Тезей - Проталин Валентин - Страница 16

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая

- Вот это да! - первым восхитился Мусей. - Без слов! Без танца! Но ведь афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже побить... за шум неуместный!

- У него поэтому и характер скверный, - сказал Одеон.

- Невероятно! - опомнилась и Герофила. - В храмах Аполлона так играть не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.

- В храме Аполлона? - опять крикливо и пренебрежительно откликнулся Эсхин. - Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен, то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные камушки.

- Он у нас и не такое может, - похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на выкрики музыканта. - А ну, покажи...

Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица, пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби, что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.

А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в ожидании всеобщего одобрения.

- Мерзавец, - всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась целовать лицедея.

- Такой-то шалопай - и без афинского гражданства, - развел руками Одеон.

- Это надо поправить, - заявил Тезей.

- А... - отмахнулся Одеон.

- Божественный сосуд, - возвел вверх очи Эвн.

- Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами города, - сообразил молодой царь. - Иначе моих афинян не проймешь.

- Не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Одеон, - наши афиняне богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.

- Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин,настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.

- И удочеряют, - добавил с усмешкой Одеон.

- Есть, есть в этом мысль, - пришел на помощь Тезею Эвн. - И еще хорошо бы, - он добавил голосу ласковости... - Дионису новый храм поставить.

"Вот и Ариадна говорила об этом", подумалось молодому царю.

- Надо поставить, - твердо заключил он.

- И чтобы за землю не платить, - напевал Тезею Эвн, - чтобы, как другим богам, просто так, даром дали.

- Сделаем, - пообещал Тезей. - Если афиняне заупрямятся, я им из своей казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.

- Пракситея, - Эвн оживился более, чем приличествовало его сану иерарха, махнул рукой, - давай!

По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани, отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось, хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок неудержимого тела.

- Она совершенна! - восхитился Тезей.

- Не вполне, есть еще, что отгранить, - лукаво улыбнулся Одеон.

- Она совершенна, - не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом от танцовщицы.

- Язык подрезать, - все так же улыбаясь, сказал Одеон.

А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:

- Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.

- Что!

Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю, танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от вина.

- И как тебя сюда муж пускает! - рассмеялся Мусей, который, видно, не раз встречался с искусной плясуньей.

- Как бы он меня не пустил, - Пракситея сверкнула глазами, - ему самому надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.

- Зачем ему рынок, - подзадоривал Пракситею Мусей, - ты из храма всегда принесешь кусок-другой.

- Вам, мужчинам, не угодишь, - не осталась в долгу танцовщица. - Я сегодня подала ему пару яиц... Мягких... как задница. Так ведь ворчит.

- Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, - заметил Эвн, - ты ведь какой крик в ответ задашь.

- А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины. Только царя нашего и слушаемся.

И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.

- На все-то ты можешь ответить, - укорил танцовщицу Эвн.

- Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, - ответила она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.

- Эти плясуньи такие несуньи, - рассмеялся Мусей.

- На Крите не очень-то унесешь, - заметил Тезей.

- И в Египте, - сочла нужным сказать Герофила, - о таком мало кто подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести... Правда, земля там повзрослее будет, - добавила она.

- Темные мы, темные еще, - признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.

И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик, сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой - в пляске же - ловил его. Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.

Вино лилось, шум веселья нарастал. И вот уже Мусей, схватив два ножа, быстро и искусно выстукивал ими по столу, словно кимвалами. Кто-то из мужчин вскочил на стол, где сидели артисты, встал на голову и принялся вытанцовывать ногами в воздухе.

- Эвоэ! - выкрикивал кто-нибудь.

- Эвоэ! - в ответ гремело застолье.

Утром, когда речь зашла о Герофиле и ее самосском и кларском браках, Лаодика сказала Тезею:

- Она устраивает свои дела, продвигаясь к цели.

Поначалу Тезей внутренне воспротивился такому умозаключению Лаодики, однако, оставшись один, уловил в нем определенную практичность женского ума. И это показалось ему интересным. К Герофиле такое как бы и не относилось: он не судил ее. Про себя же Тезей понял, что поглощающее его чувство к Лаодике пропало, превратилось в ощущение спокойной близости, какая бывает по отношению, может быть, к сестре. И впрямь, Герофила выполнила обещанное. Она освободила Тезея от Лаодики.

Выполнил свое обещание и Менестей. Он привел в мегарон Акрополя к Тезею Клеона. Заодно постарался, чтобы Мусей и Одеон тоже были при этом, желая продемонстрировать этим двоим, что он способен действовать, что язык у него во рту не какая-нибудь рыбина, плещущаяся в теплой посудине.

Впрочем, внешне Менестей держался так, словно нет у него тут ни особенных знакомых, ни родственников, а просто сопровождает он драгоценного Клеона, заботясь, чтобы не запутался здесь этот бесхитростный и не оцененный еще по достоинству человек. Клеон же, попав в обширный царский мегарон, как ни старался обрести невозмутимость, то и дело внутренне вздрагивал, глаза его то натыкались на колонну, то промахивались, не долетая взором до непривычного далека стен, то словно разыскивали что-то по полу.

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая