Колючий подарок - Антонов Сергей Валентинович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая

Это был Толька Куркин. Целыми днями шлялся он по улицам, ища развлечений и добычи. Жертвами его игр становились воробьи и галки, за которыми он охотился то с рогаткой, то с камнями; попадались фонари на малолюдных улицах — при случае бил и фонари… От нечего делать поганил заборы мерзкими надписями, вывинчивал лампочки, снимал рубашки, сушившиеся на верёвке без присмотра… Отнимал у более слабых мальчиков перочинные ножики, игрушки, которые он, подержав в руках, часто выбрасывал…

…Толька уже запыхался. Шурику слышно было, как он по-животному тяжело и в безотчётном страхе часто дышал, вернее — хрипел. Хрип прерывался судорогами рыдания, и тогда плач, похожий на взвизгивание, доносился до ушей мальчика. Это было противно.

Шурику стало жаль раненую Томку, которая не щадила самой себя. А главное — ненависть к вору и желание отомстить ему сменились отвращением и брезгливостью.

Но он всё ещё бежал. На перекрёстке Шурик оступился и попал в канаву. В правый ботинок его набралась вода, левая рука была в грязи. Шурик поднялся, снова побежал, но уже вяло и с какой-то неохотой. Хлюпала в ботинке вода, на руке, стягивая кожу, подсыхала грязь — неприятно. Но ещё более неприятно, противно было сознавать, что Толька Куркин, ученик пятого класса средней школы посёлка Ильинского, — вор, что его сейчас нужно будет то ли бить, то ли вести куда-то: так или иначе смотреть на него, дотрагиваться до его рук, которые представлялись Шурику почему-то липкими, потными, дрожащими…

Шурик читал о героях, стройках и сам хотел поехать то в Сибирь, то по Волго-Дону, посмотреть там все шлюзы, арки, водохранилища, стремился на полюс, в Антарктику…

А тут — вор с липкими руками!

И Шурик позвал:

— Томка, Томка, сюда!

Томка повернула к нему морду. Наконец Шурик догнал собаку и взял её на руки. Томка залаяла и завертелась в руках, стараясь вырваться и ринуться за вором.

— Томка, Томочка, — говорил Шурик, гладя Томку по грязной и мокрой голове. — Не надо, Томочка, не надо. Лапу береги.

Собака лаяла и по-прежнему вертелась в руках. А когда Шурик сильнее прижал её к себе, она попробовала укусить его руку.

Дома мальчик перевязал Томке лапу и устроил собаку в комнате около печки. Когда он посмотрел в её преданные глаза, он не увидел в них признательности. За хороший обед, за ласку Томка, виляя хвостом, всегда благодарила его таким взглядом, от которого у мальчика радостно сжималось сердце.

Несколько дней Шурик держал Томку дома. Вскоре лапа у неё зажила, и Шурик выпустил собаку на улицу. Томка с визгом, весело помахивая хвостом, бросилась бежать и, оглядываясь на Шурика, приглашала его, как всегда, принять участие в этой игре.

Пожелтевшая трава вокруг дома расцвела пёстрыми заплатами: то опали жёлтые, багряные и оранжевые листья с груш и яблонь, с берёз и клёнов.

Голые и тонкие сучья берёз печально свисали к земле. Два-три листка, удержавшиеся на ветках, тревожно трепыхались под стремительными порывами холодного и сырого ветра. И прутики берёз простирались в воздухе, неуверенно и нервно вздрагивая.

Осень наступила.

Томка все чаще забивалась в конуру. Оттуда торчали лишь морда да лапы. Казалось, что собака спала. Но она часто открывала глаза и часто встряхивала ушами: Томка настороже. По-прежнему по утрам на участке Смирновых тявкала маленькая смешная собачонка, по кличке Норка. И сейчас же, услышав её голос, отвечала Томка.

Неожиданно прояснилось небо, куда-то исчезли серые, давившие на землю тяжёлые тучи, точно их разогнали метлой. Выглянуло солнце. Второй день был солнечным. Казалось, что лето вернулось вновь.

Была уже выкопана картошка. В Иванькове, в трёх километрах от посёлка, пустили гидростанцию. Шурик с ребятами бегал смотреть, как её торжественно открывали. Мать купила ему зимнее пальто. И было странно в эти ещё тёплые дни смотреть на толстое сукно, на меховой воротник и верить, что такая тяжёлая вещь скоро понадобится. В школе устроили доклад на тему «Дружба и взаимопомощь».

Как-то Шурик пришёл поздно из кино и стал раздеваться. Он услышал далёкий взвизг Томки. Продолжался он всего несколько мгновений. Мальчик решил, что ему это только показалось, и не вышел из дома.

А утром, когда Шурик направлялся в школу, он увидел, что конура была пуста. Шурик осмотрел, не сходя с террасы, сад. Томки не было.

Тогда он бросился к сараю.

В этом сарае на чердаке, под надёжной охраной замков и запоров, жили голуби. Крыша его одной своей стороной спускалась на соседний участок, заброшенный и бесхозяйственный. С неё можно было проникнуть в голубятню. Голубей там не было. Дверка была сорвана с петель и висела, криво опустившись к земле.

Под голубятней на жёлтой и оранжевой листве лежала Томка. Её белая с чёрными пятнами шерсть в одном месте была окровавлена. Кровь лежала густым слоем и на пёстрых листьях, а на красных листиках груши она была еле-еле заметна. Около Томки валялся кирпич. Другой кирпич лежал на голубятне, про запас.

Шурик наклонился над Томкой и посмотрел ей в глаза. Они ещё, казалось, жили. Он отвернулся и смахнул рукой слезинки.

В углу участка Шурик выкопал глубокую яму и туда положил Томку. Он медленно забросал её землёй, перемешанной с красными листьями, как теперь ему казалось, окровавленными.

Слёзы капали на траву, на землю, на образовавшийся небольшой холмик.

Он знал, что в её гибели больше всего виноват он сам.

На участке Смирновых тявкнула Норка, ожидая, когда ей ответит Томка. Потом подождала минуту — наверное, поводила ушами — и тявкнула ещё раз. И не получила ответа.

Тогда она завыла жалобно и страстно.

Когда я мальчиком жил в селе на берегу речки Мокряны, в старом Брянском лесу, не помню уж от кого слышал я рассказ о леснике и медведе.

Эта история удивила меня тогда, но потом я забыл о ней: слишком много других и важных событий прошло перед моими глазами. А участником некоторых мне пришлось стать самому.

Я, наверное, совсем забыл бы об этом рассказе, если бы не натолкнулся на свои старые записки.

Лесник Иван жил в избе на маленькой опушке. Как и положено, окна её выходили на свет, на лужок, а тылом она примыкала к тёмному лесу — толстым, поросшим мохом соснам.

Когда сильный ветер качал деревья, старый лесник слышал, как стволы их касались крыши и скрипели. Зимою иногда от этих ударов на крышу падал с веток сосен тяжёлый слежавшийся снег.

Изба выдерживала и натиск сосен, и обвалы снега: она была построена давно и прочно из толстых, чуть ли не аршин в поперечнике брёвен.

От избы лесника Ивана до ближайшей деревни было вёрст десять, а до ближайшего села — около пятнадцати. А другой раз, в плохую погоду или при недомогании, эти вёрсты кажутся вдвое длиннее.

Сам лесник Иван редко ходил в деревню, а ещё реже в село. Каждые полмесяца к старику наведывались его дальние родственники или знакомые, привозили сахар, хлеб, керосин, соль, табак, другие продукты и вещи.

Старик угощал дорогих гостей чаем, иногда настоящим, какой мы все пьём, иногда земляничным или брусничным, густым ароматным вареньем, маринованными грибами. Потчуя гостей, он расспрашивал о новостях, о том, как живут Киреевы, Соловьёвы, Никитины.

Гости приезжали утром, а к вечеру, чтобы засветло добраться домой, уезжали, и лесник Иван снова оставался один в большом, густом и старом лесу.

Редко кто задерживался у него. Чаще всего это бывали охотники, случайные путники, кого непогода или несчастный случай заносили в незнакомую глухомань. Однажды у лесника Ивана прожил несколько дней художник, оставивший ему на память картину, изображавшую избу и самого лесника, сидящего на скамеечке, возле крыльца. Картина эта и до сих пор висит у старика на стене, и он каждую субботу осторожно стряхивает с неё пыль.

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая