Цезарь (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 36

• Предыдущая
• 36/108
• Следующая

И действительно, как он мог происходить из этого рода, если Юний Брут приказал обезглавить обоих своих сыновей? Правда и то, что философ Посидоний[285] упоминает, что у Юния Брута был третий сын, который по причине юного возраста в заговоре не участвовал, а потому, пережив отца и братьев своих, вполне мог оказаться прадедом Марка Брута.

Не признававшие этого родства римляне говорили, что, напротив, Брут был из плебейского рода, сын некоего Брута, простого интенданта, чья фамилия лишь недавно возникла на римских холмах.

Сервилия, мать Брута, утверждала, что ее род восходит к тому самому Сервилию Ахалу[286], который, увидев, что Спурий Меллий прибегает к тирании и подталкивает друзей своих к бунту, вооружился кинжалом и отправился на Форум. Там, убедившись, что все, о чем он слышал, правда, Сервилий с такой яростью вонзил кинжал в Спурия, что несчастный тут же рухнул замертво.

Это произошло примерно за триста восемьдесят лет до описываемых событий, а точнее — в 438 году до нашей эры. Эта часть родословной Брута воспринималась многими как реальность.

По натуре своей молодой человек был мягок и серьезен. Учился философии в Греции, прочитал и сравнил всех философов и выбрал себе в качестве образца для подражания Платона[287]. Очень уважал Антиоха Аскалонского, главу старой Академии, и подружился с его братом Аристом[288], с которым часто обедал.

Со всеми своими сверстниками Брут разговаривал одинаково хорошо и по-латыни, и по-гречески; обладал в определенной мере красноречием и несколько раз успешно выступал.

Когда Катон надумал воспользоваться им, чтобы спасти от разграбления богатства Птолемея, Брут находился в Памфилии, где выздоравливал после тяжелой болезни.

Вначале Бруту не понравилось предложение: по его мнению, дядя оскорблял Канидия, придавая ему в качестве инспектора столь молодого человека. Но, поскольку глубоко уважал Катона, подчинился. Брут лично подготовил списки имущества, Катон же прибыл только тогда, когда надо было начинать его распродажу.

Все — золотая и серебряная посуда, дорогие картины, драгоценные камни, пурпурные ткани — все это было оценено Катоном. Более того, поскольку он хотел, чтобы цены отражали истинную стоимость вещей, то он лично присутствовал при их распродаже на аукционе, чтобы довести продажную стоимость до запланированной суммы.

Выручка от продажи и деньги, найденные в казне, достигли в сумме семи тысяч талантов — огромные деньги по тем временам.

Катон принял меры предосторожности, чтобы эти деньги беспрепятственно дошли до Рима. Опасаясь кораблекрушения, он приказал изготовить ящики, каждый из которых вмещал по два таланта и пятьсот драхм. К каждому ящику привязали длинную толстую веревку, а к ней — кусок пробки. Получилось нечто вроде плотика-поплавка на случаи кораблекрушения: если ящики попадут в воду, то поплавки укажут, где их искать. К тому же он записал в два реестра все, что собрал и потратил за время своего правления; один реестр передал своему вольноотпущеннику Филаргирию, другой оставил при себе. Но так случилось, что, несмотря на все принятые меры предосторожности, оба реестра исчезли. Филаргирий сел на корабль, который разбился во время бури, и потерял документ, а вместе с ним — и все доверенные ему ящики. Катон довез свой реестр до Коркиры[289]. Там он приказал разбить палатки на центральной площади для себя и своих приближенных. Моряки разожгли огромные костры, пламя их дотянулось до палаток, и реестр был в секунду уничтожен огнем.

Когда один из друзей выразил Катону сожаление по этому поводу, тот ответил:

— Я записал все так тщательно и подробно вовсе не для того, чтобы доказать свою преданность и честность, но для того, чтобы показать другим пример честного и строгого выполнения своих обязанностей.

Когда в Риме узнали о прибытии Катона, все жители высыпали на берег реки встречать его.

