Выбери любимый жанр

Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа) - Осеева Валентина Александровна - Страница 35

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Трубачев молчал.

— Я не думаю, Трубачев, что ты трус, но я боюсь, что ты и в этом виноват. Я думаю, что если ты не сам зачеркнул свою фамилию, то ты хорошо знаешь, кто это сделал.

— Я не знаю, — твердо сказал Трубачев, сжимая зубы. «Пусть Мазин сам сознается, если хочет», — подумал он.

— Трубачев, ты знаешь, — тихо и настойчиво сказал Митя.

Трубачев опустил голову.

Ребята заволновались:

— Трубачев, сознавайся!

— Трубачев, говори!

Малютин протиснулся через толпу и вытянул вперед худенькую руку.

— Я прошу слова, Митя! Митя, слова! — прорываясь к столу, кричал он.

— Дайте ему слово, — шепнул Мите учитель.

— Сергей Николаевич, это не он! Митя правильно сказал. Я Трубачева знаю — про себя он бы сразу сказал. Это кто-то другой… Ребята! — Сева повернулся к молчаливым, взволнованным ребятам. — Если сейчас здесь сидит человек, который сделал это, и если он молчит, то этот человек… последний…

Петя Русаков вдруг вынырнул из кучки ребят и бросился к Малютину:

— Ты… не твое дело… Я не последний человек… Я сам скажу… — Петя поискал глазами Мазина. — Мазин! Мазин! Это я зачеркнул фамилию! Я хотел сделать лучше, я не думал, что скажут на Трубачева!…

Петя весь дрожал, поворачиваясь во все стороны. Мазин, расталкивая ребят, подошел к нему и обнял его за плечи.

— Не реви, — сказал он, отводя его в сторонку и смахивая с его щек слезы. — Ну, не реви…

Васек стоял ошеломленный и смотрел им вслед. Тишина внезапно прорвалась шумом голосов. Ребята поднимали руки, требовали слова. Митя быстро взглянул на учителя и сел:

— Степанова, говори!

— Ребята, я хочу сказать… — голос у Вали сорвался, она глубоко вздохнула, — что мы мало знаем друг друга…

— Что? Почему? Как? — зашумели ребята.

Валя поправила на лбу волосы, перекинула через плечо косу.

— Потому что вот Мазин и Русаков сейчас как-то так хорошо поступили, что у меня просто… ну… Я их обоих как будто знала и раньше, в классе, а по-настоящему узнала только сейчас… Но я… мне… — Она остановилась, подыскивая слова.

— Говори! Говори! — одобрительно зашумели опять ребята.

— И все равно мне многое непонятно. Например, почему Русаков фамилию зачеркнул? И еще… Знал или не знал об этом Трубачев? Если не знал, то почему он как-то странно молчал? Как будто что-то скрывал, что ли… Вот, ребята, если кто понял, — скажите, или пусть Трубачев сам все расскажет!

— Верно! Верно!…

— Трубачев, говори!

— Мы тоже не поняли!

— Я и сам ничего не понял, — неожиданно сказал Васек, все еще глядя на Русакова и Мазина. — Я сейчас все начистоту расскажу, как было. Я пришел, а фамилия зачеркнута… А вечером… ну, перед этим… Мазин меня около дома ждал, поздно уже… Я после редколлегии так себе гулял… А он пришел ко мне и говорит: «Мы тебя выручим». Я и думал, что это он выручил. — Васек грустно усмехнулся и посмотрел на ребят. — Не мог же я про него говорить.

— Ты про меня думал? — вдруг отозвался Мазин. — А я про тебя! Эх, жизнь! — Он хлопнул себя ладонью по щеке и засмеялся. — А это Русаков Петька!

— А при чем Русаков?

— Пусть Русаков говорит!

— Разбираться так разбираться!

— Тише!

— Говори, Петя!

Митя и учитель сидели молча, с интересом слушая разбор дела. Ребята разгорелись, заспорили, останавливая друг друга:

— Тише! Тише!

— Не мешайте! Пусть сами скажут!

Кто-то тихонько подтолкнул к столу Петю Русакова.

— Это я… — Петя взмахнул длинными ресницами в сторону Мазина. — Для Мазина я это сделал… И еще потому, что из-за нас у Трубачева ссора вышла. И про него статью написали. — Петя развел руками. — Только я, ребята, когда зачеркивал, не думал, что на него подумают.

— А что же ты думал? — крикнул Белкин.

— Просто… ничего не думал… Я хотел выручить.

Кто-то засмеялся. Петя махнул рукой и отошел от стола.

