговскую змею. Разнобоя между гармонями не было, они играли синхронно, и многие подхватили, ощутив в себе единый порыв вдохновения.
Трибуна незаметно опустела, где-то начался потешный мордобой, а где-то взаправдашний — между Исеровым и Крейцем. Через два часа на площади, засыпанной конфетными фантиками, огрызками беляшей и пустыми банками из-под пива и кока-колы, никого уже больше не было.
Рахиль примчалась в приемную к Лоту, как и было условлено, на следующий день вечером. Она постаралась выглядеть особенно привлекательной, тонкость и гибкость ее стана подчеркивало трикотажное серое платье с тонким кожаным пояском, малахитового цвета газовый платок оттенял черноту пышных волос. Когда она вошла в приемную, ее будто никто не заметил. Секретари то и дело поворачивались спиной, забывая ответить на заданный вопрос. Грубость одной из помощниц Лота была столь выразительной, что Рахиль даже померещилось, что это был молодой мужчина-травести в черной юбке мини, а отнюдь не девушка.
О зеленом чае с лотосом не могло быть и речи.
— Я жду уже час, — не выдержав, крикнула Рахиль в воздух.
Грубая секретарша сняла трубку и рявкнула в нее:
— Кто пропустил Рахиль Колчинскую? Какого хрена? Внимательно читай, до какого числа заказан пропуск, козлина!
Когда напомаженная Рахиль шла на это свидание к Лоту, самые яркие фантазии разрывали ее воображение. Ей мерещилось, что она наконец стала министром и под ней гигантская человеческая пирамида, которую не покажут ни в одном цирке. Или что милый Лот поставил ее во главе своей канцелярии, и теперь она, доказавшая свою преданность, руководит заваркой чая с лотосом, который из ее рук принимают самые сильные мира сего. Что она хотела получить за свою любовь и предательство? Возможность быть полезной своему господину. Пахучая магия власти, искрометная любовь, которая так быстро вспыхивает от ее физического приближения. Она была готова отдать себя без остатка. Она ничего так не хотела, как быть частью этой машины, незаменимой частью, частью, без которой не родится заря и твердь не движется к Востоку.
В это время, пока она шла, а потом сидела в приемной, Голощапов лежал в ароматной ванне с перерезанными венами.
Лахманкин в аэропорту садился в арендованный чартер, который так никуда и не полетел.
Исеров доканчивал вторую бутылку водки, глядя уже остекленевшими глазами куда-то по ту сторону, где отчетливо виднелись контуры его разбившейся вдребезги мечты.
Кир тихо праздновал победу коньячком и хорошей партией в вист. С самого начала он исправно отправлял все копии своих гениальных планов Лоту, как, впрочем, и контрсценарии, один из которых, правда, несколько подредактированный Лотом, и был реализован накануне.
Рашид Мирзоев истекал кровью во внутреннем дворе загородной резиденции Лота. Он лежал на сырых камнях и тихо выл от боли, страха и отчаянья. Лот сам выстрелил в него, и выстрелил неточно, чтобы несчастный пробыл в муках и бессильной злобе хотя бы до утра.
А Лот, невзирая на томящуюся в приемной Рахиль, принимал трех сестер, трех важнейших для него старух — Грету Александровну, Лидию Александровну и Галину Александровну, чинно препровожденных в его кабинет по задней лестнице и усаженных в небольшие, затянутые зеленым шелком креслица подле камина, в которые им было удобно садиться и из которых они могли подниматься без посторонней помощи.
У каждой из сестер на голове красовался могучий тюрбан волос — стального цвета у старшей, рыжего у средней и соль с перцем у младшей. Наряды их были по-цыганочьи ярки, от них сильно пахло тяжелыми духами, и при более пристальном взгляде на их старческие лица с нарисованными поверх морщин алыми ртами и рыжими бровями становилось очевидно, что все три сестры абсолютно слепы.
— Как я рад, как я рад, голубушки, — зачастил Лот, когда дамы расселись по местам. — Как дела ваши скорбные?
— Кто-то потравил наших овчарок, — посетовала старшая, закуривая длинную цветную сигарету из английских. — И главное — непонятно как, они ведь понимали только по-немецки и не брали еды у чужих.
— Гм, — Лот задумался или сделал вид, что задумался, — это очень печальная весть. Никто так не любит нас, как наши хоть и вонючие, но преданные псы. Даже наши преданные псы!
— Что теперь, Лотушка, — перебила его средняя сестра, деловито подпиливая длинный желтый ноготь на мизинце, — кинешь им бомбочку для острастки?
— Не надо никакой бури, — вмешалась младшая сестра — перец с солью, — забудь все, сила победителя в том, что он не гоняется за тенями прошлого.
Лот улыбнулся. Он много лет встречался с ними не только корысти ради, но и из чистой, почти сыновней любви. Когда-то к ним, к сумасшедшим французским репатрианткам, привезенным не менее сумасшедшим отцом в Россию в середине тридцатых годов, его привела мать, чтобы они учили мальчика языкам, а заодно и гадали, прозревали в таинствах карт и комбинациях веточек тысячелистника его будущую судьбу. Сестры предсказали ему огромную власть, но каждая на свой манер:
- Предыдущая
- 35/148
- Следующая
