Matador - Ривера Луис - Страница 6

• Предыдущая
• 6/53
• Следующая

Это был его мир. Мир, который жил по тем законам, которые придумал сам Рафи. Мир, который принадлежал ему одному. Мир, в который он вплывал, врывался, прокрадывался, едва заходило солнце. Этого мира было вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Реальность же лежала где-то за пределами его осознания.

И вот сегодня, когда тот невообразимо далекий вымышленный мир оказался закрыт для него, мальчик едва ли не впервые столкнулся лицом к лицу с миром настоящим. Он впитывал в себя запахи и звуки ночи, как губка, стараясь не пропустить ни одной составляющей этого кусочка бытия и ежеминутно открывая для себя что-то той.

Понемногу гнетущее чувство пустоты отступило.

У детства гораздо больше причин для печали и страхов. Но у него есть и то, что помогает справляться со всем этим грузом, — умение быстро забывать, которое со временем безвозвратно уходит.

Это новое, свежее, волнующее чувство первооткрывателя, ступившего на незнакомую, но пре красную землю, настолько захватило мальчика, что разочарования прошедшего дня растаяли, как тает в утреннем тумане уходящая в море рыбацкая лодка. Сначала скрывается верхушка мачты, потом постепенно растворяется в белом мареве косой, не один раз заштопанный парус и, наконец, исчезает сама лодка, напоминая миру о своем существовании лишь скрипом весел в уключинах.

Он так и уснул, продолжая вбирать в себя всеми органами чувств эту знакомо-незнакомую ночь. И даже во сне он продолжал удивляться тому, как много не замечал раньше.

Проснулся он задолго до рассвета. С тем самым ощущением потери, с которым ложился спать и которое, как ему казалось, исчезло навсегда, когда он слушал ночь. Но наутро оно пришло снова… Правда, сейчас это чувство было не таким болезненно острым, как вчера. За ночь оно притупилось, смягчилось, расползлось, как студенистая медуза, по всем закоулкам сердца, вытеснив все остальное.

Рафи поднялся, стараясь ни о чем не думать, и занялся своими обычными делами. Мальчик чувствовал, что, начни он задумываться о том, что произошло вчера, и о том, что ему делать дальше, сил у него хватит только на то, чтобы лечь и медленно умереть от жалости к себе. Поэтому едва лишь на краешке сознания мелькала тень мысли о бывшем матадоре и так скоро закончившемся учении, он одергивал себя и старался полностью сосредоточиться на том, что делал в эту минуту. Если это не помогало, Рафи начинал напевать какую-нибудь простую деревенскую песенку о бесстрашных матадорах, солнечном вине, жарких красавицах и прочих не сложных в общем-то вещах. Пускай он не всегда улавливал смысл этих песен — они помогали ему избежать тяжелых мыслей. И за это мальчик любил их сейчас особенно сильно.

Он работал, не зная усталости, боясь хоть на минуту остаться без дела. Даже дядя не находил, к чему придраться. Когда пришло время сиесты, Рафи забрался в свой сарай, лег на неудобную постель и закинул руки за голову. Весь день он боялся этого момента, когда весь городок затихнет, погруженный в знойный послеполуденный сон. Работать будет невозможно, и ему придется остаться наедине с собой. Со своей горечью, сомнениями и сожалениями.

Он лежал и смотрел в потолок, на пробивающиеся сквозь щели лучики света, на пылинки, вьющиеся в них, на свисающие с балок вожжи, хомуты, уздечки и думал о том, что, скорее всего, этот маленький невзрачный мирок останется с ним навсегда.

Больше всего ему хотелось сейчас поделиться с кем-нибудь своей печалью, сомнениями и мечтой. Такое было с ним впервые. Раньше ему казалась кощунственной сама мысль о том, что кто-то узнает о его желании быть матадором. Эта цель была ведома только ему и принадлежала только ему. И не могло быть иначе. Он жил один в своем мире и не собирался никому открывать дверцу в него. Но теперь… Теперь он не задумываясь отдал бы десять лет жизни только за то, чтобы кто-нибудь выслушал его. Просто выслушал. Не нужно никаких советов. Не нужно помощи. Лишь понимание.

Но кому рассказать о своем разочаровании? Кто будет слушать жалобы двенадцатилетнего мальчика? И уж тем более, кто воспримет их всерьез? Матадор был первым взрослым человеком, который говорил с Рафи на равных. Первым и единственным. Кому какое дело до бед сироты? Да никто даже не услышит его голос.

Рафи стиснул зубы, чтобы не заплакать. Одиночество особенно остро чувствуешь, когда кто-то только что ушел из твоей жизни, захлопнув навсегда за собой дверь. До встречи с матадором ему было куда проще. Он сам выстроил толстую стену между собой и всем миром. Добровольно принял свое одиночество, которое ему предложил мир. Он радовался этому маленькому уютному оазису, в который мог сбежать в любой момент, в котором было хорошо и спокойно. Но он сделал ошибку. Впустил туда другого человека, И его цветущий мирок превратился в выжженную пустыню. А стена стала еще прочнее.

Когда ты один, крошечная неуверенность разрастается до размеров кафедрального собора. Когда ты один, озерцо грусти превращается в океан печали. Мальчик Рафи понял это жарким летним днем в самый разгар сиесты, в то время как городок в устье реки дремал, отрешившись от всех дел, забот и волнений.

После сиесты, когда пришла пора зарабатывать в поте лица хлеб насущный, глухая тоска не покинула сердце мальчика. Как ни старался он отделаться от грустных мыслей, они бежали за ним, как прилипчивая собачонка, ни на минуту не оставляя его одного. Так прошел остаток дня.

Наступила ночь. Рафи опять лежал на своей постели, вслушиваясь в темноту. Но вчерашнее чувство наполненности окружающего мира не приходило. Пустота была внутри и пустота была снаружи. Даже спасительный черный омут сна не спешил принять мальчика в свои объятия.

Рафи долго ворочался с боку на бок, потом, поняв, что уснуть не получится, сел и обхватил колени руками. Нужно было что-то делать. Как можно быстрее. Иначе эта тоска высосет все силы, и его не хватит ни на что, кроме жалости к себе и бессмысленного сетования на судьбу. Он до конца своих дней останется бедным крестьянином, жизнь которого будет всего лишь медленным умиранием, лишенным всякого смысла. Со временем он превратится в подобие своего дяди, который озабочен только урожаем и здоровьем своей скотины и не видит больше ничего. У него будут такие же потухший и злой взгляд, тяжелая грузная походка, словно на плечи взвалили непосильное бремя мелочных забот, и морщины, прорезавшиеся от бесконечной усталости от жизни и от самого себя.

• Предыдущая
• 6/53
• Следующая