Большая книга ужасов – 56 (сборник) - Некрасов Евгений Львович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/62
• Следующая

Если рассказать в школе, как взрослый старогородский парень пожимал тебе руку и жалел, что не может подвезти, – не поверят. По мне-то век бы их не знать. Когда они сотней мотоциклов мчатся по своим таинственным делам, тесня к обочинам даже полицейские машины, я не хочу быть ни с ними, ни против них. Но для многих познакомиться со старогородскими – все равно что сыграть за сборную на первенстве мира по футболу. Так же хочется и так же невыполнимо, потому что старогородские не принимают чужаков.

К остановке подходил трамвай, я подбежал и успел вскочить на подножку, когда двери уже захлопывались. За окном проплыл байкерский магазинчик. Было видно, как в глубине качаются на огромном куске сыра манекены с мышиными головами. Я подумал, что никогда не смогу отрезать голову живой крысе и не узнаю, действует ли магия куколок.

Если кто-то до сих пор не понял, я трус и уже почти не стыжусь этого. Еще в прошлом году я мог подраться с тем же Салом почти на равных. Но за лето Сало связался с крутыми, и настали черные дни. Наш класс, который считался дружным, развалился на кучку трясущихся одиночек. Сало всех обломал одним подлым приемом. Скажем, он бьет моего друга Витьку Воскобойникова. Я заступаюсь, назавтра Сало приводит кодлу, меня хватают и держат, а Витьку всерьез бьют за то, что я заступился. В следующий раз Сало крутит Витьке руки, а я жду, когда он закончит, держу Витькину сумку. Потом мы вместе идем домой и пытаемся болтать, как раньше, но как раньше не получается. И стыдно нам, и нет нам прощения, хотя мы оба, кажется, ни в чем не виноваты. Дружба умирает.

Мы с Витькой еще долго продержались. Дольше, чем остальные. За это Сало сделал меня своим рабом и мучает каждый день. А Витьку родители перевели в другую школу.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу Сало!

У бабули опять собрались ветераны образования. Мне удалось показаться из-за двери неподбитым глазом и удрать к себе.

Попав к Салу в рабы, я научился маскировать следы его развлечений. В подбитый глаз – капли, на синяк – мамин тональный крем. Нащелканные уши еще болели. Они торчали из волос, как два красных фонаря. Я соорудил себе наушники из пакетов со льдом, покормил рыбок и сел за уроки.

Раньше я не напрягаясь учился на четверки, а сейчас вдвое больше сижу и все равно хватаю трюндели. Потому что думаю не о том. Учу историю и думаю о Сале. Делаю математику и думаю о Сале… Может, правда убить крысу? А что, белых крыс специально выращивают на корм удавам. Я сам видел в зоомагазине: подходит женщина со старой переносной клеточкой, берет двух-трех, а у самой лицо брезгливое. Ясно, для чего берет. Может, она домработница у богатенького, который держит удава для экзотики, а может, жена змеиного дрессировщика. Если бы крысе предложили выбирать смерть, она бы согласилась, чтобы ей отрубили голову, как Марии Антуанетте. Все лучше, чем быть заживо проглоченной удавом.

– А щи-то! – заглянула в комнату бабуля. – Паша, почему ты не ел щи?!

– Потому что ты не дала, – огрызнулся я, и совершенно напрасно. Бабуля задержалась на секунду, чтобы ответить: «А ты сам разве маленький?» – и за это время до нее дошло, что наушники на мне какие-то не музыкальные.

– Это еще что за новость?! – Она подошла ближе и разглядела весь мой джентльменский набор, от подбитого глаза до красных ушей. – Паша, тебя опять бил этот негодяй?!

– Не этот, – честно сказал я.

– Не лги мне, Павел. Он сводил с тобой счеты! – сделала открытие бабуля.

А я совсем разозлился и ответил:

– С тобой. Я не таскал его в полицию из-за пары кроссовок. Это сделала ты, а побили меня. Пожалуйста, учти это в следующий раз, когда будешь бороться за справедливость.

Бабуля как следует подумала и совершила еще одно открытие:

– Ты что же, считаешь, надо было не ходить в полицию, а оставить этому негодяю кроссовки, купленные твоими родителями на далеко не лишние деньги?!

