Вердикт двенадцати (сборник) - Нокс Рональд - Страница 82

• Предыдущая
• 82/104
• Следующая

Главный защитник выступил с заключительным словом, следом за ним — королевский обвинитель. Судья в напутственном слове подвел итоги — довольно пространно, однако ясно и четко. Брайн не слышал ни того, ни другого, ни третьего: терпеливо, но с твердым упованием он ждал ответа на свой единственный вопрос. Уже прозвучала формула: «Ступайте и обдумайте свой вердикт», — а он все сидел в забытьи и встрепенулся лишь после того, как сосед по скамье дал ему крепкого тычка в бок.

Мистер Поупсгров по праву старшины повел за собой коллег узким коридором в комнату для присяжных. За ним следовали дамы, миссис Моррис и мисс Аткинс; мужчины шли сбившись в кучку. Мистер Поупсгров выглядел озабоченным. Сейчас он думал не о напутственном слове, а о том, как вести себя в ближайшие минуты. Он старшина, его долг — руководить присяжными и обеспечить торжество справедливости. Если верить его опыту повидавшего свет человека, именно эти первые минуты, вероятно, и станут решающими. Обсуждение может принять оборот, который либо приведет человека на виселицу, либо поведет к оправданию. Мистер Поупсгров тревожно поджал губы. Как ему поступить? Быстро решить про себя «да» или «нет» и постараться подвести жюри к такому же решению? Нет, не годится. Ведущий принцип британского правосудия — чтобы каждый присяжный выслушал обе стороны и тщательно взвесил улики. Он нарушит свой долг, если придет к заключению до того, как все улики и показания будут разобраны и пристально рассмотрены всем составом присяжных. Он так и не нашел ответа, когда вступил в отведенную для присяжных комнату и занял место во главе стола.

За него на этот вопрос ответил присяжный, от которого он не ждал ничего хорошего. Вытянутая серая физиономия Эдварда Брайна на минуту утратила свой глубокомысленный вид, и он заговорил, опередив остальных. В его голосе было меньше резкости, чем тогда в суде, и больше уверенности.

— Ныне нам предстоит решить, отпустить или нет бессмертную душу в вечность, — произнес он. — Горячо предлагаю всем вам, до того как кто-нибудь что-нибудь скажет или примет решение, каждому про себя помолиться о наставлении на правильный путь.

Поупсгров тут же одобрил предложение:

— По-моему, мистер… э-э?.. спасибо, мистер Брайн дал нам в высшей степени дельный совет. Возможно, не все тут пожелают молиться, но, убежден, никому не повредит взвесить про себя услышанное в суде. Поэтому, с вашего позволения, я бы попросил всех помолчать ровно пять минут и глубоко подумать, какое решение нам надлежит вынести. После этого пусть каждый выскажет свое мнение.

Его слова вызвали единодушный ропот согласия, и комната погрузилась в молчание, нарушаемое лишь тиканьем больших похожих на кухонные часов, что висели над дверью. Брайн воззрился было на Поупсгрова, намереваясь ему возразить: ему хотелось, чтобы это время было по общему согласию отдано исключительно молитве. С другой стороны, однако, его предложение в принципе приняли. Он закрыл лицо ладонями и начал беззвучно молиться, изгнав по возможности из мыслей все постороннее и весь обратившись во внимание. Теперь он не сомневался: наставление и знание не заставят себя ждать. Все тело слегка покалывало, он был исполнен предвкушением духовного озарения. Знакомые ему признаки означали, что свет непременно на него изольется. Жаль, что на это отпущено всего пять минут: порой свет разгорается долго. Впрочем, ему ничего не стоило почти полностью отключиться от своего окружения. На это ушло несколько секунд; теперь он, закрыв лицо руками, пребывал в полнейшем одиночестве, во тьме — и ждал.