Увидев флот — Катон отправлялся на одном корабле, а возвращался с целым флотом, — итак, увидев этот флот, плывущий вверх по Тибру, толпы разразились такими восторженными криками, что можно было подумать, речь идет о триумфе.

Возможно, Катон поступил бы более скромно, остановившись там, где встретил консулов и преторов, но он счел, что лучше поступить иначе, и продолжал плыть дальше на царской галере Птолемея. Остановился он лишь тогда, когда укрыл весь флот в гавани.

Какими бы пылкими сторонниками Катона мы ни были, нельзя скрыть от читателя, что такой неожиданный приступ гордыни в первый момент произвел на римлян дурное впечатление.

Но когда люди увидели, как через Форум проносят громадное количество золота и серебра, которое он привез с собой против всех проконсульских правил, то все отрицательные эмоции по отношению к этой надменной выходке исчезли.

И, естественно, Катону были оказаны все почести.

Собрался Сенат и избрал его претором с чрезвычайными полномочиями, с привилегией присутствовать на зрелищах в тоге, отороченной пурпурной каймой.

Но Катон, вновь ставший самим собой, отказался от всех почестей и попросил Сенат предоставить свободу Никию, интенданту царя Птолемея, обрисовав всю заботливость и преданность этого человека. Разумеется, просьба его была удовлетворена.

Вот чем был занят Катон, когда Цезарь начинал свою кампанию в Галлии, а Цицерон оплакивал свою ссылку в Тесалониках.

Посмотрим же, что делали в это время Красс и Помпей, и уж конечно, Клодий.

Красс, похоже, жил преспокойно, защищенный, с одной стороны, как ему казалось, Цезарем, с другой — Помпеем. Он мечтал лишь об одном: о проконсульстве в Сирии. Он хотел объявить войну парфянам, в которой видел источник наживы для себя лично.

Помпей, как и подобает влюбленному старику, проводил все время наедине с молодой женой, ничуть не волнуясь о том, что происходит на Форуме.

Оценивая обстановку, Клодии видел себя единственным хозяином Рима; Цицерон был в Тесалониках, Катон — на Кипре.

Но все же, пока Помпей находился в Риме, Клодий не мог добиться полноты власти, а потому решил перейти к более решительным действиям.

Как мы помним, Помпей вел переговоры с Тиграном-отцом; знаем также, что он хотел использовать Тиграна-сына для празднования своего триумфа. Молодой Тигран томился в темнице. Клодий силой вытащил его оттуда и приблизил к себе.

Помпей промолчал.

Клодий организовал суд над друзьями Помпея и осудил их.

Помпей промолчал.

Наконец Помпей все же покинул свою виллу на холме Альбано, чтобы присутствовать на одном из процессов. Клодий в окружении шайки своих друзей — известно, кто были друзья и приятели Клодия — поднялся на возвышение, откуда его было хорошо видно и слышно, и начал выкрикивать:

— Кто необузданный император?

— Помпей! — хором отозвались его дружки.

— Кто, женившись, чешется только одним пальчиком, чтобы не испортить прическу?

— Помпей!

— Кто хочет отправиться в Александрию, чтобы возвести на трон египетского царя, за что ему будет хорошо заплачено?

— Помпей!

И так на все заданные вопросы хор его приспешников повторял: «Помпей!»

Несколько слов о фразе, в которой речь шла о египетском царе, ее следует объяснить — ведь мы не хотим оставлять ничего неясного в нашем изложении.

Птолемей Авлет, приемный сын Птолемея Сотера II, прозванный Авлетом из-за своего пристрастия к игре на флейте, должен был разобраться со своими вассалами. В то время Рим был мировым трибуналом: цари и народы приходили сюда искать справедливости. Птолемей выехал из Александрии с мыслью обратиться к римскому народу. Обратиться к римскому народу означало обратиться к влиятельному и сильному человеку, правящему в это время Римом.

• Предыдущая
• 36/108
• Следующая