— Что у нас только делается! — всплеснула руками Синицына. — Один за другого… один за другого… И все виноваты. — Она всхлипнула в платочек и, заметив взгляд Вали Степановой, быстро отвернулась.

В комнате снова поднялся шум:

— Подожди, Русаков!

— Спросите его, почему он в классе молчал?

— Почему Мазину не сказал сразу?

— Русаков, почему ты молчал, когда мы на Трубачева думали? — крикнул бледный от волнения Одинцов.

Петя покраснел и опустил голову.

— Я не мог… Я боялся…

В комнате стало тихо.

— Эх! — с презрением бросил кто-то. — Боялся! А товарища подвести не боялся?

Петя вспыхнул, сморщился, губы у него задрожали. Надя Глушкова взволновалась, вскочила с места:

— Ребята, нехорошо так! Он же сознался все-таки!

— Не защищай! — строго сказала Лида Зорина. — Пусть сам скажет.

— Он сам ничего не скажет, — вступился Мазин. — Потому что тут история другая. Степанова правильно сказала: мы мало знаем друг друга. Как Петька живет, что у него есть и чего он боится, — это из всего класса знаю один я.

Ребята притихли.

Сергей Николаевич написал на клочке бумаги: «Это обвинение нас тоже касается».

Митя прочитал, скомкал бумажку. Он был расстроен, светлые волосы липли к его мокрому лбу. Он силился вспомнить домашнюю обстановку Пети Русакова и сердился на себя и на Мазина, который знал больше, чем он, Митя.

А в наступившей тишине ребята уже решали по-своему вопрос о Пете Русакове:

— Мазин знает, что говорит! И кончено!

— А ты, Петя, на нас не обижайся! — Ребята сорвались с мест и окружили Петю.

— Тише! — крикнул Митя. — Сергей Николаевич будет говорить.

Ребята затихли.

— Я не буду разбирать всю эту историю в подробностях. Мне кажется, всем вам уже ясно, как произошло то, что Трубачев, председатель совета отряда, оказался в таком тяжелом положении. Вас, конечно, интересует больше всего вопрос, кто виноват. Ну, виноваты тут многие. Прежде всего и больше всего, несмотря ни на что, сам Трубачев. Потом, конечно, Мазин — в этой пропаже мела — и Русаков…

— И Одинцов тоже, — подсказал кто-то.

— Одинцов? — переспросил Сергей Николаевич.

— Одинцов! Одинцов! — крикнул Мазин.

— Не вижу вины Одинцова. В чем ты его обвиняешь? — спросил учитель Мазина.

— Я уже говорил. Он не разобрался и написал. Да еще про своего товарища.

— Что он не разобрался, куда делся мел, то в этом его обвинять нельзя, потому что мел лежал у тебя в кармане и этого Одинцов предполагать, конечно, не мог. А что он совершенно точно и честно описал все происшедшее в классе, несмотря на то что в этом участвовал его лучший товарищ, то за это, по-моему, Одинцова можно только уважать. Как вы думаете?

Белкин вытянул вперед руку.

— Пусть ребята думают как хотят, а я скажу про Одинцова так… что мы, когда… вообще… это было, думали: Одинцов вообще не напишет про своего товарища… И решили считать его… ну, вообще, если напишет — честным пионером, а если скроет — нечестным. И вот он написал. И мы считаем — это честно! — волнуясь, сказал Белкин.

Сергей Николаевич кивнул головой:

— Скажи ты, Малютин!

— Мне кажется, что он поступил честно, но как-то не по-товарищески все-таки. Потому что Трубачев не ожидал, а когда пришел на редколлегию, то сразу увидел, и это на него тоже подействовало.

— Верно! — крикнул Мазин. — Предупреди, а потом пиши. Да разберись раньше, где мел. А не знаешь, где он, — так не пиши!

Кто-то засмеялся.

Одинцов поднял руку:

— Я не писал про мел. Я всегда пишу то, что вижу и слышу. И потом, думал так: если не напишу, то какой же я пионер, а если напишу, то какой же я товарищ? — Одинцов посмотрел на всех. — Я все думал… А тут ребята меня спросили прямо в упор. И я сразу как-то понял, что должен написать. Только я не предупредил Трубачева… Это верно. Мне не пришлось как-то с ним поговорить.

— В этом ты, конечно, неправ, Одинцов. Такие вещи надо делать открыто, — сказал Сергей Николаевич. — Но все-таки из виноватых мы тебя исключаем!… Верно? — улыбнулся он.