Остальные присяжные за этот короткий промежуток не сумели прийти к чему-либо определенному. Поупсгров главным образом раздумывал о собственных обязанностях, каковые требовали от него ясно объяснить присяжным, что можно считать уликами, а что нет, и не допускать с их стороны никакой предубежденности. Генри Уилсон, издатель местной газеты, пытался помочь самому себе, представив, как бы он осветил этот процесс, будь он репортером. Ему пришли на ум несколько удачных заголовков, но от этого, как он в конечном итоге понял, не было никакой пользы. Он мог отличить важное от несущественного. Он мысленно видел макет газеты, даже небольшие колонки, набранные черным убористым кеглем. Но графа «Срочно в номер» с заголовком «Вердикт присяжных» как была, так и осталась пробелом. Все присяжные так или иначе старались собраться с мыслями, за исключением Эдварда Джорджа, секретаря тред-юниона. Позвонив в секретариат во время перерыва на ленч, он выяснил, что самые худшие его опасения с лихвой подтвердились. На «Троллоп и Колл» объявили стачку, председатель сам поехал к рабочим и выступал с горячей речью. Из Национальной Федерации профсоюзов квалифицированных рабочих-строителей ему три раза звонили и просили передать, что эта стачка является прямым нарушением недавнего соглашения с предпринимателями, которого удалось достигнуть с немалым трудом. Председатель об этом узнал, позвонил мистеру Ричарду Коппоку, секретарю федерации, и послал его к чертовой матери. И вот, пока мистер Джордж торчит в комнате присяжных, его тред-юнион запросто может ввязаться в драку не только с большой лондонской фирмой, но и со смежными профсоюзами. Он честно старался следить за ходом процесса, но слишком переживал из-за собственных забот, ничего не соображал и теперь вынужден был признать, что не понимает существа дела. Что решит большинство, то он и поддержит: так хотя бы поскорее закончится, и он освободится.

Доктор Холмс пребывал в состоянии малоприятной неопределенности. Во всем деле всплыли лишь два текста — единственное, о чем, как он знал, он может вынести квалифицированное суждение. Один текст — вырезка из «Наставника Восточного Эссекса», другой — «Средний Ваштар», рассказ Саки, а выводы, что из каждого следуют, совершенно противоположны. Как тут решить, какой текст подлинный? И уж вовсе некстати ему вдруг вспомнился любимый отрывок из А. Э. Хаусмена[65], из его предисловия к изданию «Астрономики» Манилия:

«Несведущий редактор, постоянно сталкивающийся с необходимостью из двух рукописей выбрать одну, не может не ощущать себя всеми фибрами души в положении осла между двумя охапками сена. Так как же ему поступить? Вы сказали бы: пусть оставит критику — критикам, а себе изберет иную стезю, к которой менее непригоден. Однако наш редактор предпочитает более лестное для себя решение: ему ошибочно кажется, что стоит убрать одну из охапок — и он перестанет быть ослом».

Не в бровь, а в глаз. Посреди всеобщего молчания доктор Холмс залился краской и на время вообще перестал о чем-либо думать.

Двое присяжных, однако, неожиданно быстро пришли ко вполне определенному заключению. Речь идет о двух женщинах, представительницах прекрасного пола, как аттестовал их мистер Прауди; тех самых, которых, по мнению доктора Холмса, ему придется любезно по-мужски наставлять.

Поразмыслив над делом, Виктория Аткинс сразу же пришла к однозначному решению. Поразмыслим и мы — что именно мешает обычному нормальному человеку назвать другого убийцей? Чаще всего удивление и нежелание верить, что убийство действительно произошло. Любому мирному и непредубежденному человеку убийство кажется чем-то противоестественным и невероятным. Стоит ему представить, как подсыпают яд или всаживают в тело нож, и его сразу охватывает отвращение. Он-то знает, что не способен на такое, и поэтому не верит, что обычный человек, сидящий на скамье подсудимых, действительно совершил убийство. Каждый третий присяжный, не задумываясь, скажет в этом случае «не виновен», поскольку убийство само по себе видится ему чем-то невероятным и диким. Такого не происходит; такого не бывает; такому нет места в том мире, где он читает газеты и по будним дням каждое утро едет электричкой на работу. Все что угодно, но только не убийство.

Вот если вы сами совершили убийство… В таком случае вы понимаете, что подобные рассуждения не стоят выеденного яйца. Убить легко, и самые почтенные граждане убивают точно так же, как все прочие. Эта дамочка, ван Бир, ясное дело, подсыпала мальчику плющевого яду, чтоб заполучить деньги ребенка, и понадеялась, что старый дурак ничего не заметит. Что ж, подумала Виктория, неглупый расчет; куда проще, чем душить тетушку Этель. Да и нервов особых не требуется. Но, с другой стороны, про тетю Этель так и не дознались, тогда как эту женщину прихватила полиция. Виктория вопросила свою совесть (если в данном случае это слово уместно), за какое решение голосовать. Ответ не заставил себя ждать. В юности ее учили в приюте всегда говорить правду; она и держалась этой давней привычки, то есть, по крайней мере, всегда говорила правду, если от лжи не было очевидной личной выгоды. Итак, она скажет: «Виновна». В любом случае дело казалось настолько ясным, что ее голос, подумалось ей, вряд ли будет иметь особое значение: остальные скажут то же самое.

• Предыдущая
• 82/104
• Следующая