Я ответил, что именно так и считаю: правда – хорошо, а счастье лучше.

– Это говоришь не ты! Это говорит твоя истерзанная страданиями плоть, – театрально заявила бабуля. – Можешь обижаться, но я звоню в полицию!

– Валяй, – сказал я, – гробь единственного внука! Пускай меня опять изобьют, зато Сало приведут в полицию и погрозят ему пальчиком! Хотя в этот раз даже пальчиком не погрозят, потому что били меня его дружки, а Сало типа ни при чем.

Но это не остановило бабулю.

– На то и правоохранительные органы, чтобы разобраться, – заявила она и, взяв телефонную трубку, ушла к своим ветеранам.

Я подслушал под дверью. Бабуля рассказывала, какая она принципиальная, а ветераны поддакивали. Потом все хвастались, какие у них выросли крутые ученики: у кого лейтенанты полиции, у кого полковники.

Беда в том, что мне сейчас не помог бы даже генералиссимус Интерпола. Сало – малолетка, против него нет законов. Если завтра он распилит меня на кусочки тупой пилой, его не посадят в тюрьму, а отправят подлечиться от волнений в дурдом санаторного типа.

Я выложил из сумки учебники. Голые куколки лежали отдельно, в сумочном кармане. Закатившаяся в угол голова божка разевала черный рот, прося крови.

Первое убийство я совершил тут же: завернул в наволочку и бесшумно раздавил свинью-копилку. Для меня она была почти как член семьи, даже роднее рыбок – три года стояла на полке, весело подмигивая из-под красной косыночки. В прошлом году свинка переполнилась, но разбивать ее пожалели, и папа вытряхнул монеты с помощью ножа. После этого я бросал в нее только бумажные деньги.

Отделив свои накопления от черепков, я насчитал восемьсот шестьдесят рублей. На такие деньги можно купить больше десятка крыс. Или уехать в Москву. Билета на пассажирский поезд мне без взрослых не продадут, но если электричками, пересаживаясь с одной на другую… Кстати, и за билеты платить необязательно. Поживу в Москве, пока деньги не кончатся. Ночевать можно в подъездах. А там пойду и сдамся в полицию, пускай везут домой. Может, бабуля и папа с мамой за это время что-то поймут и переведут меня в другую школу, как Витьку.

Еще не решив, что делать, я оделся и тихо вышел из дома. Бабуля вовсю боролась за справедливость. Закрывая за собой дверь, я слышал, как она требовала к телефону какого-то капитана.

Если бы бабуля увидела, как я хожу на задних лапках перед Салом, то перестала бы меня уважать. У нее все по совести. Полжизни она прожила на Крайнем Севере, обучая математике детей оленеводов. Думаете, кто-нибудь ее заставлял? Фигушки! «Я не считаю, что устроила свою жизнь лучшим образом. Но в арктических районах всегда не хватало преподавателей», – объясняет бабуля, шмыгая добрым, навсегда отмороженным носом. Папа говорит, что секрет изготовления таких людей, как она, давно утерян. Я люблю бабулю, но от ее принципиальности можно рехнуться.

С деньгами в кармане можно было выбирать крысу для смерти и смерть для крысы. Все зависело от того, смогу ли я убить. Если не смогу, то придется убегать из дома.

Сперва я пошел в зоомагазин. Через два дня на третий я там покупаю мотыля на корм рыбкам, знаю продавцов по именам, и они меня знают в лицо.

Крыс в магазине было полно, хоть под цвет обоев подбирай: и голубоватые, и палевые, и белые. Белые самые дешевые – по сотне. Назывались они загадочно, как спецагенты: «Крыса «К». А на ценниках голубоватых и палевых было без затей написано: «Крыса декоративная».

Продавщица Татьяна подошла ко мне сама:

– Ты что же, остыл к рыбкам и решил переключиться на крыс?

– Не остыл, просто сегодня не рыбный день. Я завтра за мотылем приду, – сказал я, не зная, приду или нет. Может, завтра кормить моих рыбок придется бабуле.

– Крыса рыбкам не помешает, – заметила Татьяна, ей надо было продать свой товар.

Я спросил:

– А что такое «К»?

– Кормовая. Некоторых это шокирует, поэтому мы пишем «К».

• Предыдущая
• 52/62
• Следующая